– Добре, государь, исполню волю твою. Есть у меня еще и другая весть для тобя нежданная, – молвил Курицын, – добрая весть.
– Ну, сказывай, чем порадовать можешь? – ответил Иван Васильевич.
– Сестра твоя, государь, Анна Васильна, великая княгиня рязанская, извещает тобя, что через два дни на Москве будет.
– Добре. Рад яз повидать ее. Токмо почто яз ей спонадобился? Ты, Федор Василич, достань-ка из ларя на всяк случай все докончанья наши с Рязанью, а сестру в мои хоромы помести. Пусть принимает гостью невестка моя Оленушка, а внук Митенька едет навстречу бабке своей от Елены Стефановны, а с ним от меня пусть едет свою родную тетку встречать с великим почетом княжич Юрьюшка.
Проехав по Земляному городу от Покровской заставы, что у церкви Покрова, к Спасскому монастырю, где переправа через Москву-реку в Кожевники, у Вражка, Анна Васильевна, вдова великого князя рязанского, раздвинув в своей колымаге занавески, увидела как на ладони такой родной, с раннего детства знакомый Кремль, перекрестилась и заплакала. Так вся в слезах и вышла из колымаги навстречу к племянникам – родному и внучатому, Димитрию, обняла и поцеловала обоих, а благословив их, огляделась кругом и, улыбаясь, сквозь слезы, молвила:
– Яз, детки, узнала, носом почуяла, что мы в Кожевниках.
– А отсюда, баба Аннушка, мы еще раз Москву-реку переедем по новому мосту. Он на ладьях укреплен, у Чушковых ворот. Ты не бойсь, бабушка. Мост сей крепче прежнего, живого, что из бревен был цепями связан.
Вдруг Анна Васильевна широко раскрыла глаза и, крестясь, испуганно забормотала:
– Господи Исусе Христе! Владычица Пречистая! Не пожар ли у Монетного двора?!
– Что ты, что ты, тетушка Анна, – заговорил княжич Юрий Иванович, – сие не пожар. Сие дым от множества горнов и плавильных печей, в которых ныне много плавят серебра и меди на болванки. Из сих болванок рубли рубят. Округ старого и нового Монетного двора живут ныне литейщики, златокузнецы и чеканщики.
– Их так много тут живет, бабунька, – добавил внук Митенька, – что целую новую слободу построили – Новокузнецкую, с церковью Спаса Преображенья на Болвановии, с улицами Болвановками, Монетчиковыми, а горны для плавки день и ночь горят и дымят на монетных дворах.
– Отец сказывает, что великое множество изготовить надобно нам денег: гривен всяких золотых, больших и малых, рублей нарубить и полтин серебряных. Для всей Руси деньги нужны. Топерь никто, окромя Москвы, не смеет деньги бить… – пояснил княжич Юрий Иванович.
– И медных мелких денег тоже надобно и для хрестьян наших, и для сельского торга в рядках и рядочках, и было бы чем хрестьянам платить оброки и на что одежду покупать, а в городах для черных людей, ремесленников, также деньги нужны – харч и прочее покупать у мелких торговцев, – добавил Митя.
– Видать, много перемен на Москве ныне, – заметила княгиня Анна Васильевна. – И Пушечный двор, и деньги златые, серебряные, и Грановитая палата, и новые храмы Божьи построены… Вижу вот и новые стены каменные круг нашего Кремля. Дай Бог здоровья Ванюше, брату моему, государю великому всея Руси! – При этих словах она истово перекрестилась и, обратясь к племянникам, сказала: – Ведите меня к брату моему в хоромы, челом бить хочу ему о многом.
Государь Иван Васильевич встретил сестру у себя во дворе перед красным крыльцом, обнял ее и поцеловал троекратно, потом отодвинул от себя и ласково молвил:
– Как ты, Аннушка, на покойную нашу матушку походишь… – Он снова крепко обнял ее, поцеловал и спросил: – Как здоровье твое, Аннушка? Как Бог тобя милует?
– Милует еще, Ванюша. Токмо вот зять твой не жалует…
– Ну о сем, Аннушка, у меня в покоях побаим подробно. Там для тобя давно уж стол собран. Закусишь с дороги. Ну-ка, Юрьюшка и Митенька, помогите государыне на красное крыльцо взойти. Яз сам поведу ее в свои покои, а вы узлы и коробы, какие она укажет, дайте слугам нести в покои великой княгини Елены Стефановны, где Анна Васильевна гостить остановится.
Государь взял сестру об руку и повел к себе в трапезную, где ожидали его прихода великая княгиня Елена Стефановна, дьяк Курицын и дворецкий. При входе Анны Васильевны в трапезную все шумно приветствовали ее. Елена Стефановна подошла к великой княгине рязанской под благословение и горячо поцеловала ей руку.
Обрадованный и взволнованный, дьяк Курицын тоже подошел к Анне Васильевне и заговорил:
– Сколь годиков-то не виделись? Мыслю, больше двадцати, Аннуш… прости… великая государыня Анна Васильевна…
– Какая там «великая государыня», скажи просто – Аннушка, ведь с пеленок меня знал. Поди ко мне, яз тя в лоб поцелую.
Неожиданно вошел Саввушка и, почтительно поклонившись всем, сказал:
– К тобе, государь, боярин со срочным докладом.
Иван Васильевич, продолжая улыбаться, молвил сестре:
– Прошу к столу, яз же сей часец вернусь… Петр Василич, похлопочи, вели подавать кушанья…
Государь вышел вместе с Саввушкой и прямо прошел в свой покой. Там ждал его боярин Товарков. Поклонившись, боярин глухо произнес:
– Пришло время, государь, начать мне деять то, о чем тобя ранее извещал. Днесь же тоже надобно руку наложить на крамольников.
