Только теперь до него дошло, что «остаёмся друзьями» – это своеобразный вид пытки.
Серый в клетку пиджак висел в шкафу, никак не подозревая, что его вызволят и заставят повиснуть на крепких человеческих плечах. Белая рубашка испытала то же самое. «Ехать на машине? – спросил себя Елисеев. – Ты хочешь подвезти Лилю домой после концерта? – И сам же себе и ответил: – Да, хочу».
Он посмотрел на себя в зеркало, попробовал оценить, как впишется в ряды меломанов, ещё раз причесался, прыснул на себя подаренным матерью на Новый год одеколоном «Булгари». По лестнице сбежал вприпрыжку, через две ступеньки, как в отрочестве, когда страшно хотелось, чтобы всё происходило быстрее.
На детской площадке дети лепили снежных баб. С обеда шёл крупный, мясистый снег.
Проехав совсем немного, он принюхался: в машине присутствовал незнакомый запах. Запах чужой, плохо определяемый. Что это? Странно! Откуда он? Настроение испортилось. У него паранойя?
Навигатор показывал, что до Большого зала Консерватории ехать семнадцать минут.
Припарковаться он сумел только в Калашном переулке. Ближе свободных мест не нашлось. Быстро, шурша упругим снегом, который ещё некоторое время не смогут убрать (снег для московских коммунальных служб всегда стихийное бедствие), дошёл до Большой Никитской, повернул направо, миновал бодрое здание Театра Маяковского, пересёк ещё один переулок, оставил сбоку кафе со стеклянными витринами и табличкой рядом со входом, что здесь продавал свои книги Сергей Есенин. В 90-е здесь находилась оладушная, и в раннем его детстве, по выходным, отец частенько водил его сюда, утверждая, что здесь самые лучше оладьи в Москве. С чего он это взял, так и осталось тайной. Иногда к ним подсаживались какие-то люди, и отец толковал с ними о чём-то странном и непонятном. Много лет спустя, когда Иван сам начал служить в полиции, до него дошло, что любовь отца к оладьям была вызвана необходимостью встреч с информаторами. Как-то он его спросил об этом, но тот стал недоумённо качать головой.
– Не понимаю, о чём ты, сынок!
Такую голубоватую лёгкую шубу Иван на Лиле раньше не видел. Его бывшая женщина выглядела шикарно. Чуть раскосые глаза смотрели с неизменной насмешкой, ни на ком не останавливаясь, но всё подмечая, чёрные волосы чуть завивались – на них вполне органично пристроилась пара снежинок.
– Какая точность! – Она подставила ему щёку. – Не сомневалась, что ты опоздаешь или вообще не придёшь. Неужели ты изменился? – Она улыбнулась. – Уговор: пока концерт не кончится, ни слова о деле.
– Что сегодня будем слушать?
– Рахманинова. «Всенощную» и «Колокола». Я купила абонемент в этом году. Очень довольна. Это концерт из абонемента.
Они выстояли длинную очередь в гардероб, потом поднялись на второй этаж. Около буфетов кучковались люди, знающие толк в буфетно-филармонической жизни.
– Что-нибудь хочешь? – спросил Иван у Лили.
– Шампанского выпила бы. А ты?
– Я за рулём.
– Один бокал. Выветрится.
– Эх! Уговорила.
Игристое было нарасхват. Многие меломаны, видимо, хотели настроить себя соответствующим образом.
– Я помню, ты больше по водке ударял. – Лиля смотрела ему прямо в глаза. Довольно холодно.
– Перед концертом водку пить пошло.
Девушка только удивлённо подняла брови и покачала головой.
В первом отделении исполняли «Всенощную» Рахманинова. Иван не подозревал прежде, что музыка способна так подействовать. Поначалу он следил за звуками, за руками дирижёра, за хористами, прилежно открывающими рты, а потом словно погрузился куда-то, в неконтролируемую череду эмоций, картин, помыслов. Покой и сосредоточение. И внутри этого покоя что-то ценное.
В антракте они с Лилей бродили по фойе. Она увлечённо рассказывала ему о Рахманинове.
Во втором отделении играли поэму «Колокола». Звуки наступали немного враждебно.
Лиля так близко, и кто же в этой ситуации не вспомнит о былой любви. А между ними была настоящая любовь! Наверное, потому они и расстались, так иногда утешал себя Иван. Так бывает, когда подлинное чувство вспыхивает между людьми, никак не подходящими для совместной жизни. И они ничего не в состоянии поделать с ним, разрушают себя. Доходило до того, что когда они не занимались любовью, то просто не могли друг друга выносить. Кто-то обязан был это прекратить. В их случае этот кто-то были они оба. Всё-таки они менты, а не персонажи мелодрам. Им потребовалось расцепиться, чтобы выплыть из трясины. Вот уже два года у них не было секса, и вот уже два часа они терпят друг друга вполне спокойно.
Иван так определил для себя их отношения: им не жить друг без друга, но чтоб это понять, необходимо постоянно существовать врозь.
Когда дирижёр вышел на поклон, Иван потянул Лилю за руку:
– Пойдём.
Девушка смерила его уничижительным взглядом, от каких он за два года уже отвык.
«Ну и пусть, постоим, раз она так хочет. Мне спешить некуда». Он смиренно продолжил хлопать в ладоши. Они вышли из зала чуть ли не последними.
