Фиораванти, поклонившись, сел на указанное место, достал бумагу и тонкий уголек, которым писал вместо пера. Быстро начертил он план рухнувшего собора и, сделав расчеты стен его, столбов и сводов, Фиораванти сказал великому князю, что северная стена не выдержала тяжести сводов.
– Тонка, бают, стена-то была, – заметил Иван Васильевич.
– Не в сем дело, государь, – перевел толмач слова маэстро Альберта, – кирпич был мерой не полон да и обожжен плохо, нужной крепости в нем не было. Глину для кирпича надо лучшую сыскать и обжигать лучше. Сие укажу яз. Укажу и как известь надлежаще растворять надобно, кирпич чтобы крепче вязала. А своды и стены надо железом крепить.
Иван Васильевич увлекся беседой, о многом в строительстве у Фиораванти выспрашивал и весьма доволен остался собеседником. Итальянский зодчий, видя такое внимание государя и будучи сам весьма поощрен, разгорячился страстью к делу своему и продолжал:
– Зодчие московские Кривцов и Мышкин – добрые мастера. Разумеют красоту строительству и меру частей строительства. Беда их токмо в том, что дробность камня, кирпича да извести ранее кладки не проверили. Белый камень, из которого своды клали, не тверд, как и кирпич ваш. Вместо сего белого камня сыскать надобно плитняковый камень. Он тверже намного и в сводах держится лучше.
– Радостно мне, – прерывая маэстро, воскликнул Иван Васильевич, – что мастера наши красоту строительства разумеют! Вот яз и хочу, маэстро Альберта, дабы ты, прилагая всю науку и хитрость строительства, красоту храму придал бы нашу, русскую…
– Я сам, государь, – продолжал маэстро, – хочу строить тобе церкви не фряжские, а русские. Я токмо пути к сему еще не нашел, а ты, любя и разумея строительство, помоги мне.
– Отъезжай, маэстро Альберта, в Володимир Суздальский. Погляди там Золотые ворота, погляди собор Успенья, Пречистой Богородицы и собор Святого Димитрия. Сие откроет тобе глаза на русское зодчество.
Фиораванти быстро встал и поклонился:
– Весь я в твоей воле, государь, и не токмо по долгу своему, но пуще по охоте своей. Влечет мя сие великое дело.
На другой день маэстро Альберти в сопровождении подьячего, толмача, небольшой стражи и слуг выехал во Владимир Суздальский, где ему отведены были покои в хоромах наместника великого князя.
В Москве Фиораванти оставил сына своего Андрея да ученика, именем Петр. Они в тот же день стали разбивать таранами уцелевшие стены, столбы и врата рухнувшего храма, которые с грохотом и пылью великой осыпались, привлекая любопытных прохожих. Многие же нарочито на это смотреть приходили. Бывали на строительстве великие князья, любуясь ловкостью, с которой русские рабочие под руководством итальянцев рушили столбы и расчищали место от мусора. Ездили великие князья и за Андроньев монастырь, где, по наказу маэстро Альберти, русские зодчие нашли уже глину нужной добротности, начали добывать ее из оврага и стали под руководством сына Фиораванти класть печи. Все это должно было в готовности быть к приезду маэстро, который сам укажет, какой раствор для кирпича разводить, как месить, какую форму и размер придать кирпичу и как его обжигать.
Все это весьма радовало великого князя, и он, довольный, твердил всем:
– Ныне вполне яз веровать зачинаю, что не токмо церкви каменные строить будем, а весь град наш каменный сотворим!..
К двадцать восьмому мая, когда родилась великому князю вторая дочь, Феодосья, вернулся из Владимира маэстро Альберти, а из Дикого Поля, из Орды, пришли для Москвы радостные вести.
Случилось это среди ночи, когда ждали родов у Софьи Фоминичны, и великий князь, хотя и спокоен был, все же не спал. Лежал в опочивальне своей, не раздеваясь…
Вдруг, постучав, кто-то быстро вошел к нему вместе с дворецким Данилой Константиновичем.
– Родила? – спросил Иван Васильевич без той тревоги, от которой когда-то дрожал весь при рождении сына от юной своей Марьюшки. – Сын или дочь?
– Сие яз, государь, – услышал он в ответ голос дьяка Курицына. – Весть об Орде от Даниара-царевича.
Увидев в полумраке, что великий князь вскочил с ложа своего, дьяк торопливо добавил:
– Добрые вести, государь, добрые.
Иван Васильевич глубоко вздохнул и, не говоря ни слова, трижды перекрестился на кивот, сел на постель свою и молвил:
– Сказывай.
– Сей токмо часец гонец пригнал от Даниара-царевича, – заговорил Курицын. – Заратился Ахмат с Крымом, и турки в сей рати замешаны…
– Услышал Господь, – тихо произнес великий князь и опять перекрестился. – Снова есть передышка от татар. Токмо бы Казимира опередить!
– С Кафинской Перекопи слухи идут, что турский султан Магомет посылает из Царьграда рать свою в кораблях на Кафу против Ахмата.
– Верны ли вести сии? – спросил великий князь с некоторым сомненьем. – И пошто от Старкова о сем нам ништо не ведомо?
– Может, он отсиживается в некоем граде или обратно другим шляхом пошел. Может, в полон попал – дело ведь ратное, государь. Токмо Даниар-то до сего всегда вести присылал правые с вельми малыми огрешками.
