Хотелось громко крикнуть: генерал Крючков – свинья! Но это было бы неправдой.
Неожиданно к нему подбежали два пацана: один повыше ростом, другой – пониже. Тот, что постарше, спросил:
– Не разменяете тысячу? Бабушка просит.
Елисеев порылся в кармане, сокрушённо покачал головой.
Малыши тем не менее не уходили, пока со скамейки не раздался крик:
– Володя! Максим! Ну-ка быстро сюда!
Малышей как ветром сдуло.
Раньше ему представлялось, что в субботу в городе должно происходить что-то особенно весёлое.
Редко так бывает, но ему одновременно позвонили два абонента. Шульман и компьютерщик, что возился с ноутбуком Вики.
Сначала он ответит компьютерщику.
Артём Шалимов остановился на мосту. Вчера он не проходил тут, и сейчас вид его заворожил. По правую руку Фонтанка уходила вдаль ровно, наслаждаясь разными цветами фасадов, стремясь к чуть расплывчатым в дальней дымке синим куполам разлапистого Троицкого собора, а по левую изгибалась, как длинное тело красивой змеи, таила за этим изгибом что-то мощное, имперское. Вспомнил историю, что в Аничков дворец во времена фаворита Елизаветы Алексея Разумовского не заходили, а заплывали. Отсюда «с корабля на бал». У него – ни бала, ни корабля.
Улица Ломоносова ещё не открыла все свои бары, но в воздухе уже витало напряжение ближайшего вечера, когда люди будут искать отдохновения, собеседника, партнёра, краткого фальшивого счастья, дурного всепоглощающего экстаза.
Вчерашние приключения с Аней и Светой зудели в нём, как созревающий нарыв. «Хорошо ещё не так много денег вчера на них потратил!» – успокаивал себя Артём.
У Пяти углов один бар уже работал. Молодые официанты весело передвигались по залу, лихо обслуживая редких пока ещё посетителей. Артём отметил в памяти это место, но сейчас стоило ещё немного пройтись.
Улица Рубинштейна светилась, как румяная барышня, только что получившая предложение руки и сердца. В бары зазывали, нарядный народ курсировал туда-сюда, в подворотнях кучно курили. Артём примеривал себя к этому раннему вечеру и пока не особо совпадал с ним.
Около памятника Довлатову собрался народ. Артём прислушался, потом приблизился. Чернявый малый в очках выкрикивал стихи пьяным голосом. Что-то знакомое в его чертах… Бог ты мой!
Это же Марс-Кавказ.
Поэт с крика перешёл на ор.
Пара девиц из толпы зашлась в трансе.
А Артём остро захотел написать Майе. Ведь именно Марс-Кавказ своеобразным образом свёл их. И вот теперь вспомнился тот день, потом другие дни с ней. Воспоминания превозмогали обиды. Он же мужчина! Пусть первый шаг будет за ним.
Он быстро набрал сообщение в Ватсапе:
«Привет!»
Ждал ли он скорого ответа? Возможно. Ждал ли ответа грубого? Вряд ли.
На то, что она сразу прочтёт и никак не отреагирует, явно не рассчитывал.
Но…
Он не сходил с места. Всматривался в экран телефона.
Марс-Кавказ неистово забивал в зимний воздух гвозди слов.
Майя не отвечала.
Ну что ж! Тогда в бар!
Благо ушёл недалеко.
Зачем он поспешил? Теперь Майя заподозрит в нём слабость.
Ну и пусть…
Он слабый. Ему трудно в ссоре с ней.
Рубинштейна, Загородный, Разъезжая – они, будто вены гигантского человека, подрагивали машинами, пешеходами; светофоры на время давали этой городской крови другое направление, но вскоре опять возвращали прежние потоки, бурные, неостановимые.
Бармен, подошедший к нему с видом упоительного внимания, вызывал доверие. У такого закажешь выпивку, даже если не собираешься пьянствовать.
– Что вы мне посоветуете?
Парень растерялся от такого вопроса, и все его многочисленные татуировки тоже, казалось, растерялись.
– Да у нас много всего. Вам покрепче? Или наоборот? Вы же про алкоголь?
– Покрепче. – Артём решил, что лучше будет выпить чуть-чуть, но крепкого, чтоб внутри сразу потеплело. Он когда-то знавал одну даму, которая пила только коньяк и не больше пятидесяти граммов в день. Пьяниц при этом она люто ненавидела.
– Тогда текилы возьмите.
– Тащи!
– Золотую, серебряную, пятьдесят, сто?
– Золотую, пятьдесят.
Ранняя барная истома уже прогуливалась рядом с его столиком.
Мягкий свет, непринуждённость, лёгкость, надежда, что с каждой рюмкой будет всё лучше и лучше.