Пока шёл концерт, снегу нападало столько, что можно было провалиться. Они едва выбрались на Большую Никитскую, ступая по уже имеющимся следам.
– Тебе не терпится уже попросить о чём-то, ради чего пришлось выносить Рахманинова? Но сначала ты меня пригласишь на бокал вина. Так ведь?
– Мне, кстати, очень понравился концерт.
Лиля только скептически улыбнулась.
В этом месте Большой Никитской, где гордо восседает Пётр Ильич Чайковский, а напротив белеет небольшая уютная церковь, уйма ресторанов и кафе.
Чуть правее по улице он заметил ресторан «Уголёк». Туда и отправились.
– Ну, рассказывай, что хочешь?
– Мне нужно одно дело из архива.
– Кто бы мог подумать! Что за дело?
Он привык быть с Лилей предельно откровенным, любую фальшь она почувствует и замкнётся. Такая уж она! Поэтому он рассказал ей подробно о просьбе товарища отца и о том, что отец вспомнил об этом деле.
– Зачем тебе это? – удивилась она. Потом изменилась в лице. – А… я вспомнила. Ты никогда не отказываешь своему отцу.
Иван никак не реагировал. Ждал.
– А почему родственники сами не сделают запрос? Век Интернета. Это просто. Если дело не засекречено, им дадут справку.
– А если засекречено?
– Эх, Елисеев. Почему я тебе всегда помогаю?
– Потому что ты меня любишь.
Она посмотрела на него так, как смотрят на человека, сморозившего ужасную глупость. Смотрела немыслимо долго.
– Ладно. Обещать не буду. Но попробую. Завтра жди звонка.
Ивана подмывало спросить о человеке, с которым она собиралась быть всю жизнь, но он сдержался.
Майя, когда ехала на встречу, рассчитывала всё же обсудить с Соней свой текст: что в нём не так, над чем поработать. Но подруга явно не была настроена. Убежала из «Жан-Жака» самой первой, сославшись на дела. Виктор ушёл сразу за ней. Вовка всячески ухищрялся навязаться в провожатые, но она не приняла его предложений.
Она была не из тех, кто любил долго гулять по городу в одиночестве, но сейчас ей требовалось именно это.
Холод, страх, обида, неуверенность. Всё это вместе смешивалось в тягостный мутный коктейль, который следует допить до конца.
Снег мешал ей сосредоточиться.
Не она ли мечтала, что когда-то они займутся реальным делом, что-то изменят в этой стране, по крайней мере попытаются? И теперь, когда всё пошло по этому сценарию, ей страшно, муторно.
Где её решительность? Она шла по Воздвиженке и искала себя прежнюю. Ужас охватывал её, что прежняя не только никак не находилась, но, казалось, была не так уж сама себе нужна. Хотелось забыть всё, что говорилось в «Жан-Жаке». Она – обычная трусиха… Боже мой!
«Кофе Бин» заманил. Большой латте – вот что ей сейчас остро необходимо. Устроилась удобно, согрелась. Залезла в Интернет. Ничего особенно нового там не нашла.
Ей надо вернуть свою убеждённость в правильности борьбы.
И вернуть Артёма. Почему он не ответил? Где он вообще? Не собрался ли он её бросить?
На следующей встрече в библиотеке будет присутствовать Вовка. Его официально введут в круг. Так они договорились сегодня в «Жан-Жаке». Тогда же остальные участники узнают о предстоящих тренировках. Майя предлагала сделать их добровольными, но Виктор из-за этого обозлился, мол, пусть все тренируются.
Интересно, когда Виктор обратится к ней по поводу хранения оружия в читальне? Видимо, ждать недолго. Она не спасует. Сделает всё, как надо для их общества.
Когда она снова вышла на улицу, снег показался ей приятным и мягким.
Метро бурлило потоками людей, то разгоняющихся, то успокаивающихся. Ей нравилась станция «Александровский сад». Поезд прибывал на неё, выпускал всех пассажиров и запускал новых. Потом несколько минут стоял, прежде чем углубиться в рычащее жерло туннеля. Редко случалось, чтобы все сиденья были заняты. Вот и сегодня она села, вытянула ноги, расслабилась. Как только выйдет на «Кутузовской», позвонит Артёму.
Пока ехала, телефон разрядился. Она чертыхнулась про себя: не надо бы матери слушать их разговор. Квартира маленькая. Как быть?
Она спустилась в переход – большой, с рукавами, до собянинского указа полный разных палаток и магазинов и, как следствие, кишащий, особенно по ночам (часть палаток тогда работала круглосуточно), сомнительной публикой. Теперь он был почти пуст – хоть галерею современного искусства в нём создавай.
Когда Майя уже поднималась по ступенькам, неожиданно поехала нога. Она еле удержалась.
Тут её кто-то окликнул:
– Кривицкая, ты?
Она всмотрелась в девушку, спускавшуюся ей навстречу, и признала в ней бывшую одноклассницу Свету Скорикову. Рядом с ней шествовал парень в огромной шапке с ушами.
– Сколько лет, сколько зим! – Света поцеловала её в щёку.
Майя тоже легко чмокнула её в щёку.
– Мы в «Кофе Хауз» идём. Давай с нами. Заодно поболтаем.
Майю совсем не соблазняла перспектива болтать со Светой и её парнем, которого, как выяснилось, зовут Пётр, но в кафе будет возможность зарядить телефон.