Чернышев и донская администрация попытались утихомирить крестьян без применения военной силы. От имени императорского генерал-адъютанта распространялось воззвание к миусским крестьянам. Документ был написан в повелительном тоне и, по сути, требовал от восставших безоговорочной капитуляции: «…Предостерегаю вас от пагубного обольщения, в котором теперь вы находитесь, — обращался к крестьянам Чернышев. — Оставьте буйное своевольство и возвратитесь к своим обязанностям». Но крестьяне совершенно проигнорировали красноречие Александра Ивановича, посчитав воззвание подложным — очередной уловкой донской казачьей аристократии. В селениях устанавливалось крестьянское самоуправление — громады (от малороссийского «община, мир, общество») и их канцелярии. Помещики и приказчики изгонялись, а все имущество передавалось в общественное пользование. Крестьяне Миусского начальства наладили связь между слободами и посылали верховых для координации действий. Слободы ощетинились караулами, которые состояли из наиболее крепких крестьян с дубинами, топорами и вилами. Грамотные читали пересказ императорского рескрипта атаману Денисову — главное доказательство столь вожделенной воли. У восстания появились и вожди. В Мартыновке главными организаторами и вдохновителями войны за волю были крестьяне Дмитрий Грушевский, Родион Малюженко, Влас Резниченко и служивший писарем Тимофей Гречка.
Чернышев предполагал, что Мартыновка окажет более упорное сопротивление, чем Городищенская и Орловка. Он собирался нанести массированный удар силами трех казачьих полков. Но атаман Денисов сначала отправил один из казачьих полков, находившийся под началом Чернышева, на Кавказ, а затем разделил силы вновь собранного отряда на три части. На исходе мая к Мартыновке пошел только один Атаманский полк под командой Хрисанфа Кирсанова — пасынка знаменитого донского атамана Матвея Платова.
31 мая 1820 года казаки стояли у Мартыновки. Кирсанов отправил вперед одну сотню. Она вошла в селение, но ее тут же блокировали крестьяне, которых собралось несколько тысяч. Кирсанов попробовал нанести одновременные удары в разных местах обороны восставших и отправил в атаку другие сотни Атаманского полка. Им повезло еще меньше: казаки не смогли проникнуть в Мартыновку, окруженную частоколом и решительно обороняемую множеством защитников. Пытаясь спасти положение, Кирсанов сам выехал вперед и начал уговаривать крестьян покориться. Все было зря: восставшие, угрожая командиру казаков расправой, заставили того поспешно ретироваться. Примеру Кирсанова последовали и его подчиненные, причем крестьяне даже предприняли попытку преследовать отступающих. Узнав о провале Кирсанова, Чернышев вызвал на подмогу Симбирский пехотный полк.
Весть об успехе мартыновских крестьян быстро облетела Дон. В Мартыновку потянулись добровольцы из других слобод, а уже в июне масштабная крестьянская война началась в уездах Екатеринославской губернии: Ростовском, Славяносербском и Бахмутском. Мятеж донских крестьян, казалось, мог превратиться в самое крупное социальное восстание в истории России.
Первые дни июня 1820 года, Ростовский уезд Екатеринославской губернии. Местный земский исправник Палама, призванный по чину следить за соблюдением закона и порядка, получил письма-тревоги от помещиков Варвация и Ковалинского. Они владели селами Лакедемоновка и Ряженое соответственно. Помещики просили помощи против взбунтовавшихся крестьян. Палама думал было ехать в Лакедемоновку, но Ковалинский уже находился в тисках паники, а потому земский исправник поспешил в Ряженое. Здесь он увидел многочисленную толпу крестьян, которые отказались работать и взяли власть в свои руки. В ходе кратких и крайне неудачных переговоров восставшие заявили Паламе, что царь Александр I даровал крестьянам свободу. Исправник попробовал переубедить свободолюбцев, но те в ответ выкинули Паламу из слободы. 6 июня чиновник жаловался в рапорте Чернышеву: «…Совершенно не повинуясь, за всеми моими им внушениями владельцам, [крестьяне] оказывают и мне сверх неповиновения грубость и совершенное неуважение и пренебрежение к должности моей». Крестьяне Ростовского уезда заявили помещику и земскому исправнику, что знают об успехе мартыновцев, который свидетельствует о справедливости начатого дела.
Палама просил у таганрогского градоначальника воинской команды для усмирения непокорных, но тот уже отправил отряд в бунтующую Лакедемоновку, а остальные силы разместил в Таганроге и расставаться с резервом побоялся. Отказался немедленно выслать подкрепление Паламе и Чернышев.
Царский генерал-адъютант готовил наступление на Мартыновку и другие мятежные слободы Миусского сыскного начальства. Чернышев был уверен, что решительный разгром очага восстания произведет нужное впечатление на остальных крестьян-свободоискателей. Чернышев собрал ударный кулак в составе Симбирского пехотного и пяти казачьих полков при шести пушках. С этим войском эмиссар царя двинулся на мятежную Мартыновку, которую защищали около 4 тысяч человек.
Рано утром 11 июня 1820 года мартыновские крестьяне увидели, что правительственные войска окружили селение. Чернышев отправил к восставшим своего адъютанта — гвардейского капитана Бутягина с требованием немедленно покориться и выйти из слободы в чисто поле. Бутягин пробовал договориться с крестьянами несколько раз, но без всякого успеха. Чернышев послал в атаку Симбирский пехотный полк, а казаков придержал. Судя по всему, это был обдуманный и расчетливый ход. Крестьяне уже не раз успешно отбивали атаки казаков на свои слободы и были готовы сделать это еще раз. К тому же рядовые казаки и сами оставались недовольны донскими помещиками, а потому вряд ли проявили бы много упорства в защите их интересов. Атака регулярного пехотного полка, очевидно, должна была сломать крестьян психологически еще до встречного боя.
Восставшие, руководимые крестьянином Дмитрием Мищенко, закрепились за оградой церкви, и здесь началась свалка. Крестьяне отбивались самодельными пиками, вилами и косами, пытались поразить солдат, сбрасывая камни и тяжелые предметы с колокольни. В суматохе едва не погиб командир Симбирского полка, герой Отечественной войны 1812 года полковник Филадельф Рындин, которого дородный крестьянин чуть было не разрубил косой. Сломить крестьян смогли только пушки. Чернышев приказал стрелять картечью, после чего короткая схватка затихла в звоне бросаемого оружия и топоте ног.
Все мартыновские крестьяне были схвачены и выведены в поле, где Чернышев потребовал от них раскаяться и согласиться повиноваться помещикам. Но из примерно 4 тысяч крестьян только восемь человек признались в том, что их борьба была ошибкой. Начала свою работу Временная следственная комиссия. 19 июня она огласила приговор. Пять вожаков восстания были избиты плетьми и сосланы в Нерчинск на каторгу; семь активных участников получили несколько десятков ударов плетьми и розгами; двоих отдали в солдаты; еще четверо признали свою вину и получили прощение.
Приговоры тут же приводились в исполнение на глазах у остальных крестьян, которых это должно было убедить в необходимости скорейшего и полного раскаяния. Однако крестьяне, как докладывал Чернышев Александру I, «подстрекаемые дерзостнейшими из них вольнодумцами и надеявшиеся на свое многолюдство, несколько раз начинали кричать и приходили в движение». Полковнику Рындину приходилось держать пехоту в боевой готовности.
И все же чередованием угроз и уговоров Чернышеву удалось получить от мартыновских крестьян раскаяние и привести их к присяге на повиновение. Поражение и капитуляция Мартыновки сбили огонь восстания. В рапорте царю Чернышев писал: «Взгляд на мартыновских преступников, за конвоем следовавших чрез многие донские селения на дорогу к Сибири, сделал глубокое впечатление над возмутившимися». Вскоре были погашены очаги крестьянской войны и в уездах Екатеринославской губернии. Дольше всех сопротивлялись крестьяне слободы Лакедемоновки, словно оправдывая спартанское название своего селения. Но 3 июля после приезда Чернышева сдались и они. Всего в 1820 году Чернышеву и правительственным силам пришлось усмирить 256 селений с населением в 35 тысяч человек. Как отметили историки Александр Пронштейн и Владимир Золотов: «Крестьянское движение на Дону в 1820 году было крупнейшим выступлением крепостного крестьянства страны после восстания под руководством Емельяна Пугачева».
16 июля 1820 года, Санкт-Петербург. Российский экономист и публицист Николай Тургенев писал брату Сергею: «…между тем вышло циркулярное предписание, по высочайшему повелению, от министра внутренних дел, ко всем губернаторам. Поводом сего циркуляра было возмущение крестьян в Екатеринославской губернии. Возмущение произошло частью от притеснений помещиков, частью же от слухов, разглашенных некоторыми отставными тамошними подьячими из корыстных видов. Чернышев, имеющий на Дону особые поручения, сколько слышно, несколько сурово принялся за усмирение донских крестьян. Напротив того, екатеринославский вице-губернатор Шамиот, как говорят, употребил более кроткие средства». Тургенев интересовался событиями на юге империи отнюдь не праздно. Он много лет посвятил изучению крепостного права и в 1819 году разработал собственный проект ограничения крестьянского рабства. Тургенев состоял в ранних организациях декабристов и играл ведущую роль в деятельности Союза благоденствия. Его письмо к брату показывает, что о бунте крестьян на Дону было известно в столице империи, где 16–18 октября 1820 года произошло восстание гвардейского Семеновского полка. Именно с донскими событиями Николай Тургенев напрямую связывает выход циркуляра министра внутренних дел Виктора Кочубея российским губернаторам от 10 июля 1820 года, в котором местную администрацию призывали различать «неповиновения крестьян» и «притеснения, им чинимые». С первыми надлежало бороться решительно и всеми силами: «В государстве все должны повиноваться порядку, законами установленному, доколе верховная власть не укажет иного». Вторые приказывалось пресекать на основании действующих правил, то есть не гонять крестьян на барщину свыше трех дней, не бить их без вины и не доводить до крайней нужды: «Во всяком благоустроенном государстве благотворное действие законов должно для всех быть полезно и каждый в оных должен находить защиту». Если на страже порядка стояла сила власти, а значит, военно-бюрократический левиафан, то защитой от произвола сильнейшего была только буква закона, охранительной силы которого для человека без власти часто оказывалось в России совершенно недостаточно.