Он стремился вспомнить как можно больше из своей жизни. Артём никогда не задумывался над тем, что в их квартире нигде не было фотографий Вениамина. Да, тогда фотографировались нечасто, но всё же фотографировались. Не может быть, чтоб от брата совсем не осталось снимков! Значит, родители сознательно вытравляли память о нём. Почему? Не хотели травмировать? А если бы он задал им вопрос? Но он не задавал. Видимо, в детстве смерть брата причинила ему такую травму, что воспоминания о ней заблокированы до сих пор. Ведь он помнит Веню, помнит, как тот выглядел, как играл с ним, но всё это словно погрузилось в глубокую тьму. А ведь от него ничего не утаили. Он же спрашивал, где его брат, и ему – он сейчас слышал голос отца из тех времён с немыслимой отчётливостью – открыли, что Вени больше нет, он погиб. А потом ни слова? Это выглядело очень странно, очень. Нелогично. Вдруг мелькнуло перед ним видение: он, маленький, в кабинете врача, горько рыдает, его трясёт, а мужчина в белом халате внушает ему что-то спокойное, белое. Откуда это воспоминание? Он читал в книгах, особенно в остросюжетных, о разных формах гипноза, о лакунах в прошлом, об амнезии. Но он-то здесь при чём? Он абсолютно нормальный человек.
Текилу выпил залпом и сразу заказал ещё.
Ему, судя по всему, психолог сейчас нужнее полицейского.
Вопросы падали на него, как ядра.
У отца, матери и Веры точно имелась веская причина никогда не упоминать при нём о его старшем брате Вениамине.
Вера! Вера! Как он невнимателен к ней!
Он взял сотовый, написал ей в Ватсап:
«Привет! Извини, была страшная запарка на работе. Как ты?»
«Начала лечение. Чувствую себя неплохо. Через две недели, наверное, поеду в госпиталь Кюри, в Париж. Сашка пока не решил с деньгами, но время ещё есть. Я верю в него».
«Я обязательно приеду скоро».
«Хорошо».
Всё спокойно, связь между братом и сестрой крепка и не мешает их личным жизням. По крайней мере, пока. Но почему она никогда не обсуждала с ним смерть Вени? Не рассказывала о нём?
Бар постепенно наполнялся людьми. По тому, как бармены приветствовали новых посетителей, Артём догадался, что заведение держится на завсегдатаях. За соседним столом расположилась весьма экстравагантная пара средних лет. Женщина явно уже выпила сегодня, её бритоголовый спутник, судя по всему, тоже. Они заказали пиво и теперь громко и разнузданно чокались кружками из толстого стекла.
Артём попробовал отключиться от них, но это оказалось не так-то просто. Дама с огненно-рыжими, не очень ухоженными волосами и её гладкоголовый спутник чувствовали себя, как на сцене. Постаревший скинхед стремился произвести на свою приятельницу впечатление. Он что-то длинно, без пауз рассказывал, иногда наклоняясь к ней близко и шепча нечто заветное на ушко, иногда переходя на декламацию.
Заказав третью порцию текилы, Артём мысленно назвал себя алкашом. Досадное слабоволие. А что ещё делать в баре? «Последняя на сегодня», – приказал он себе почти торжественно. Пока бармен готовил напиток, Шалимов, словно оправдываясь перед самим собой, отправил Майе ещё одно сообщение. Сказавши «А», говори «Б». «Я волнуюсь, почему не отвечаешь?» Расчёт был на то, что на такое трудно не ответить. Но… Она снова прочитала и снова проигнорировала. Она унижает его. Ладно. Ещё пожалеет…
Мысли сделали поворот и потекли туда, где с Майей им точно не столкнуться.
Не свою ли вину за смерть Вени так тщательно скрывали от него родственники? Неужели все ему лгали? Он всю жизнь избегал роли жертвы, прикидывался, что ему наплевать на чужие мнения. И вот может так случиться, что самые близкие лепили из него дурака.
Тем временем отношения между рыжеволосой дивой и её другом не на шутку накалились. Видимо, удрученный тем, что барышня не отвечает в должной мере на его ухаживания, а напротив, яростно мотает головой, сопротивляясь ласкам, он поднялся со стула и прокричал:
– Я, между прочим, в Сирии воевал!
Его муза отреагировала мгновенно.
– Ах ты… наёмник! – И плеснула ему в лицо добрую порцию пива.
Посетители дружно ахнули, ожидая неприятностей. Но мужественный воин стоически перенёс оскорбление, взял охапку салфеток со стола и пошёл в туалет умываться. Дама через минуту торопливо последовала за ним.
Артём не любил таких сцен. Они его нервировали, пугали. Бар резко разонравился, и, если бы ему не принесли текилу в рюмке с воинственными, как у военного головного убора, краями, он бы ушёл. Аура места разрушилась этим глупым скандалом.
Однако вскоре парочка в обнимку вернулась к столику. Похоже, во время умывания они всё же нашли общий язык. В питейном зале вновь воцарилась относительная гармония.
Артём попросил рассчитать его. В этом заведении ему делать больше нечего.
Пока бармен нёс счёт, отношения между воякой и коварной рыжеволосой тётей вновь стали накаляться. Чем всё это закончилось, Артём уже не увидел.
Ему наконец надо что-то решить: или он остаётся с Майей и терпит её друзей-революционеров, либо рвёт с ней, либо придумывает что-то третье.
На улице на него беспардонно напала зима, чуть ли не раздевая колючим ветром.
Он пошёл быстро, сунув руки в карманы, один раз чуть не полетел на петербургском снегу, судя по всему нечасто встречающимся с лопатой дворника.
В итоге оказался напротив памятника Достоевскому. Как только он увидел фигуру писателя, жившего в этом районе в нескольких разных домах, показалось, что воздух на несколько градусов потеплел. Хотя, скорее всего, это просто на время петербургский ветер дал себе передышку и, забившись в подворотни, прижался к стенам, чтобы накопить новых сил.