– Значит, вы тоже видели?
– Шла все время за вами. Вы меня будто на веревке тянули, только не замечали. Хорошо хоть в конце услышали, когда я вопить начала.
– Действительно, неприятное место.
– Неприятное? Да у меня до сих пор поджилки трясутся!
– Я же предлагал – останьтесь в машине. Зачем вы со мной пошли?
– А что мне было – сидеть там одной, как дуре?..
Генрих всмотрелся в ее глаза, в предштормовую синь. Потом притянул Ольгу к себе и обнял. Она, затрепыхавшись, пискнула:
– Пусти, гад!
– Не пущу, пока не успокоишься.
– Я спокойная! Сказала – пусти!
Ольга добавила несколько слов на зимнем наречии. Генрих попросил:
– Потом продиктуете. С переводом. Я запишу.
– Бумага не выдержит.
– Верю. Правда, Ольга, простите. Не хотел вас пугать. Я сам напуган до чертиков.
Она сопела обиженно, но уже не пыталась вырваться. Сумерки украдкой подбирались к крыльцу.
– Сейчас приедем в посольство, – сказал ей Генрих, – попросим водки. Стопку. Или сразу графинчик. Да?
– Угу. Потом позовем медведей.
– Зачем медведей?
– А зачем водку? Я ее терпеть не могу.
– Тогда вина. Или чаю. Ну что, идем в экипаж? Только обещайте не драться.
– Ладно, фон Рау, – сказала Ольга. – Драться мне с вами действительно не с руки. Вы кабан здоровый, упитанный. Но сейчас вы мне расскажете все как есть. Без вранья.
Они сошли по ступенькам. Генрих заметил:
– Вы же сами ругались, что я вас в это втянул.
– Ругалась, и что? Все равно сгораю от любопытства. Так что выкладывайте. Только, я вас умоляю, не надо ссылаться на всякие там подписки о неразглашении. Если бы таковые существовали, вы вели бы себя иначе.
– Нет, подписок я не давал. Проблема в другом. Эта история – из тех, в которые нельзя поверить, пока сам такое не увидел.
– Ну я-то уже видела кое-что. Вашими же стараниями. Кстати, район, где мы побывали, тоже узнала. Это ведь Речной проезд, правильно? Только дом хрониста еще не взорван. Но почему там все заросло? А из людей – только эта бабка?
– Не знаю. Честно, не знаю. Я ожидал увидеть совсем иное.
Локомобиль уже вырулил с Кедровой аллеи и катился теперь по улице, где загорались витрины и фонари.
– Итак, я слушаю, – напомнила Ольга.
– Если коротко – мир, который вы знаете, нереален. Стеклянный век на самом деле давно закончился. Я пытаюсь понять, что делать.
– Ага. Прекрасно.
– Ну я же предупреждал… Давайте так – если посол возражать не станет, я расскажу кое-что вам обоим сразу. Чтобы не повторяться.
Посольство империи уже маячило впереди. Округлые невысокие башенки белели в декабрьском полумраке. Окружающие кварталы – зажиточные, уютные, но несколько скучноватые – были выстроены, казалось, только ради того, чтобы оттенить эту надменную белизну. Искусно подсвеченный серебряно-льдистый флаг с тремя косыми полосками, похожими на след от когтей, развевался и трепетал, несмотря на безветренную погоду. На ограде виднелись гроздья чернильных брызг.
Шофер притормозил у ворот. Охранник в волчьем треухе и туго перетянутом ремнем полушубке, приоткрыв дверцу, заглянул в экипаж. Вежливо кивнул Ольге – явно узнал. Спросил о чем-то на своем языке и, удовлетворившись ответом, отошел в сторону. Ворота распахнулись бесшумно, мягко. Генрих на миг ощутил, как упругая сила вдавила его в сиденье. Темное пламя полыхнуло по сторонам; возник и сразу исчез запах прелых, подмерзших листьев.
И Генрих понял, что впервые с рождения покинул Девятиморье.
Вестибюль посольства, впрочем, не отличался экзотическим интерьером. Упомянутые Ольгой медведи тут не бродили – Генрих даже слегка разочаровался. Да и людей почти не было, только охранник с шашкой торчал у лестницы, а возле гардероба пожилой господин с бородкой неторопливо снимал пальто.
– Иван Игнатьевич! – окликнула Ольга. – Удачно мы вас застали.
– Оленька? – Господин обернулся, поцеловал ей ручку. – Вы, как всегда, прелестны. И да, я приехал за минуту до вас.
– Позвольте представить – Генрих фон Рау. Генрих, это Иван Игнатьевич Переяславцев, посол империи.
– Рад познакомиться, герр посол.
– Взаимно, герр фон Рау, взаимно. Мне доложили о вашей остроумной депеше. Она, разумеется, не могла не привлечь внимания. Особенно в свете вашего непосредственного участия в столь резонансном деле. И ваших личных контактов с руководством Третьего департамента.
– Ваша осведомленность восхищает. И немного пугает.
– Ах, оставьте. Это всего лишь наша работа.
– И все же я был весьма впечатлен, увидев Ольгу с чертополохом. Этот цветок – не из тех подробностей, о которых пишут в газетах.
– Мы, как вы понимаете, весьма интересовались ходом расследования. И сведения черпали… гм… не только из прессы. Цветок – это, если угодно, был тест для вас. Мы убедились, что вы действительно помните… Но давайте не будем утомлять вашу спутницу техническими подробностями. Оленька, я благодарю вас за помощь. Нам с герром фон Рау надо кое-что обсудить…
– Простите, герр посол, – сказал Генрих, – так сложилось, что участие Ольги оказалось несколько шире, чем она сама ожидала. Это моя вина. Я по дороге сюда воспользовался ее талантами к светописи. И, так сказать, в процессе сообщил ей некоторые подробности. Возможно, вам стоит выслушать и ее?
– Вот как? – Посол пожевал губами. – Она у нас вольная пташка, если вы мне позволите столь избитый поэтический оборот. Да, вольная. Поет в свое удовольствие. Но помнит, что не все песни предназначены для посторонних ушей. Не так ли, Ольга Андреевна?
Та поморщилась и кивнула. Будто обжегшись, легонько тряхнула пальцами, с которых сорвалась темная капля света. Похоже, татуировка у нее на ладони представляла собой не только дань моде. Генрих продолжил:
– Мне не дает покоя один вопрос. Хочу прояснить его, герр посол, прежде чем мы приступим. Если вы знаете, как шло следствие, то и подозреваемая вам тоже известна…
– Сельма фон Минц? Которая теперь баронесса?
– Вот именно. То есть вы в курсе, но не пытаетесь ничего предпринять. Почему?
– Боюсь, герр фон Рау, – вздохнул посол, – мой ответ не очень-то вам понравится.
Глава 7
– Что вы имеете в виду? – спросил Генрих.
– Позвольте, я уточню – каких действий вы от нас ждете?
– Вы могли бы сообщить королю. Ему, полагаю, будет интересно узнать, что канцлера подменили, а советник воскрес из мертвых.
– Герр фон Рау, – торжественно произнес дипломат, – перестановки в органах исполнительной власти – внутреннее дело Девятиморья. Империя, уважая суверенитет королевства, не вмешивается в эти вопросы.
– Слушайте, герр посол, давайте начистоту. Нас ведь, надеюсь, никто не стенографирует? Не сочтите за бестактность, но в подобных играх ваша держава (как, впрочем, и наша) никогда не отличалась повышенной щепетильностью. Иными словами, если бы вы видели какую-то выгоду, то, отбросив дипломатический пафос, тотчас рассказали бы королю обо всем…
Посол картинно развел руками – ваша правда, мол, даже добавить нечего. Генрих, запнувшись, уставился на него:
– Так, погодите. Что получается? Раз ваше посольство молчит, значит, нынешнее положение дел вас устраивает? Ха, если так… А не вы ли, часом?..
– Ну-ну, продолжайте. Не мы ли, часом, все это и затеяли? Уверяю вас, мы тут ни сном ни духом. Фройляйн фон Минц… то есть, простите, фрау фон Вальдхорн прекрасно справилась в одиночку.
– Можно подумать, вы бы признались.
– Мой ответ прозвучал, герр фон Рау. Как к нему относиться – решайте сами. Напомню лишь, что это вы к нам пришли, а не наоборот.
– Господа, – заметила Ольга, – прошу прощения, что вмешиваюсь в вашу беседу, но раз уж вы меня не прогнали, то, может, объясните, в чем дело? И при чем тут баронесса фон Вальдхорн?
– Вы правы, Оленька. Обсудим все по порядку.
Обмениваясь этими репликами, они поднялись по лестнице и прошли по широкому коридору. Толкнув дубовую дверь приемной, хозяин кивнул секретарю, поднявшемуся из-за стола, и сказал:
– Сережа, чайку нам организуйте. Ну и…
Он выразительно пошевелил пальцами. Секретарь чуть склонил голову:
– Сию минуту, Иван Игнатьевич.
– Ждем.
В кабинете полстены занимало живописное полотно, изображающее церемонию подписания Февральского мира. На островке посреди замерзшей Белой реки стоял пурпурный шатер, у входа в который сошлись король Бертольд Странный и император Дмитрий. Первый был гладко выбрит, в начищенной кирасе и в шлеме, второй – с окладистой бородой, в неброской дубленой куртке. Правители, сжав друг другу ладони, мерились взглядами. Свитские благоговейно замерли. Даже небо не осталось безучастным к происходящему – тучи раздвинулись над шатром, и в просвете блестело солнце.
– Торжественный и прекрасный момент, – сказал посол, остановившись перед картиной. – Два великих соседа признали, что вражда – это путь в тупик. И решились взглянуть друг другу в глаза открыто и честно.
– Да, – согласился Генрих, – честность – это великая вещь. Можно прямо сказать соседу, что в доме у него не все ладно. Или дать хотя бы намек. Чтобы не разрушить атмосферу доверия – как вы, дипломаты, любите выражаться.
– Доверие – это еще и такт. Умение не навязываться партнеру. И понимание, что с некоторыми проблемами тот должен справиться сам. Но давайте не будем углубляться в философские дебри – сделаем передышку.
Посол взвесил в руке тяжелый угловатый графин, наполненный аспидно-черной жидкостью с серебряным проблеском. Разлил по хрустальным стопкам: Ольге – буквально каплю, себе и Генриху – по паре глотков.
– О, – сказал Генрих, – это то, о чем я подумал?
– Именно, герр фон Рау. Знаменитая смоль-слеза, которую мы не продаем на экспорт – лишь угощаем важных гостей.
– Польщен.
Жидкость оказалась плотной, тягучей, почти как патока, но на вкус – горьковато-терпкой. Она увесисто булькнула, проваливаясь в нутро, и породила приятный жар, который волнами распространился по телу. В окружающем мире тоже произошли перемены – цвета потеплели, звуки смягчились.