и ратных дел тверской земли.
Отпраздновав восьмого сентября в семье своей праздник Рождества Богородицы, князь Андрей Васильевич на другой день выехал с боярами из Углича на Москву, чтобы девятнадцатого сентября суды судить по своей трети. Как всегда в таких случаях, князь Андрей, любя блеск и пышность, ехал в сопровождении своих бояр и дьяков, окруженный многочисленной стражей и челядью в нарядных кафтанах. Следом за княжеской стражей, под надзором поваров, ехал обоз с мукой, крупами, маслом, с домашней птицей в клетках, а за телегами, по татарскому обычаю, пастухи гнали для трапезы князя сотни две молодых барашков.
Поезд князя Андрея Васильевича въехал в Кремль через Никольские ворота еще на ранней вечерней заре и проследовал в свои кремлевские хоромы, как обычно. Между тем как только обоз прошел под воротами, за ним с резким лязгом затворились железные двери. Это смутило князя. Подозвав своего стремянного, он с легким раздражением спросил:
– Узнай, пошто в такую рань ворота затворили и у всех ли башен?
Быстро вернувшись, стремянный сказал:
– У всех башен, государь, ворота уж заперты на замки и цепи.
Андрей Васильевич был очень удивлен, но не проронил ни слова. Еще более удивился он, встретив у себя на дворе набольшего воеводу, князя Ивана Юрьевича. Патрикеев поехал ему навстречу. Шагов за десять он спешился и подошел к Андрею Васильевичу. Тот тоже спешился.
– Будь здрав! – почтительно и приветливо сказал князь Иван Юрьевич.
– Будь здрав и ты, – сухо ответил углицкий князь, но все же по-родственному троекратно облобызал старшего двоюродного брата, мрачно добавив: – Дошел-то яз по милости Божьей добре, а вот как уйду отсюда – не ведаю…
– Бог даст, и уйдешь добре, – дружественно молвил князь Патрикеев. – Надобно мне, княже, кой-что с глазу на глаз тобе сказать.
– Пожалуй, княже Иван Юрьич, в мои покои. Будь гостем дорогим, – пригласил князь Андрей Васильевич. – Туда без доклада взойти никто не посмеет. Побаим с тобой, яко близкая родня. Может, и совет мне благой подашь…
Пройдя в трапезную на половине углицкого князя, набольший воевода сел, по указанию хозяина, на стол рядом с ним. Когда они оба выпили заморского вина, князь Андрей Васильевич нахмурился и злобно спросил:
– Наш-то ненасытный государь чужие вотчины, яко промышленник зверя в лесах, добывает.
– Мыслю, на сей раз, – уклончиво ответил Патрикеев, – похоже на то… – Князь Иван Юрьевич помолчал и тихо добавил: – Все мы в одном череду ныне стоим. А может, Господь и днесь помилует. Пронесет грозу мимо… Не наша в том воля и сила. Пока смиримся, а там – воля Божья. Может, все и по-иному повернется…
Углицкий князь, яростно скрипнув зубами, быстро произнес:
– Доживем, Бог даст, и до сего!
– Твоими бы устами мед пить, – неожиданно сорвалось вслух у Патрикеева, и он побледнел от неосторожного слова.
Наступило молчание. Князь Андрей Васильевич насмешливо прищурил глаза и неожиданно спросил:
– Ты послан за мной?
– Да, княже, – смущенно ответил Патрикеев. – Велено тобе немедля прибыть к государю в хоромы со всеми своими боярами, которые с тобой здесь, на Москве. По дружбе к тобе еще добавлю: не мысли бежать из Москвы – все ворота на крепких запорах. Из Кремля никуда уже выйти нельзя. Сим токмо хуже изделаешь. Потерпи, смирись. Авось Бог помилует и на сей раз, как было после брехания Мунт-Татищева…
Андрей Васильевич преодолел гнев свой, исказивший красивые черты лица его, и глухим голосом заметил:
– Мыслю, зовет мя якобы за ослушанье. Помощи яз Менглы-Гирею не послал… Плетет паук свою паутину… На деле же он к вотчине моей свои жадные руки тянет…
– О том и яз баил, – молвил Патрикеев, – и яз в сем череду со своей вотчиной. Претерпим, надеясь на милость Божью…
Глаза Андрея Васильевича вновь загорелись гневом и ненавистью.
– Увидим еще, кто кого! – воскликнул он. – Все князи и бояре, вся церковь православная и даже сын его Василий против державства и жадности отца. – Но гнев князя снова потух и даже быстрей, чем в первый раз. – Ну, идем, Иване, к государю, – сказал он тусклым, безразличным голосом. – Двум смертям не бывать, одной не миновать…
Иван Васильевич на этот раз встретил брата Андрея сурово и строго, он выполнял важное государственное дело, но в глазах и в голосе его ясно чуялись искренняя печаль и жалость. Он не плакал, не обнимал брата, а только горестно глядел на него. Это, по-видимому, влияло на Андрея, и не проявлял он ни злобы, ни раздражения, а был тих и задумчив. Государь даже не поздоровался с ним, а только молча указал на место рядом с собой. Встреча произошла у Ивана Васильевича в особом тайном покое, который назывался «западней». Князь сразу понял значение места встречи и как бы переломился душой, и как-то по-иному все расценивал, молчал и только ждал, что скажет ему старший брат.
