В тот же день, на заре вечерней, поскакал Тимофеюшка с товарищами своими – Петей Косым да Гришей Силантьевым к селу Осташково.
На четвертый день были они в Осташкове, на седьмой – в Торжке, но государя уже там не застали: выступил он со всей силой своей к Вышнему Волочку. Поскакал Замыцкий следом к Волоку, но и там государя уже не было. Догнал же он войско великого князя только возле озера Коломно, за Вышним Волочком.
На самом рассвете прискакали сюда вестники князя Холмского.
По приказу самого государя к нему в шатер привели Тимофея Замыцкого. Государь лежал на постели. Пока Тимофей молился и кланялся, Иван Васильевич, внимательно разглядывая вестника, смутил его. Заметив это, государь спросил Замыцкого:
– От князя Холмского? Как звать-то тобя?
– Тимофей Замыцкий, из детей боярских.
– Ну, сказывай.
Тимофей в точности, ни в чем не запинаясь, передал донесение князя Данилы Дмитриевича о сожжении Русы и о двух победах над новгородскими ратями, о решении воевод взять Демань, новгородскую крепость, чтобы из-за спины враг не мог больше грозить.
Молча все выслушал государь и, сурово нахмурив брови, стал спрашивать подробней, как напали новгородцы на московскую рать у Коростыни. Узнав, что воеводы его на берегу Ильменя разведки не делали ни в день прибытия, ни после, Иван Васильевич сказал сурово:
– Кажись, Тимофей, ты памятлив. Так запомни и точно передай воеводам слова мои: «Не валитесь спать, яко бараны. Ране все окрест разведайте и крепко подумайте, где сколь и какие дозоры поставить». – Помолчав, великий князь насмешливо добавил: – На сей раз Божьей волей и смелостью их и воев наших все хорошо сошло, а в другой раз может и худо быть. Пусть помнят, что вороги-то не глупей их в ратном деле!.. – Опять помолчал государь и продолжал: – Повестуй воеводам: «Хвалю яз воевод моих и воев всех за смелость и скорометливость, а князю Холмскому и князю Пестрому приказываю от Демани, ни часу не медля, обратно идти к устью Шелони, дабы вборзе соединиться со псковичами. Без полков наших новгородцы побьют псковскую рать. Мыслю и надеюсь, что уразумеют воеводы, пошто сие надобно. Пусть Холмский-то не забывает, что многие из-за деревьев леса не видят. Ну, да спаси Бог вас…»
Иван Васильевич закрыл глаза. Замыцкий поклонился, думая, что ему пора уйти и не мешать государю. Иван Васильевич остановил его и затем добавил язвительно:
– Постой малость. Скажи воеводам-то, дабы о спине своей не опасались. Днесь же шлю князя верейского Михайлу Андреича с сыном его Васильем и со всей силой их к Демани, град сей в осаде держать и взять его. Теперь иди. Напоят тя и накормят вместе с товарищами. Вы же после трапезы сей же часец гоните обратно к Демани. Отсель до нее всего сто двадцать верст, к вечеру в стан свой поспеете.
В тот же день, поздно вечером, выслушав от Тимофея, вернувшегося обратно от озера Коломно, приказ великого князя и передав всем воеводам и воинам благодарность государя, Холмский и Пестрый повелели полкам выступать с ночи июля десятого пред самым рассветом.
Когда оба воеводы остались в шатре совсем одни, князь Пестрый сказал с огорчением:
– Зло уязвил нас государь дозорами, с баранами сравнял.
– Сами виноваты мы, – ответил князь Холмский. – Мне-то еще злей сказал: из-за деревьев, мол, лесу яз не вижу, сиречь, забыл яз, как в Москве все было решено.
– Во всем мы на глазах государевых, – заметил князь Пестрый.
– Как и все воеводы, – добавил Холмский, – в воле и в руках его.
Князь Пестрый задумчиво покрутил бороду и, вздохнув сказал:
– А жаль мне, Данила Митрич, Демань-то. Не мы, а князь верейский ощиплет градец сей. Бают, побогаче он Русы-то.
Глава 4Шелонская битва
На рассвете июля одиннадцатого, когда выступали полки князя Холмского, сняв осаду с Демани, прибыли вестники от князя верейского, Михайлы Андреевича, и повествовали, что силы их ныне у Демани будут.
– Ишь как поспевает, – сказал Данила Дмитриевич князю Пестрому, – знать, без обозов гонит. Как же мы, Федор Давыдыч, к Шелони поспеем с обозами-то?
– Нет, Данила Митрич, – согласился Федор Давыдович, – ведь до Шелони-то отсель более ста верст. Ежели вот днем и ночью идти.
– Да, – перебил его князь Холмский, – нам так спешить нельзя. Может, нам возле Русы-то с походу прямо в бой идти. Надо по ночам войску спать и отдыхать, дабы не обессилели кони и люди.
Порешив так, три дня шли воеводы, но все же не всем войском вместе. Впереди всех шел, вслед за дозорами и разведчиками, сам Холмский с отборными конными полками и татарами, которых он всегда при себе держал, не позволяя им грабить православных и в полон их брать. Несмотря на это, уважали и любили его татары за справедливость; обид он им не чинил, а все, что войско захватывало у побежденных, делил честно.
Татарам давал столько же, как и православным, а взамен полона на всякую добычу хорошую надбавку им делал.
Впереди Холмского и по сторонам постоянно ехали конники дозорные, делавшие и глубокую разведку. Сзади же шли обозы и пешие воины судовой рати под прикрытием конных полков во главе с воеводой Пестрым.
