– Стой! – заорал Генрих шоферу, высунувшись наружу.
Тот послушно ударил по тормозам. Генрих выскочил на дорогу, не отрывая взгляда от чернильных змей. Они, поплясав еще секунд пять, мирно сползли на заднее колесо, потом соскочили на мостовую, обвились вокруг решетки канализационного стока и ухнули в глубину.
– Что случилось, сударь? – спросил шофер. – Полагаете, с котлом что-то? Если так, то не извольте беспокоиться – работает как часы…
Из его дальнейшей тирады Генрих понял только два слова – «поршень» и «клапан». Впрочем, особо он не прислушивался. Вспоминал, как почти такие же танцы свет устроил на дирижабле перед аварией.
– Держите деньги. Дальше я сам. Вам, кстати, тоже советую поберечься – погасите котел, переждите где-нибудь в закоулке.
– Но почему?
– День сегодня такой. Эфирные возмущения.
Шофер посмотрел на него как на умалишенного, но Генрих не стал вдаваться в подробности. Развернулся и зашагал по улице, высматривая извозчика. С мотором – оно, конечно, быстрее, но лошадка надежнее.
Через пару кварталов наткнулся на очередную кучку зевак. Они стояли, уставившись на чей-то старинный особняк с колоннадой. Генрих, правда, не понял, что там можно было высматривать – вроде обычный дом, хоть и недешевый, конечно. Может, какая-нибудь знаменитость тут проживает?
Прислушался к разговорам:
– …нет, говорит, не останусь, хоть расстреляйте…
– …прямо из стены, черные, стелются по-над полом…
– …плачет, трясется – в карету кое-как усадили…
– …из подвала так тихонечко – «у-у-у»…
– …да сами взгляните – склеп натуральный…
Уловив последнюю фразу, Генрих присмотрелся к дому внимательнее и тоже почувствовал беспокойство. Что-то неуловимо-тоскливое, неживое пряталось за помпезным фасадом. Ощущение было смутно знакомым, хотя Генрих видел эту постройку впервые в жизни.
Какой-то господин рядом обстоятельно объяснял:
– Несчастливый дом, что тут скажешь. Прошлый хозяин его продать собирался из-за долгов. Дом-то ветхий уже, под снос. И поставлен неудобно – из-за него дорога петляет. Говорили – и впрямь снесут, дорогу спрямят. Да вот не срослось. Теперь что-то непонятное тут творится…
Генрих, не слушая больше, двинулся прочь. Он, кажется, догадался, в чем дело. Узнал эту мертвую пустоту, что поселилась в окнах. Такая же была в глазах у Франца и барона.
В том, «правильном», мире дом, наверное, снесли, как и собирались. А здесь он почему-то стоит. Еще один оживший покойник, только не из плоти и крови, а из камней и досок. Хозяева об этом не знают, но все равно ощутили потустороннюю жуть, вот и унесли ноги. Любой бы на их месте унес…
На следующем перекрестке Генрих наконец-то поймал извозчика и через четверть часа был на Пчелиной улице. Район оказался тихий и небогатый – промерзшие лужи, побуревшая трава на обочине, старые сады за заборами. Обиталище Сельмы на фоне соседних не выделялось. Оставалось только гадать, зачем ей подобная конспирация.
Служанка, отворившая дверь, проводила его в гостиную. Обстановка там была не то чтобы бедной – скорее, скудной. Пара кресел, диванчик, ореховый столик с гнутыми ножками. Унылый натюрморт на стене – ваза с лиловатыми астрами.
– Картину не я выбирала, – сказала Сельма, сидевшая в углу у окна.
– Не сомневаюсь, – подтвердил Генрих.
– Я надеялась, что эта хижина мне вообще не понадобится.
«Фаворитка» мало походила на себя прежнюю. Закрытое шерстяное платье до пят, волосы собраны в немудрящий хвост на затылке, никакой косметики на лице. Слова произносила тихо, будто экономила силы.
Генрих не чинясь подтащил второе кресло и сел напротив.
– Как самочувствие, баронесса?
– Голова кружится. Трудно сосредоточиться…
– Зачем вы перебрались в эту, как вы выражаетесь, хижину?
– Так было нужно.
– Поясните. Вы ведь хотите, чтобы я вам помог? Тогда, прошу вас, будьте по возможности откровенны.
По дороге сюда он долго раздумывал – можно ли применить против Сельмы светопись? Руну подчинения, например? Однако решил – нет, лучше не надо. Ведьма, как он уже выяснил, утратила память, но не способности. Враждебное воздействие она ощутит и может ответить – пусть даже неосознанно, на инстинктах.
– Давайте обсудим ваши видения, фрау фон Вальдхорн. Что они собой представляют?
– Откуда вы про них знаете?
– Вы мне сами рассказали сегодня. Помните, в полдень?
– Ах да, вы правы. Видения… душные, вязкие… не такие, как прежде…
– А прежде какие были?
– В юности – волшебные, светлые… – Она, тяжело дыша, делала паузы между фразами. – Сны о будущем… о том, как встречу мужа… как перееду в столицу… И ведь сбывались… прекратились, когда повзрослела… Потом, с год назад начались другие… тоже странные, но не страшные… Я засыпала и будто бы говорила сама с собой… с другой собой… Не знаю, как это объяснить…
– Я понимаю. Продолжайте, прошу вас.