– Добре! – меняясь в лице, но твердо молвил Иван Васильевич. – Возьми за приставы и княгиню мою и сына Василья и держи в их же покоях. Прикажи никого к ним не впущать и не выпущать. Поставь стражу коло их покоев из моего полка под видом почетной стражи. Поиманных же шестерых крамольников закуй в железа и держи у собя на дворе за крепкой стражей, доколе яз о них поразмыслю. К концу обеда жду тобя, обо всем решим, как и что деять дальше.
Государь быстро вернулся в трапезную, где слуги уже расставили на столе напитки и закуски: блюда с мелкой жареной птицей, зайцев, жаренных на сковородках, с пареной репой, икру разных видов и большой подовой пирог с печенкой к горячим штям, изготовленный нарочито по вкусу Анны Васильевны.
Перекрестившись, Иван Васильевич сел на свое место. Весело подняв кубок, он сказал:
– За твое здоровье, Аннушка!..
Все чокнулись, а княжич Юрий, вспомнив, что сегодня у матери его, Софьи Фоминичны, за обедом будет любимое его кушанье – баклава, неуверенно обратился к отцу:
– Батюшка, яз пойду днесь обедать к матери? Там баклава будет.
Все засмеялись, а государь, улыбнувшись, сказал:
– Эх ты! Уж в воеводах ходишь, а на баклаву, яко малое дите, льстишься.
– А мне с Юрьюшкой можно идти? – робко спросил Митя.
– Нет, – сдвинув брови, молвил Иван Васильевич. – Яз утре прикажу поварам для тобя к обеду тоже баклаву изготовить.
Все опять рассмеялись. В дверях появился Саввушка. Не успел он слово вымолвить, как государь торопливо сказал ему вполголоса:
– Скажи боярину, пождет пусть, а лучше того, ежели он днесь к ужину ко мне придет. Скажи, гостья-де у меня – дорогая и любезная сестра моя Анна Васильна… А к ужину ждать буду его в своем покое.
Ивану Васильевичу, как и раньше в таких случаях, захотелось оттянуть время от решений грозных дел…
Анна Васильевна устала с дороги, и ужин был подан раньше, чем обычно, на вечерней заре.
Встав из-за стола, государь пожелал сестре доброй ночи и добавил:
– А о том, Аннушка, как тобя от литовских обид охранить, утре с тобой Федор Василич подробно побаит, а после обеда мы обо всем втроем подумаем и все, что решим, скрепим с тобой новым договором. Сей же часец мне надобно у собя в покоях о важном срочном деле подумать. Утре-то пришлю за тобой Федора Василича.
Великая княгиня Елена Стефановна повела Анну Васильевну на свою половину, в особую опочивальню, нарочито для нее приготовленную. Иван же Васильевич, вновь простившись с сестрой и снохой, пошел на свою половину. Войдя к себе в покой, где Саввушка уже зажег свечи и масляный светильник, государь, не видя боярина Товаркова, нахмурил брови и резко спросил:
– Сказывал ты боярину, что яз к ужину его ждать буду? А яз вот поужинал, а его все нет.
Саввушка оробел и растерялся, но, быстро оправившись, сказал:
– Боярин-то сей часец будет. Ведь ужин-то ныне ранее был.
Государь усмехнулся:
– Верно. Ныне намного ранее ужинали. Иди, Саввушка, а прибудет боярин, веди его сюды и к нам никого не пущай.
Оставшись один, Иван Васильевич подошел к окну и широко открытыми, неподвижными глазами стал смотреть на багровую полосу угасающей зари.
– «Довлеет дневи злоба его», – прошептал он, вспоминая слова Священного Писания.
И было ему тяжко и казалось, будто какие-то толстые каменные стены наглухо окружили его в темноте, а сердце ноет и замирает. Он думал о тяготах служения государству, и мнилось ему, что-то огромное и властное душит его, угнетает все его мысли и чувства.
– Сие и есть государство, – прошептал он. – Будто сон грозный. – Он сжал свои руки и вполголоса хрипло проговорил: – Когда же яз сослужу тобе всю свою службу и с радостью возопию: «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко!»?!
Саввушка тихо отворил дверь и впустил боярина Товаркова. Иван Васильевич вздрогнул, но, взглянув на Ивана Федоровича, холодно спросил:
– Исполнил?
– Все наши решения записаны тут, – показал Товарков, кладя на стол грамоту, – а в сем свитке – все, что разведано при розыске.
– Свитка читать не буду. Про розыск мне все ведомо, а что тайным судом приговорено, прочти по грамоте.
– «Обыскав всех крамольников, – прочел Товарков, – тайный суд государя всея Руси Ивана Васильевича изведал, что введенный дьяк Большого дворца Федор Стромилов донес великой княгине Софье Фоминичне о решении государя пожаловать великим княжением Володимирским и Московским своего внука княжича Димитрия Ивановича. Убоясь сего, великая княгиня Софья приказала сыну, княжичу Василью, немедля созвать к собе всех ближних бояр на совет и, подумав с ними, отъехать в Литву со всем двором и полками, подобно князю Василью верейскому, под руку великого князя литовского. Совет из ближних Василью Ивановичу бояр одобрил сей умысел государыни, причем смоленский вотчинник Афанасий Яропкин предложил обменяться грамотами с наместником смоленским Станиславом Стромиловым, дабы тот помог Василью Ивановичу с двором и войском пробиться через русские заставы возле литовских рубежей. Боярок Руно, брат воеводы Ивана Димитриевича Руно, предложил захватить пер