еделя, знала, что на самом Невском заведения рассчитаны на туристов, кухня в них дорогая и невкусная, а цены сумасшедше задраны. Стоит поискать какой-нибудь бар в отходящих от Невского улицах. На Рубинштейна она не пойдёт. Слишком пафосно. Но куда? Думская? Там куча неадеквaтов. Хочется тихой музыки, приятного обслуживания, одним словом, релакса. Клубы она не переносила на дух. Там все превращаются в разных животных: кто в обезьяну, кто в свинью, кто в кабана, кто в драчливую собаку.
Всего полгода она продержалась в вузе. «Ну и что?» – успокаивала она себя. Она не парень. В армию не заберут.
Начиналась её петербургская эпопея весело и беспечно.
Она кинулась с жадностью в общежитское веселье, наслаждаясь новыми друзьями, атмосферой, общей молодостью, что питается надеждами и охоча до новых ощущений. Её соседка, девица весьма разбитная, превратила их комнату в место постоянных гулянок, сопровождаемых обильной выпивкой и такой же обильной искренностью. Выпив всё, что предварительно закупали, парни и девочки отправлялись гулять по Фонтанке и, размахивая руками, дружным гиком приветствовали каждый ночной туристический пароходик.
Её жизнь в Самаре, в прекрасной, по мещанским меркам, семье, где полагалось обязательно всем заботиться друг о друге, рождала в ней дух противоречия. Невыносимо жить так, как её родители и старший брат. Всё время играть по чужим правилам и никогда не дерзнуть, никогда не возвыситься до того, чтобы самому эти правила диктовать. Встраиваться, пристраиваться, приспосабливаться.
Она была активным пользователем соцсетей, как почти все из её ровесников, и по своим френдам судила о том, как живут люди. Далеко не все в стране прогибаются под обстоятельства, как ей казалось. Так, как прозябают в Самаре, она прозябать не собирается. Есть другие города, другие места, другие люди и другие цели.
Первый месяц в Петербурге она радовалась каждой минуте. Слушала всех и верила всем, кто заскакивал в их гостеприимную комнату, мини-клуб по интересам. А интересы были обширными, и совместными чуть маргинальными застольями они не ограничивались. Разговоры будущих архитекторов и строителей, разогнавшись, могли достать до любой псевдофилософской загогулины, как обычно, основанной у молодых на их скудном ещё опыте и случайном чтении. Все жившие в общаге мальчики где-то подрабатывали. Иначе они бы остались без девочек. А девочки, выбирая мальчиков, старались не переборщить с требованиями, но тем не менее не забывали внедрять в мозги своих половинок то, что без денег мужчина не настоящий. Были, конечно, и те, что преуспевали в поисках богатых папиков. Но в их комнату такие бабочки не залетали. Лиза тоже приспособила себе мальчика и регулярно занималась с ним любовью в его комнате, когда удавалось выпроводить его назойливого и непонятливого соседа. Он не то чтобы ей сильно нравился, но был не урод. Добрый. Не самый худший выбор. А без мальчика легко прослыть синим чулком.
Всё это длилось ровно до той поры, когда в город не явился пронизывающий холод со своим верным Санчо Пансой – ледяным ветром.
Ноябрь в Петербурге ставит всё на свои места, возвращает город любителям нуара, подаёт на серебряном мокром блюде ключи от подлинного понимания экзистенции Достоевского и Блока. Ночь, улица, фонарь, аптека в XXI веке трансформировались в нечто беспредметное, вязкое, превращающее город в большой муляж, в лишившуюся стен крепость, за которой колючий безнадёжный пустой север, только и ждущий шанса, чтобы превратить европейскую, с налётом петровской тирании, цивилизацию обратно в болотную жижу.
Ноябрь в Петербурге ни к чему не имеет прямого отношения, но на всё влияет. С первого года к нему мало кто приспосабливается. В первый год его козням почти никто не способен ничего противопоставить.
Мальчика своего Лиза бросила, объявив ему это без обиняков. Он её немного достал своей добротой. А доставать себя добротой нельзя позволять никому, особенно тому, с кем спишь, так говорила одна её френдесса в «Фейсбуке», тётка зрелая, но очень интересная и умная.
Фонтанка, ещё недавно, в тёплую пору, зовущая ажурными перилами и надёжностью мостов, вся выстудилась и вытащила из своих вод тёмное волнение Невы, из которой она вытекала и в которую она втекала. В ноябре река уж предчувствует, как скуёт себя льдом словно в наказание за что-то, и по этому льду люди станут ходить, не боясь ничего.
Её подруга и соседка Катерина также избавилась от своего мальчика, объяснив это тем, что он без памяти влюблён в неё, и это приводит к такому нестерпимому занудству в постели, к такой череде постоянных вопросов, что она готова теперь спать с кем угодно, только не с ним. Лишь бы был человек с огоньком.
Ни Лиза, ни её соседка не переживали ничуть о своих прежних связях. Лиза не спешила с новыми отношениями. Надо было подойти к выбору тщательно и не запутаться в причудливом ассортименте большого города.
Ноябрь даже самых заядлых гуляк вернул в аудитории. Близость первой сессии обязывала. Отчислят с первого курса – потом не восстановишься. Отныне по вечерам в общаге на Фонтанке молодёжь грызла гранит науки с торопливым усердием. Пальцы бойко стучали по клавиатурам, на прикроватных тумбочках высились стопки учебников и пособий.