– Деталей наутро уже не помнила, но точно знала, что надо делать… Купить этот домик… Он и стоил-то всего ничего… Заглянуть под половицу в кладовке… Дурацкий тайник, будто в каком-нибудь дешевом романчике…
– Что было в тайнике? – спросил Генрих.
– А три дня назад пришли кошмары… – Она, казалось, его не слышала. – Я поняла, что от мужа надо уехать… Чтобы он меня не нашел… Потому что он стал чужим, жутким…
– Тише, тише. Забудьте, какой он сейчас. Вспомните, каким он был раньше. Вы говорите, Роберт впервые приснился вам еще до знакомства? Помните, когда именно это было?
– Да. – Она бледно улыбнулась. – Первый день осени, накануне королевского бала… двадцать пять лет назад… У меня было платье… летящее… темно-красное, как гранатовый сок…
Речь ее становилась сбивчивой, слов почти нельзя было разобрать. Глаза туманились, на лбу выступила испарина. Генрих понял, что счет идет на секунды – она вот-вот отключится.
– Это была хорошая осень, Сельма?
– Хорошая… Лучшая…
– Тогда покажите мне ее. Пожалуйста, я очень хочу увидеть.
– Как показать?
– У нас очень сильный дар, мы обойдемся без длинных формул. Я лишь напишу две руны. Вы позволите?
– Да…
– Не засыпайте! Еще буквально секунду!
Он, торопясь, начертил над ее переносицей руну «йера» – «добрый год», «урожай». Поверх – «райдо», символ движения. Взял ведьму за руку.
– Смотрите мне в глаза, Сельма. Мы идем туда. В день накануне бала.
Глава 9
– Матушка, – взмолилась Сельма фон Минц, семнадцатилетняя девица на выданье, – ну сколько можно нудить? Как будто я совсем глупая и ничего не соображаю.
– Не груби, – сказала ей мать с улыбкой и без всякой строгости в голосе. – В том-то и дело, что ума у тебя хватает, даже с избытком. Как и упрямства. Мужчин это, знаешь ли, настораживает.
– Ой, перестаньте. Вы же в самом деле не ждете, что я буду хлопать ресничками и жеманно хихикать?
– Посмотрела бы с удовольствием.
Мать заговорщицки подмигнула. Сельма фыркнула:
– Нет уж, увольте, матушка. Если какой-нибудь надутый индюк ищет не невесту, а куклу, то пусть лучше сразу проходит мимо. Мне такого счастья не надо. Я вам десять раз уже говорила.
– Скорее, все пятьдесят. Понять не могу – в кого ты у нас такая ершистая? Уж наверняка не в меня. От того лилейного платья я бы в жизни не отказалась…
– Вы меня им теперь до старости будете попрекать?
– И буду, если потребуется! Платье было – просто восторг!
– А это – разве плохое?
Сельма приосанилась перед зеркалом. Гранатово-красная ткань дразняще, едва заметно переливалась, льнула к телу, будто живая.
– Что ты! Оно прекрасно. Очень тебе идет. Просто… гм… слишком сочное для юной невинной девушки.
– Оно такое, как я хочу. Потенциальные женихи, про которых вы мне твердите целыми днями, тоже, полагаю, оценят.
– Пусть только попробуют не оценить, – ворчливо сказала мать. – Но и ты, пожалуйста, не зевай. Такой шанс! Род у нас захудалый – в других обстоятельствах никто бы не пригласил. Если бы не твой дар…
– Ну да, ну да. Аристократам из Стеклянного Дома требуются жены с чернильным зрением. Чтобы порода не ухудшалась.
– Девочка моя, ты несносна. Но завтра, надеюсь, сумеешь придержать язычок. Чтобы они там не разбежались, едва с тобой познакомившись.
– Постараюсь, – скромно сказала Сельма.
– Вот и славно. Теперь давай отдыхать. И умоляю – не засиживайся до полуночи с книжкой, иначе будешь с утра как снулая рыба.
Мать поцеловала дочь и ушла. Вместо нее явилась служанка. Сельма с ее помощью сняла платье и, накинув халат, подошла к распахнутому окну. Было еще по-летнему душно, но чувствовалось, что осень уже притаилась где-то среди ветвей, дожидаясь момента, чтобы дохнуть прохладой.
С четвертого этажа отеля «Королевский орел» открывался вид на Прейгару – ее излучина, отражая закатный свет, алела, как сабля в кузнечном горне. Пыхтел прогулочный пароходик. Вязы на набережной отбрасывали длинные тени.
Сельме было немного грустно. Она хотела бы жить в столице, но не как случайная гостья-провинциалка, а как настоящая столичная дама – из тех, что, проезжая через центральный мост, даже не взглянут на резиденцию канцлера, настолько им привычна эта картина.
К сожалению, у ее родителей не было тут ни родственников, ни даже друзей. Сегодня она, сидя в гостинице, любуется видом, а через пару дней ее опять ждет вокзал и поезд до захолустного Магдебурга. Если только кто-нибудь на балу не соизволит обратить на нее внимание.
Сельма прилегла на кровать. Открыла книжку, но глаза скользили по строчкам, не цепляясь за смысл.
Да, королевский бал. Конечно, она ждала его, но все равно было немного обидно, что ее привезли сюда, как какую-то кобылу на ярмарку. Нет, даже хуже – ведь выбрали не за стать и уж тем более не за ум, а исключительно за наличие дара. Причем развивать этот дар у нее самой никто не намерен – лишь бы способность к светописи передалась ее будущему ребенку. Это практически гарантированно, если оба родителя – одаренные.