Жалобщики замолчали, ожидая, что скажет великий князь.
Иван Васильевич ничего не ответил и грозным взглядом оглядел бывших возле него – владыку Феофила, посадников Якова Короба, Василия Казимира с братом Яковом, иных бояр и житьих людей. Те переменились в лице от страха, но тоже молчали…
В это время Василий Иванович Китай ввел в переднюю князя новых жалобщиков.
– Государь, – сказал он, – сии бояре Лука да Василь Исаковы, дети Полинарьина, челом бьют на обиды.
– Сказывайте, – сурово молвил Иван Васильевич.
– Челом тобе бьем, господине, – начали братья, – на Богдана Есипова, на Василь Микифорова да на Памфила, старосту Федоровской улицы. Наехали они на двор наш, яко разбойники, со зброднями пьянчивыми, людей у нас перебили, а животы разграбили, взяли на пять сот рублев.
Великий князь опять грозно оглянулся на владыку и приказал:
– Хочу, чтобы ты, богомолец наш, и вы, посадники нашей вотчины, так рекли Великому Новугороду: «Дайте и вы своих приставов на тех самоуправцев, на коих великий князь своих приставов пошлет». Хочу яз дела сии сам разобрать. Пошлю яз бояр своих Федор Давыдыча да Ивана Борисыча к Новугороду, дабы дали им своих приставов на обидчиков и могли бы приставы их утром тут вместе с обиженными и обидчиками пред лицом моим стать.
В воскресенье, двадцать шестого ноября, после раннего завтрака прибыли на Городище в переднюю великого князя вместе с московскими приставами вечевые подвойские Назарий и Василий Анфимов, которых вече новгородское нарядило приставами, помогать во всем приставам московским.
Когда же великий князь вышел в переднюю свою в окружении знатных бояр, служилых князей, окольничих, детей боярских и дьяков, все обидчики и обиженные уже стояли перед ним.
На поклоны и шум приветствий Иван Васильевич ответил сурово и сдержанно. Он сознавал всю силу свою, зная, что его воеводы обступили уже Новгород Великий со всех сторон, заняли самые важные и крепкие места его обороны.
«Воеводы мои, – подумал он, – растянули господу, как борзые волка. Шевельнуться она не может и токмо ждет, куда ее ударят: кистенем ли по носу или кончаром под сердце…»
Прищурясь, великий князь поглядел на самого надменного из посадников, на Василия Ананьина, который на Москве был с ним дерзок и груб. Теперь этот богач новгородский хотя и был озлоблен, но, видимо, почуял, что земля из-под ног у него уходит, и потерял всякую уверенность и надменность.
Степенный посадник, как и все бояре великие, понимал хорошо, что силой господа ничего не возьмет. Нужно, как на тайном совете у архиепископа Феофила решено, обмануть Москву, выиграть время, найти союзников сильных. Взглянув на стоявших тут же уличанских старост Славковой и Никитиной улиц со своими почетными уличанами и на бояр Полинарьиных, понял он, что Великий Новгород ослабел, понял и то, что Москве ведомо, кого ей надобно поддержать в Новгороде, кого утопить…
Еще горше показалось ему присутствие на этом суде владыки Феофила и посадников. С ненавистью взглянул он на великого князя и беззвучно прошептал:
– Заставляет он нас самих на себя петлю накидывать.
Допрос обвиняемых, опрос жалобщиков вели дьяки государевы и Василий Иванович Китай, а Иван Васильевич, суровый и грозный, управлял следствием и порой только задавал резкие вопросы, словно стрелы вонзал.
Когда старосты Славковой и Никитиной улиц, а потом и Полинарьины подробно и точно, называя имена погромщиков, рассказали при всем собрании многолюдном о грабежах, убийствах, избиениях и хищении имущества, многие обвиняемые злобно пререкаться начали, укоряли старост во лжи и клевете.
Великий князь слушал молча, сдвинув брови, но вдруг сделал знак рукой, и все сразу стихло, и в тишине этой он грозно спросил:
– А где же при безрядье таком и беззакониях власти новгородские были?
Тишина в передней от сего совсем мертвой стала, и ответа ни от кого не было.
Великий князь остановил гневный взгляд страшных глаз своих на Василии Ананьине и заговорил четко и медленно:
– Посадник Новагорода, степенный, сам с дружиной своей разбойничал, а тысяцкий новгородский Василий Максимов в нетях был, ничто о сем не ведал! – Иван Васильевич смолк на один миг и, более возвыся голос, продолжал: – Зато Господа о сем ведала, и златопоясники, приятели посадника степенного Василья Ананьина, с ним вместе разбойничали. – Государь встал и молвил страже своей: – Сей же часец Василья Ананьина, Богдана Есипова, Федора Исакова да Ивана Лошинского в железа заковать, яко разбойников и татей.
Зазвенев оружием, окружила виновных стража великого князя и дети его боярские: Ананьина взял Иван Товарков, Богдана Есипова – Русалка, Федора Исакова – дьяк Микита Беклемишев, Лошинского – князь Иван Звенец.
Увели их всех в цепи ковать, а с товарищей их повелел великий князь своим приставам взыскать по иску ограбленных полторы тысячи рублей, отдав их на крепкие поруки – поручился за них архиепископ Феофил.
