Вот, значит, как. Сельма не могла напрямую воздействовать на бойцов, имеющих защитные знаки. Поэтому натравила на них ожившую дверь.
Проще некуда.
У Генриха мелькнула робкая мысль, что все происходящее – просто сон, похмельный кошмар. Еще секунда – и он, Генрих, проснется в тесной квартирке и вздохнет с облегчением. И, может, потом даже посмеется.
Потому что в реальной жизни деревяшки не оживают.
Никакая светопись на такие фокусы не способна – даже чисто теоретически. Так он, во всяком случае, полагал до сих пор. Увиденное сейчас – уже не наука, а колдовство из старинных сказок.
А ведь это только начало – группа даже не вошла внутрь.
– Теодор, отзывайте их. Будет хуже.
– Заткнитесь, Генрих. – Голос генерала звучал бесцветно и страшно.
Один из бойцов, уцелевших в схватке, запрыгнул в дверной проем. Остальные последовали за ним. Мучительно тянулись секунды.
Под ногами содрогнулась земля.
С крыши посыпалась черепица. Из дома донесся крик. За занавесками на мгновение потемнело, будто там, внутри, наступила и тут же кончилась ночь. Захлопали выстрелы, два стекла разлетелись вдребезги.
Потом все стихло.
Генерал двинулся к калитке, расстегивая на ходу кобуру. Генрих хотел сказать ему, что это глупость, ребячество и вообще – курам на смех, но только махнул рукой и поплелся следом.
Он упустил момент, когда Сельма вышла из дома; просто вдруг увидел ее, идущую по дорожке навстречу. Цокали каблучки по камням. Ворсинки на снежно-белой шубе слегка искрились под солнцем.
Либхольц, оставив раненого, кинулся наперерез. Сельма взглянула в его сторону, мотнула головой, словно желая отогнать муху. Либхольц споткнулся на полушаге, повалился лицом вперед. Генерал поднял револьвер. «Фаворитка» мазнула пальцами сверху внизу – руна «лед», как недавно в парке. Генерал застыл, не в силах двинуться с места, а вместе с ним и Генрих.
Сельма шла, улыбаясь, а дом за ее спиной умирал.
Каменная кладка темнела, будто за секунды пережила непогоду, уготованную на сто лет вперед. С оконных рам осыпа́лась краска, стекла тускнели, покрывались грязным налетом. Флюгер покосился и проржавел. Хрустнули деревянные перекрытия, и провалилась крыша, обнажив гнилое нутро мансарды.
– Жаль его, – «фаворитка» кивнула на покинутый дом. – Мы друг к другу привыкли. Но он знает, что я уже не вернусь.
Над улицей повисла звенящая тишина – ни прохожих, ни экипажей. Все соседи благоразумно попрятались. Только дым из труб воровато крался к бледному небу.
– Что ж, ваше превосходительство, – светским тоном сказала Сельма. – Четверть века назад вы не нашли возможности со мной встретиться. Давайте исправим это досадное упущение.
Глава 13
– Я понимаю, – продолжала Сельма, – что сцена с пугалом несколько отдает театральщиной. Гораздо проще было бы впустить ваших псов, а потом без затей обрушить на их головы потолок. Но я сочла, что деревяшка вас развлечет. И, может, даже заставит мыслить в верном направлении.
– Да, – сказал генерал, – я допустил ошибку. Приказал брать тебя живьем. В следующий раз тебе сразу загонят между глаз пулю.
– Позвольте усомниться, ваше превосходительство. Следующего раза не будет. Да и наш нынешний разговор, строго говоря, не имеет смысла – скоро он выпадет из истории. Но я просто не смогла удержаться. Поэтому дала вам возможность меня найти. Хотела, чтобы вы своими глазами увидели, от чего тогда отказались. Ну же, герр генерал, ответьте – хоть кто-нибудь из ваших людей мог о таком мечтать? Вообразить такой уровень владения светом? Впрочем, куда им. Они даже не поняли, что дом обработан! Не разглядели ни единого пятнышка, пока я не разрешила. Да я чуть от смеха не умерла, глядя, как они тычутся в дверь! И это – цепные псы короля? Слепые котята – так, по-моему, будет точнее.
– Ты убила их. Ты ответишь.
– Вы явились ко мне с оружием – я только защищалась. И каждому оставила шанс. Один из ваших, кстати, воспользовался – сиганул в окно в последний момент. Кольберг, кажется? Лежит сейчас на заднем дворе. Остальные выбрали судьбу сами.
Генрих увидел, как на виске у генерала от напряжения вздулась жила – тот пытался освободиться. Сельма предостерегающе выставила ладонь.
– Мстишь мне?.. – прохрипел генерал. – Мстишь конторе? А профессор, механик, аптекарь – чем они провинились? Давай же, Сельма фон Минц, назови высокую цель, которая все это оправдывает.
– Довольно, ваше превосходительство. Я сказала все, что считала нужным.
Она чуть повернула руку – генерал пошатнулся, ноги у него подкосились. Сельма проследила, как он оседает на землю возле ограды, и перевела взгляд на Генриха. Тот спросил:
– Может, позволишь двигаться? Не хочу стоять истуканом.
– Я боюсь, ты свернешь мне шею.
– Не буду подходить близко.
– Да, лучше не пытайся.