Иван Васильевич долго и все так же печально смотрел на князя Андрея, потом слегка вздрогнул и заговорил с тоской и укором:
– Э-эх, брате мой, брате! Пошто еси толико зла содеял все Русской земле? Пошто папистам предался и злым исконным ворогам нашим, татарам поганым? Паки Орду на Русь зовешь? Мне жаль тобя, Андрейка. Ведь не братняя моя воля, что карать тобя буду, а токмо воля государева. Вини собя сам… Помню яз детство твое, Андрейка, когда ты еще с Никишкой по полу ползал.
В дверь постучали. Вошел князь Иван Юрьевич Патрикеев, а с ним сын его Василий Косой с зятем – князем Семеном Ряполовским. Все трое низко поклонились государю, удивляясь его необычному состоянию.
Иван Васильевич, не говоря ни слова, быстро отвернулся от них и поспешно вышел из тайного покоя. Все тягостно молчали. Судорожно вздохнув, князь Иван Юрьевич сказал:
– Сыне мой, возьми всех бояр углицких и отведи их по приказу державного в разрядную палату. Мы же, Семен Иваныч, исполним другое повеленье государя.
Бояре углицкие земным поклоном поклонились своему князю Андрею.
– Будь здрав, государь! Сохрани тя Господь! – печально сказали они хором и вышли вслед за князем Василием Косым в сени, где их окружила великокняжеская стража и по крытым переходам повела в «казенки», в подземелья дворцовой церкви Благовещенья.
Князь Иван Юрьевич и князь Ряполовский оба молча подошли вплотную к Андрею Васильевичу… Семен Иванович, крайне взволнованный, положил ему на плечо руку и молвил дрожащим голосом:
– Княже Андрей Василич, поиман еси по воле Божьей и государя! – И, вдруг зарыдав, обнял его. Князь Патрикеев позвал стражу и передал ей углицкого князя.
– Прощай, княже и брате мой, – сказал он при этом и по-родственному троекратно облобызался с ним.
После обеда государь Иван Васильевич не пошел в свою опочивальню, где было душно, а остался в трапезной у отворенного окна, жадно вдыхая свежий воздух лучезарного осеннего дня. Прошлое – люди, события, как легкие видения, бесконечной лентой тянулись перед его мысленным взором, а сердце откликалось на эти видения то лаской и радостью, то горем и ненавистью. Ему никого не хотелось видеть, а вот только сидеть так у растворенного окна и слушать, как где-то на княжеском дворе задорно дерутся и шумят воробьи, неумело поют молодые петухи, слышатся уже хрустально чистые посвисты и перезвоны синиц…
Осторожно отворяясь, слегка прошуршала по полу дверь. Вошел дворецкий и, увидя государя в задумчивости, молча остановился у притолоки. Государь заметил его.
– Сказывай, Петр Василич, – проговорил он тихо, приоткрывая глаза.
– Владыка Зосима приехал. Сани его у красного крыльца. Послал через келейника своего спросить, допустишь ли ты его к собе…
Иван Васильевич быстро направился к дверям, спросив на ходу:
– У красного крыльца, баишь, митрополит-то?
– Там, государь…
– Иди позови моих окольничих. Скажи им: иду яз встречать митрополита. Пущай за мной идут, сопроводи их…
Иван Васильевич, сопровождаемый окольничими, принял в своей передней палате митрополита Зосиму и приехавшего одновременно с ним князя Ивана Юрьевича…
Уколов набольшего своего воеводу острым взглядом, он быстро спросил:
– А ты здесь пошто, княже Иване Юрьич?
Слегка смутившись и переглянувшись с Зосимой, князь Патрикеев ответил:
– Приехал к тобе с докладом об исполнении воли твоей.
Иван Васильевич насмешливо улыбнулся и молвил:
– Добре, побаим с тобой после беседы с отцом митрополитом.
Приняв благословение от Зосимы, государь вопросил его:
– Сказывай, отче святый, какая нужда у тобя ко мне?
– Державный государь, – нерешительно заговорил митрополит, – аз, многогрешный, и все отцы духовные, и все родственники твои кровные, и все бояре твои печалуемся пред тобой и молим о милости твоей к брату своему единокровному и единоутробному, князь Андрею Василичу. Прости его, отпусти ему его прегрешения… – Встретив гневный взгляд государя, митрополит смутился, но продолжал: – Именем Бога всемогущего заклинаем тя, державный государь, да исполнится сердце твое любовью к брату единоутробному и единокровному. Смилуйся и прости…
Митрополит смолк и низко поклонился государю, коснувшись рукой пола. Государь долго молчал, сдвинув сурово брови.
Наконец он глубоко вздохнул и произнес тихо и печально:
– Отче святый! Пошто сердце и разум мой искушаешь? Не меньше твоего и не менее, чем все прочие, люблю яз с детства брата своего Андрейку, а во много крат даже больше. Токмо для государя нет братней любви. Ибо все, что хочет содеять Андрей и все иже с ним, токмо гибель принесут для державы Русской. Подымут они смуту, начнутся удельные межусобья, наступят на нас со всех сторон снова все вороги наши, а татары снова захватят Русь, разорят государство дотла, и будет она улусом татарским… Нет-нет, отче! Пусть лучше нам самим во всем ущерб будет, чем вольное Русское государство погибнет.
Иван Васильевич побледнел, обессилел от волнения и, отерев пот со лба, вышел из передней. Но потом вызвал к себе князя Василия Ивановича Косого-Патрикеева и приказал ему: