Чёртов генерал! Втянул его неизвестно во что. Они, выходит, в сговоре теперь! Лепота! Два старших офицера МВД! Лучше не придумаешь. Незаконных действий они за эти два дня совершили столько, что страшно представить, как им придётся лихо, если это дойдёт до собственной безопасности. Он так не привык работать. Так нельзя! Да ещё и Родионов что-то всё время от него хочет! Приплёл «Бесов», которых Иван не открывал никогда. Намекал, что Вика общалась с революционерами. И что? Стоп! Революционеры. В шкафу – оружие. Да ну! Это бред! Генерал стволы изъял? Пусть сам с ними возится.
У него задача простая, не генеральская: собраться и выпутаться из этого хаоса.
Пора возвращаться в Управление. Его служебная машина по пробкам будет сюда ехать чёрт знает сколько. Такси? Или ему лучше остаться здесь, побродить, присмотреться? Хватит уже рассчитывать на подчинённых. Крючков в одном прав. Есть первый, крайне важный вопрос. Как Вика попала в квартиру Рахметовых? На него так и нет ответа.
Он пошёл вдоль дома, обогнул его. Вот двор. Обычный московский двор, лавочки, качели, собачники, чахлые деревья, круглые клумбы в снегу. Итак… «Газовщики говорят, тянули вдоль второго этажа газовую трубу. Вот она, эта труба… Кто-то их попросил что-то передать в квартиру? И они не полюбопытствовали что? Слабо верится. За большие деньги? Тоже так себе догадка. Похоже, этот след, такой соблазнительный, пустышка. Да и кто бы им открыл окна, и тут Крючков в корень зрит. Но ведь опера приехали по сигналу информатора. Стоп! Сигнал! Опять Алиханов!» Он взялся руками за лицо. Он идиот!
Перед ним начали прокручиваться кадры камеры наблюдения, которые он смотрел вчера. В тот миг, когда опера вбегали в подъезд, кто-то выходил, как показалось на первый взгляд. Позарез нужен этот кто-то. Он не выходил, он впустил их.
Полковник чуял, что всё вот-вот сойдётся.
Проверить всех жильцов подъезда – не проблема. И опознать того, кто открыл дверь операм. А если это не жилец дома?
Кто мог знать, что Рахметовы именно в тот день возвратились из Майкопа? Никто. И точно не Алиханов. Значит, за ними кому-то поручили следить? Кому это сподручнее всего? Надо срочно кое-что проверить.
Набрал номер Шульмана.
– Дава! Мне срочно нужна информация, когда братья Рахметовы купили билеты из Майкопа в Москву.
Отсоединившись, он принялся ждать. Он надеялся, что майор перезвонит быстро. Он ещё до конца не отдавал себе отчёта, зачем ему эти сведения, но без них он не сведёт концы с концами.
Спешка раменских оперов объяснялась только тем, что Рахметовы вернулись в Москву неожиданно.
Сперва Сергей Туманов зашёл в деканат, ксива его мгновенно заставила сотрудников исполниться благожелательности. «Гибель студентки – жуткое ЧП, теперь им не избежать неприятностей. Они боятся, – подметил Сергей. – Ничего утаивать не осмелятся».
Заместитель декана, дама с тяжёлыми серьгами и высокой причёской, обстоятельно ответила на все вопросы. Назвала аудиторию, где занимается бывшая Викина группа, сказала, через сколько у них наступит перерыв и когда занятия кончатся совсем.
«Как быть?» – гадал Сергей. Представишься полицейским – они замкнутся. Разыгрывать спектакль – времени нет. Единственный вариант – побыть добрым обаятельным следователем. Пожалуй, стоит оставить их всех в аудитории. И начать разговор, типа, они очень надеются, что их помощь поможет в расследовании. По их реакции он поймёт, где есть трещина, кто не хочет говорить правду. С кем есть смысл побеседовать отдельно.
Как он и ожидал, его появление все восприняли по-разному. Кто-то потупил глаза, кто-то с любопытством его разглядывал, кто-то занервничал, кто-то расстроился. Не так уж много ему отпущено минут, чтобы разобраться, на ком стоит сконцентрироваться. В академии предмет «Психология преступника» нравился ему больше всего, особенно раздел, изучавший выражение лиц. Опытные следаки, работавшие долгие годы на «земле», смеялись над этим, полагая бреднями и чушью «всякую психологию», но Туманов им не поддавался. Сейчас он приметил высокую черноволосую девушку. Её поведение отличалось от поведения всех остальных. Она впивалась глазами в Сергея, чего-то ждала от него, но при этом выглядела сердитой.
Он написал на доске свой телефон и попросил сообщать, если они вспомнят о Вике что-то важное. Обычно никто не звонил после таких просьб. Но он обязан был оправдать своё вторжение…
У группы оставалась ещё одна пара.
Сергей решил дождаться девушку и пообщаться с ней после окончания занятий плотнее, может быть, даже чуть неформально. За полтора оставшихся часа он успеет перекусить в столовой.
Выстояв очередь, он взял себе суп, второе и компот.
Когда приступил к трапезе, отметил, что блюда на вид невзрачные, но вполне съедобные.
За соседним столом трое студентов заканчивали обедать. «Странно, что здесь пары не параллельны. Или у этих на сегодня кончился уже учебный день?» Туманов поневоле прислушивался к их разговорам.