К вечеру июля тринадцатого, пройдя еще утром через опустошенную и сожженную Русу, князь Холмский двинулся прямо к реке Шелони в направлении к сельцу Мшаге, что на левом берегу. К устью же Шелони, дабы не утомлять войско лишними переходами, послал в разведку небольшой дозор с Тимофеем Замыцким.
– Тимофеюшка, – напутствовал он Замыцкого, – все там выгляди. Яз мыслю, что псковичей там ни слуху ни духу! Исхитряются вороги. Не ведают еще, кому руку лизать придется. Главное же – проведай, есть ли там новгородцы: в засаде ли, идут ли? Ежели идут, выследи их и, обогнав, меня упреди вовремя. Разумеешь? Игра-то ведь идет головами людскими.
– Да что ж, Данила Митрич! – воскликнул с обидой Замыцкий. – Богу, чай, слуга и государю!
– К тому баю, – молвил князь Холмский, – хмелем зашибать любишь.
– Да лопни глаза: ни-ни! Вот те крест, княже!
– Государь-то, – мягче добавил воевода, – разгневался вельми за оплошку нашу с дозорами в тот раз у Коростыни. Ну, добрый путь, гони туды сей же часец. С Богом…
Июля четырнадцатого, на раннем рассвете, когда заря чуть алеть начинала, примчался обратно в стан Тимофей со своими дозорами от устья Шелони, с берегов Ильмень-озера. Воеводы, как и все воины, кроме стражи и дозорных, крепко еще спали.
Недалеко от шатра воевод, где широкий ручей в Шелонь бежит, приметил Замыцкий лодку пустую – у коряги привязана.
– Петька, Гришка, – крикнул он своим сподвижникам, Косому и Силантьеву, – айда в лодку сию спать! Вести у нас добрые, спеху-то нет.
Петька и Гришка враз пали на дно лодки и захрапели, а Замыцкий, томимый жаждой, перегнулся через корму и, черпая воду пригоршнями, стал пить.
В это время пола у шатра дрогнула – вышел князь Холмский и, увидев Замыцкого, молвил, смеясь:
– Ты все пьешь, Тимофей, коли не водку, то воду! Криком своим пробудил мя…
Замыцкий быстро вскочил и, отирая бороду, выпрыгнул из лодки на берег.
– Истинно, княже, – усмехаясь, ответил он Холмскому, – мы народ не жадный, но всем довольный: не винца, так пивца, не пивца, так кваску, а не кваску, так и водки из-под легкия лодки.
Невольно взглянув на лодку, князь Холмский вдруг вспомнил себя мальчонкой на такой же вот коряге, с которой ершей, бывало, ловил он на удочку. А кругом тишина, такая же вот предрассветная, как и ныне, стоит. Светает быстро. Вот уж синие, красные и желтые коромыслы, большие и малые, кружат над водой и за каждый куст цепляются…
Усмехнулся воевода и спросил:
– А ты, Тимофеюшка, рыбу-то лавливал? Хоша бы ершей.
Бородатая рожа Замыцкого расплылась в широкую улыбку:
– Лавливал, княже, в Каменке, речонка така у нас в деревне есть.
Оба замолчали, глядя вдаль куда-то по речонке, и каждому свое прошлое мерещится.
– Вести, видать, у тя добрые, – отгоняя свои думы, молвил Данила Димитриевич, – вишь, вся рожа плывет. Ну, сказывай.
– Лучше, княже, и не надо, – ответил Тимофей, – псковичи не приходили еще, а новгородцы-то пришли с большой силой. Кругом, где шли, все притоптано: и трава, и кусты даже. Конные и пешие полки прошли вверх по Шелони. Ныне выше Мшаги идут. Хорошо, княже, что войску нашему ты в лесу хорониться велел и костров не жечь.
– Ночью прошли-то?
– Ночью, княже. Идут они безо всякого страху. О нас ништо же не ведают. Не токмо дозоров, а и стражи никакой у них нет.
– И где же они теперь?
– Видать, недалече. За рекой-то, по левому берегу, пески все. Грузно идти-то не токмо пешему, но и конному.
– А много их?
– Сколь – не ведаю, а по следам их – вельми намного боле нас.
– Пущай их и людей и коней томят своих, – улыбаясь и позевывая, молвил Данила Димитриевич, – а мы поспим еще до восхода солнца, и ты спи. Дозорные-то, когда надобно, разбудят, как им приказано. Потом новгородцев нагоним, берег-то наш твердый, без болот, идти нам легко будет.
Яркое летнее солнышко быстро подымалось, сверкая в ясном безоблачном небе. Засуха все еще стояла, и не было никакой утренней свежести, даже на лесных травах, которые все время в тени растут, ни одной росинки не блестело.
Когда воины сидели за ранним завтраком, лучи солнца, пробиваясь сквозь полузасохшую листву берез, осин и ольхи, пекли уже спину, как в полдень.
– Сухмень-то, сухмень какая, – крестясь, говорил старый конник. – Как мы коней-то прокормим, коли вот овса не хватит.
– Государь еще пришлет! – уверенно заметил молодой парень. – Ныне пока есть, а не хватит – наши воеводы у новгородцев возьмут на первую-то пору.
– Эй, ребята, эй! – кричали уж кругом десятники и сотники. – Торопись, язык-то не распускай, ешь проворней!
– Борзо коней пои!
– Не проклажайся!
– Сей часец труба заиграет!
Не прошло и получаса, как полки уж были готовы и строились к походу. Все шатры, котлы, ведра, всякие припасы и прочее были уложены на подводы, а что в переметные сумки ушло, то на коней вьючено.