К ним теперь заглядывали редко и ненадолго. От былых вечеринок остались лишь воспоминания. Учёба – на первом месте.
Лиза старалась слушать лекторов прилежно, но в голове роилась куча отвлекающих мыслей. Не было ни одной лекции или семинара, которые бы её всерьёз увлекли. И она страдала.
Сейчас, размышляя о том времени, она поражалась, каким всё это стало давним, неважным, хотя прошло-то совсем чуть-чуть.
«Куда же пойти?» Она выбросила бычок в гостеприимную урну.
«Стоило тащиться из такой дали, с самой окраины города, чтобы тут застрять в раздумье по поводу бара?» – укорила она сама себя.
Она достала мобильный, набрала в поиске «бары в центре Петербурга с тихой музыкой». В ответ ей выкатился такой огромный список, что изучать его она поленилась.
«Придётся положиться на интуицию».
Лиза дождалась, пока загорится зелёный, и перешла набережную канала Грибоедова, очутившись на полном народу мостике. Машины с двух сторон пристально, недружелюбно разглядывали её.
Почему-то мелькнул в памяти один из гостей их ночных посиделок, коренной петербуржец, парень в очках и с явным недержанием речи. Однако про канал Грибоедова, в прошлом Екатерининский, он рассказывал жутко занимательно. Он с пеной у рта доказывал, что все заблуждаются, думая, что канал назвали именем драматурга Грибоедова, что был некий инженер Грибоедов, который участвовал в строительстве канала при Екатерине, и вот в его честь канал и был в 1923 году переименован из Екатерининского. Все тогда стали сверяться с Википедией, нашли там эту байку и подняли горе-краеведа на смех. Однако он не унялся и продолжал доказывать свою правоту, приводя кучу доказательств, ни одно из которых Лизавета не запомнила.
Справа вдали взгляд упирался в Спас-на-Крови, первого собеседника неба, а слева Казанский крыльями колоннад тщетно пытался обнять нечто несуществующее и замирал от отчаяния.
Дыхание Невского ближе к ночи походило на вдохи лёгочного больного. Автобусы и троллейбусы пофыркивали на остановках, автомобили пыхтели на светофорах, фасады шелестели холодной влагой, оконные рамы скрипели, чтоб хоть как-то напомнить о себе.
Около ночных клубов активизировались парни, рассчитывающие заманить нерасторопного и слабо соображающего туриста внутрь, где того обуют как минимум на штуку баксов. С парней – клиент, с заведения – процент.
Она переместилась на другую сторону проспекта и почти сразу свернула на Казанскую улицу. Около заведения с названием «Старгород» бесновался зазывала в костюме огромной свиньи. Он хватал посетителей за руки и пытался силой завести их в ресторан.
Эта пивная была ей знакома. Её соседке кто-то сказал, что это уникальное место, и не посетить его – значит ничего не понять о Петербурге. Как после этого сюда не пожаловать? Пиво в этом весьма специфичном баре подавали неплохое, закуски – так себе, но поражало другое: время от времени официанты и повара взбирались на сцену и под аккомпанемент пианино, по которому дубасила длинная нескладная девица с грязными жидкими космами неопределённого цвета, хором распевали скабрёзные песни. Ближе к полуночи к ним присоединялись некоторые изрядно захмелевшие посетители. Танцуют все!
Сюда ей сегодня точно не надо.
Увернувшись от цепкой хватки Хрюши, она проследовала дальше. В итоге очутилась на Гороховой. Шла быстро и легко. Силы словно прибавлялись с каждым шагом. Неожиданно организм стал нашёптывать что-то. Она прислушалась и поняла: хочется хорошего сочного стейка.
Перешла затаённую и всегда враждебную к пешеходам Садовую. Скоро Фонтанка. Там не так уж далеко и общага! Тридцать или сорок минут пешком. Всё-таки её ещё тянет туда… Совсем немного.
С Фонтанки началась её петербургская жизнь. Её воды так разнообразно блестели, когда она рано утром выглядывала из окна! Блестели на северном солнце, в начале сентября ещё беловатом, надёжном, но уже самую малость прохладном.
Немного не доходя до набережной, она наткнулась на ресторан с забавным названием «Декабрист». «Зачем так называть кабачок? А… Так он ещё и Стейк-хаус?» Она обрадовалась своей удаче. Вот тут она и «кинет кости».
Вошла. Оставила одежду в гардеробе.
Приятное тепло обволакивало.
«Никакой тихой музыки здесь, конечно же, ожидать не стоит, но в целом место неплохое», – сделав такой вывод, девушка устремилась к свободному столику в центре зала.
Cтейки в «Декабристе» изготавливали на любой вкус из всех видов мяса. Плюс имелись салаты, холодные и горячие закуски, десерты. В общем, всё как положено. Каждое блюдо сопровождалось красочным фото.
Лиза выбрала тот стейк, который показался ей особенно аппетитным. «Наверное, большой разницы между ними нет, но всё же этот хочется больше других». На то, как работает общепит, ей открыл глаза один парень, с которым её соседка сошлась совсем незадолго до того, как она провалила сессию. Парня звали необычно – Вольф. Когда его доставали по поводу имени, он отшучивался: в честь Мессинга.