Князь великий, оглядев собрание, увидел изменников Руси православной Ивана Афонасова да сына его Елферия. Воспалился государь гневом великим и воскликнул:
– Поимать сих обоих немедля, увести вон отсюда и оковы на их наложить за воровство их, понеже мыслили от великого князя Новугороду датися за короля Казимира.
Взял Ивана Афонасова Василий Иванович Китай, а сына его Елферия – Юрий Шестак…
Еще три дня после этого великий князь судил обидчиков и многих осудил, а обиженных жаловал и оборонял.
На третий день, во вторник, прибыли к великому князю на Городище владыка Феофил и все посадники бить челом от всего Новгорода о взятых под арест боярах, чтобы пожаловал, смиловался он, казни им отменил и на поруки бы их дал.
Иван Васильевич принял ходатаев милостиво и с почетом, но, челобитья их не приняв, сказал резко:
– Ведомо тобе, богомольцу нашему, да и всему Новугороду, вотчине нашей много от бояр тех лиха чинилось, а ныне еще что ни есть лиха в вотчине нашей, то все от них чинится. Как же мне их жаловать?
Тут же простясь с челобитчиками, ушел из передней Иван Васильевич в покои свои и вызвал к себе князя Пестрого.
– Днесь же, Федор Давыдыч, – приказал он начальнику своей охраны, – ночью тайно пошли всех поиманных бояр в оковах и за крепкой стражей на Москву с приставами. Приставам же наказы борзо взять от Китая Василь Иваныча. Прикажи сей же часец прислать его ко мне вместе с дьяком Беклемишевым. С ними яз о наказах сих подумаю. Вотчины же их все идут за меня, великого князя.
Декабря первого снова пришел к великому князю на Городище архиепископ новгородский со многими посадниками – Василием Казимиром и братом его Яковом, Феофилактом Захарьиным и прочими боярами и житьими людьми челом бить о тех, кто владыкой на поруки взят, о Григории Тучине, Василии Никифорове, Матвее Селезневе и о товарищах их.
– Жалую их, – ответствовал великий князь на челобитье, – отменяю казни им за вину их, а убытки истцам возместить и полторы тысячи рублев за них приставам взыскать.
На этом завершились главные судебные дела у великого князя, а далее пошли мелкие челобитные мелких людей, но эти меньшие люди, поддерживающие на вече житьих, враждебно настроенных против великих бояр, теперь искренне верили в помощь и справедливую защиту Москвы от произвола новгородских верхов.
Это понял хорошо Иван Васильевич и указал Василию Ивановичу Китаю на необходимость укрепить эту веру.
– Вижу ныне в Новомгороде, – заметил он с настойчивостью своему окольничему, – оплечье наше утверждать надобно среди молодших. В господе доброхотов мы токмо купить можем или страхом на службу к собе принудить. Молодшим же сама трудность жизни их на нас указывает. Уразумей сие, дабы править дела к нашей выгоде.
Сам же великий князь, наказав тех, кто лихо чинил Новгороду, делал вид, что охотно ходит на все пиры. Пирует он у архиепископа и у всех прочих с Николина дня почти непрерывно. Князь Василий Шуйский поднес на пиру у себя дары Ивану Васильевичу: три постава ипского сукна, три постава шелковой камки,[83] тридцать золотых корабленников, двух кречетов да сокола. Так же щедро и другие дарили великого князя.
Видя, что Иван Васильевич без отказа на пирах бывает, заправилы господы верили все более в свои замыслы и радовались. Мягкость же великого князя, простившего вины товарищам главных виновников грабежей и бесчинства, взыскавшего только убытки в пользу истцов, еще более утвердила веру их, что от него можно так же откупиться, как откупались русские князья города от татарских ханов. Господа, жившая только рублем, ликовала, и пиры шли за пирами.
Четырнадцатого декабря великий князь второй раз пировал у владыки Феофила и даров получил: двести золотых корабленников, пять поставов ипского сукна, жеребца породистого, а на проводы – две бочки вина и две бочки меду.
На другой день пир был у посадника Василия Казимира, который поднес Ивану Васильевичу ковш золотой весом две гривенки,[84] сто золотых корабленников и двух кречетов.
Декабря семнадцатого пировал Иван Васильевич у Захария Григорьева и получил в дар двадцать золотых корабленников, четыре постава ипского сукна, а сын Захария, Иван, дал десять золотых корабленников да два зуба рыбьих.
Декабря же двадцать четвертого, в самый сочельник, на Городище у Ивана Васильевича была радость великая: прискакал вестник из Москвы от великого князя Ивана Ивановича и от великой княгини Марьи Ярославны.
Вестник Сергей, Саввушки стремянного брат, парень ражий, веселый и смышленый, словно Москвы кусок с собой привез – всех обрадовал при княжом дворе.
Принял вестника великий князь у себя в опочивальне, с глазу на глаз, только при брате его Саввушке.
– Ну, сказывай борзо! – нетерпеливо воскликнул Иван Васильевич, лишь кивком головы ответив на приветствие. – Сказывай, не томи, Сергеюшка.
– Государь Иван Иванович и государыня Марья Ярославна повестуют: «Живы и здравы есмы, и княгиня твоя Софья Фоминична и доченьки твои здравы. Княгиня ране мая рожать не будет. Бог бережет ее, и все у нее слава Богу. Будь здрав, государь, да поможет Господь тобе в делах твоих…»