Иван Васильевич задумался и, отпуская потом дьяка Курицына, заметил:
– Может быть, ты, Федор Василич, и прав. Все же тогда в слухи сии поверю, ежели до августа Орда на нас не двинется. А ежели не двинется, то ждать надобно, что к осени и Димитрий Лазарев от Ахмата на Москву еще с миром воротится…
Снова постучали в опочивальню великого князя, и боярыня от великой княгини Софьи Фоминичны сообщила:
– Бог дал тобе, государь, дочь. Государыня здрава и радостна. Сей часец духовник ее и псаломщик будут молебен петь в крестовой.
Государь перекрестился перед образами и пошел за боярыней в хоромы Софьи Фоминичны.
За ранним завтраком великий князь был спокоен и весел. Он подробно рассказал сыну, завтракавшему с ним, о всех степных вестях.
– Главное же, сыночек, – говорил он Ивану Ивановичу, – промедление Ахматово. Поганые-то на нас ранней весной подымаются. Ныне же дни через два июнь начинается. Степные травы начнут скоро выгорать. Пропустил время Ахмат.
– А сборы-то у татар всегда долгие бывают, – заметил Иван Иванович.
– Истинно, сыночек, – одобрительно отозвался Иван Васильевич, – един круль Казимир дольше их в большой поход собирается. Татары же токмо на малый разбой борзы…
– Пошто же круль польский так на сборы тяжел?
– Шляхтой да сеймиками[70] он по рукам и ногам опутан. Без их согласия никакой войны начать не может, а главное – начать вовремя.
К концу завтрака пришел дьяк Курицын. Рассказал он великим князьям все, что от доброхотов новгородских собрано о разных «сильниках и захватчиках» новгородских из богатых и знатных бояр, из врагов московских.
– Из всего оплечья нашего новгородского, – говорил Курицын, – четверо есть наиглавные: вечевой дьяк[71] Захарий Овин, игумен Николы-Белого монастыря Сидор, подвойский Назарий да купец Иван Семеныч Серапионов. Книжней же всех и умней годами из них наименьший – Назарий. Учен многому, от немцев и по-немецки, яко по-русски, баит красно. Молодому государю добрым товарищем мог бы быть Назарий-то. Он и ратному делу добре обучен.
– Будет случай, – молвил великий князь, – покажи мне его, а сей часец поведай: как маэстро Альберта?
– С ночи приехал он, государь, из Володимира. Просит приема у тобя.
– Пошли за ним из стражи кого, а пока мне о новгородских сильниках наиглавное скажешь.
Когда Курицын вышел, великий князь сказал сыну:
– Есть еще у меня надежда, что некои из господы за Москвой пойдут: надо и в господе щель изделать, ежели сие возможно.
Когда вернулся Курицын, Иван Васильевич, продолжая разговор, спросил:
– Есть ли из сильников-то новгородских такие, которые к Литве тянутся?
– Да все, почитай, и богачи, и знатные за Казимира, государь, и над прочими силу творят, разбоем грабят с убийствами и своих новгородских, да и ростовские земли грабят и прочее. Так вот князя ростовского Ивана Володимирыча вотчину по реке Ваге захватили новгородские бояре, братья Василий и Тимофей Степанычи. У другого князя ростовского, Федор Андреича, вотчину по реке Юмышу захватили бояре Яков Федоров да Василий Селезень. У Ивана Александрыча, у третьего князя ростовского, много вотчин похватали волостели[72] владыки новгородского по рекам Вели, Кулою и другим. Даже твои, государь, оброчные исстари погосты и слободы, как Великая Слобода и прочие, захвачены боярами из господы: Михайлой Тучей, Иваном Максимовым, Иваном Афанасьевым и Васильем Степановым.
Великий князь значительно крякнул и заметил сыну:
– Слышишь, Иване, какие дела-то? Ну, а как безрядье, Федор Василич, в самом Новомгороде? Что-то много оттоль обидных людей мне жалобы, как и тобе ведомо, на беззаконных сильников шлют.
– Там, государь, явное беззаконие. Сам степенный посадник Василий Ананьин, сговорясь с восемнадцатью боярами, приятелями своими, разбоем ходил со своими холопами и наемными пьяницами на две улицы: Славкову и Никитину. Многих перебили, ограбили народ на тысячу рублей. Да староста Федоровой улицы Панфил с боярами Богданом Есиповым и Васильем Никифоровым напали разбойно на хоромы Полинарьиных, перебили людей их и все добро разграбили на пять сот рублей. Многие же богачи из бояр шлют своих ключников и приказчиков по ночам с разбоем в псковскую волость Гостятино.
– Ясно мне все, – перебил дьяка великий князь. – Вборзе соберу яз тайный совет. После скажу тобе, кого звать на совет. К сему совету днесь же почни готовить мне вместе с Бородатым и подьячими список всех ворогов наших новгородских; все жалобы на них и все вины их от доброхотов соберите. Ищите вины со тщанием, дабы суда им не минуть. Помни, Федор Василич, надобно нам, опричь суда, еще страхом великим устрашить не токмо за живот свой, но и за богатства свои; страхом разорения и нищеты одних покорить собе, а других, которые за нас идут, богатством манить, а такоже сим и черных людей блазнить. Чем более будет трещин в Новомгороде, тем легче рухнет он, яко старая изветшалая стена.