Два парня и одна девушка обсуждали тему некой Вероники Трезубцевой.
– Ты знаешь, что я тут узнал? – Говоривший парень жадно пил компот. – Вероника Трезубцева больше писать не будет. Догадайтесь почему?
Молчание.
– Никогда не поверите. Вика Крючкова, которая у нас училась и по которой сейчас траур, и есть Трезубцева.
– Откуда знаешь? – поразилась деваха с пирсингом на губе.
– Да у меня один кент зажигает с чикой, что в одной тусе с покойницей была. Это только после смерти Вики выяснилось. Она скрывала. Вика, в смысле.
– А к тебе-то это как прилетело? – спросил третий из этой группы.
– Ну как… Она кенту проговорилась, а кент по пьяни передо мной хвастанул…
– Ладно. Пошли отсюда. Курить охота. – Деваха с пирсингом полезла в рюкзак и достала сигареты.
Туманов, до этого не слыхавший о Трезубцевой, нашел её в Интернете, познакомился с её опусами. Если услышанное правда, есть над чем поломать голову. Постепенно у него выстраивалась стратегия грядущей беседы с черноволосой.
Артём Шалимов с наслаждением, свойственным обычно никому не нужной свободе, бродил в тот вечер по городу в ранний февральский вечер, когда темнота сбивает с толку и не даёт определить, сколько на самом деле времени. Бродил без цели, надеясь, что жизнь подарит ему приключения. Сидел в разных заведениях, где заказывал только сок, изучал людей, поражался, как они бессмысленны в поисках веселья, но в то же время страстно желал присоединиться к ним.
Потом ему надоели бары, и он просто погрузился в город, выбирая перспективы, углы, повороты, переулки, которые выглядели заманчивее. Ветер, до этого несколько вальяжный, сердито усиливался, дул в лицо, обжигал, но Артёма это не вынуждало прекратить прогулку. Напротив, это заставляло всё внутри ликовать, особенно когда он видел, как прохожие наклоняют головы, поднимают воротники, кутаются в шарфы, а он идёт прямо, наперекор чему-то хоть и выдуманному им, но всё же требующему воли в противостоянии. Безотчётно он снова вышел на Невский, хотя полагал, что всё время отдаляется от центра. Самая безразличная к людям улица в Северной столице, самая эгоистичная! Ему стало остро жалко себя. Удовольствие от прогулки, бодрость от холода, душевный подъём отвалились от него, как штукатурка отваливается от старой стены.
Он совсем один и всегда был один. Между ним и миром неизменно стояла его боязнь сделать что-то не так. А почему не так? В чём это «не так»? Надо было постоянно соблюдать некие правила, чтобы причислять себя к достойным членам общества. А само общество достойно? Не так уж неправы друзья Майи, что бунтуют.
Все прочитанные им книги сейчас предлагали ему своих героев для сравнения, но никто не подходил.
Красивый, сказочный, прихотливый даже для здешней архитектуры дом Зингера, ныне Санкт-Петербургский дом книги, почему-то заставил его остановиться. Он ещё не закрылся, в больших окнах виднелись книжные стеллажи, задумчивые неторопливые посетители. «Молчите, проклятые книги». Вспомнился Блок.
Некоторое время он колебался. Потом всё же открыл тяжёлую дверь.
Особое книжное тепло вперемежку с запахом одежды.
Народ передвигался между стеллажами, перелистывал тома, ставил их обратно и вынимал другие. Эта картина чуть успокоила его. Всегда успокаивало, когда рядом занимаются делом. Жалость к себе притупилась.
Он побродил по залам, всматриваясь в корешки, поражаясь тому, как много всего на полках, и особенно тому, что тома, за которыми в его детство и юность гонялись и готовы были отдавать любые деньги, теперь выглядели никому не нужными и печальными. Сам покупать ничего не стал. «Сперва дочитаю “Брисбен”», – успокоил он себя, направляясь к выходу.
О Майе он всеми силами старался не вспоминать.
Люди преодолевали парадное безразличие города. Одни – нарядные, весёлые – искали в нём приключения, другие шли грустные, подавленные, уставшие от постоянных неудач, третьи затаились в его домах, подворотнях, дворах, ждали добычу, только не ведали какую.
Его окликнули две девицы. Вернее, окликнула, конечно, одна. Но было их две. Периферийным зрением он это отметил. Он не ожидал такого и никак не отреагировал. Даже головы к ним не повернул.
Они мгновенно потеряли к нему интерес.
Одна из них прикурила и дала зажигалку другой.
Он прошёл несколько метров, потом что-то с ним произошло, и он вернулся. Девицы оглядели его как абсолютно незнакомого: чего, дескать, надо?
– Может, пива со мной попьёте? – сам себя не узнавая, бодро произнёс Артём.
Смутное желание совершить нечто запретное, пойти против себя, против здравого смысла, опроститься, встать в один ряд с жизнью, которая страшит. Вот что двигало им! Вовсе не похоть…
Девицы, как по команде, глупо и натянуто ему улыбнулись. И согласились. Кто бы мог подумать?
Одна из них представилась Аней, вторая – Светой. Они заявили, что лучшее пиво подают на Рубинштейна, и им следует непременно двигаться туда. Артём не имел ничего против.