Он почувствовал, как тиски разжимаются. Сельма продолжила:
– Но я рада, что ты пришел. Это представление (весьма эффектное, согласись) предназначалось и для тебя тоже.
– Сколько времени ты на это потратила? Только не говори, что подняла доски просто мановением руки. Тут одной силой не обойдешься – нужна цепочка символов длиной в милю.
– Ушло больше месяца, но я не жалею. У меня была вынужденная пауза, и надо было чем-то себя занять. Если угодно, я подняла их ради искусства. В этом смысле я действительно одержимая – светопись для меня ценна сама по себе, а не только как инструмент. Результат ты видел. Неужели ты сам бы так не хотел?
– Так – нет, – сказал Генрих.
– Сделай иначе, – пожала она плечами. – Сделай уже хоть что-нибудь. Выползи наконец из норы.
– Ты повторяешься.
– Сам виноват. Ты так и не снял клеймо – и даже не пытался, я вижу. Впрочем, я была уверена, что ты струсишь. Но я подожду.
– Какое тебе дело до моего клейма?
– Мне есть дело до светописи. Железный век не вечен, Генрих. И когда он закончится, каждый мастер окажется на вес золота.
– Тут я, наверное, должен спросить: «И чего ради он вдруг закончится?» А ты мне ответишь любимой присказкой: «Потерпи, скоро сам увидишь». Что, угадал?
– Что ж, по крайней мере, ты меня внимательно слушал. Да, именно так все и обстоит. Новая хроника уже пишется. Остался один, самый важный шаг.
– Убить еще кого-нибудь?
– Если нужно. До встречи, Генрих.
Он глядел ей вслед, пока рядом не застонал генерал. Генрих помог ему встать. Из-за угла обветшалого дома выскочил Кольберг – помятый, припадающий на левую ногу, кособокий и неуклюжий. На дорожке зашевелился Либхольц.
– Где она? – Генерал озирался, угрюмо хмурясь.
– Ушла, – сказал Генрих. – И боюсь, теперь вы ее уже не отыщете.
– Что она вам наплела?
– Как всегда, ничего конкретного. Кажется, нацелилась на новую жертву. На кого именно – я не в курсе, можете не расспрашивать. Обмолвилась, правда, что это убийство будет последним. Может, хоть это вас немного утешит.
– Знаете что, фон Рау? – рыкнул генерал. – Езжайте-ка вы домой. Можете считать, что ваше участие в этом деле закончено. Вплоть до особых распоряжений.
– Как вам будет угодно.
Генрих зашагал прочь. Он шел как сомнамбула, не глядя по сторонам. Перед глазами вставали только что виденные картины – беснующийся «скелет», кровь и жуткая в своем спокойствии «фаворитка».
Солнце натужно карабкалось по пологой дуге, дело приближалось к полудню. Мороз не ослаблял хватку. Деревья застыли, тоскуя по снежному одеялу.
Выбравшись на шумный проспект, Генрих встряхнулся и стал наконец воспринимать окружающее. Мимо спешили закутанные прохожие, по мостовой катились телеги и пассажирские экипажи. Город жил своей жизнью и знать не желал о том, что где-то в его каменных недрах только что убивали людей.
Генрих нерешительно потоптался на месте, не зная, что предпринять. Подумал об Анне – сегодня суббота и она дома. Позвонить ей? Пожалуй, нет. Надо знать меру и соблюдать приличия. Да и что он ей скажет? Пожалуется на злую колдунью, которая его обижает? Зеленоглазке незачем это знать. А изображать беззаботность у него сейчас не получится. Самым разумным было бы ехать прямиком на вокзал, но до отправления поезда еще больше двух часов.
Заметив рядом кофейню, он толкнул дверь, и в ноздри ударил запах свежемолотых зерен. Генрих вдруг понял, что мучительно хочет есть. И пить тоже. В животе была сосущая пустота, а во рту – противная сухость.
Занял столик возле окна, заказал бисквит и сразу три слоеных пирожных. В жарко натопленном помещении было полно народу – в основном солидные господа в добротных костюмах. Табачный дым поднимался струйками к потолку.
Первая кофейня появилась в столице еще два века назад – ее открыл богатый левантийский купец. Горький ароматный напиток сразу же вошел в моду, причем не столько даже благодаря своим вкусовым достоинствам, сколько как повод собраться вместе и побеседовать, не туманя голову хмелем. Сама собой сложилась традиция, что темы здесь обсуждались по большей части серьезные и возвышенные – политика, литература, театр. На подобные собрания поначалу не допускали женщин, чтобы те не отвлекали умных людей своей трескотней. С тех пор, конечно, нравы смягчились, но общая атмосфера осталась.
Вот и сейчас тучный человек с бакенбардами, сидевший в компании трех собеседников за соседним столом, неторопливо зажег сигару, затянулся и произнес:
– Господа, прошу понять меня правильно. Я весьма уважаю его величество – это государственный деятель поистине выдающегося ума. И беспримерной смелости, что в данном случае не менее важно. Перекроить закоснелое, инертное общество – на это, доложу вам, способен редкий правитель. Я как гражданин восхищаюсь им. А как предприниматель – обязан своим благополучием его детищу, Железному веку. И все же, господа, все же! На чисто эмоциональном уровне я иногда скучаю по тем далеким, невинным, если хотите, годам, по прекраснодушной вере в величие человека. Порой мне даже начинает казаться, что, отринув прежний уклад, мы выплеснули с водой и ребенка.