— Андреас Мэноу? Я слышал о нем. Он провел несколько сложнейших операций, после которых его стали называть чуть ли не волшебником. Речь идет именно о нем?
Она кивнула.
— Как я тебе и сказала, мой отец был врач. Андреас работал в той же больнице. — Она опять замолчала, затем с трудом добавила: — И именно он, Андреас, назначен новым консультантом на Лоутрес.
И опять эта гнетущая тишина. Похоже было, что Брайан на время утратил дар речи, не в состоянии окончательно осознать обрушившуюся на него ужасную новость. Шани хотела что-нибудь сказать, чтобы нарушить это тягостное молчание, но не могла вымолвить ни слова, и, когда раздался голос Брайана, она невольно вздрогнула, услышав в нем нотки неприязни.
— Значит, он едет сюда, этот… твой муж! Боже, прямо какая-то цепь неудач!
— Брайан, — взмолилась она, — не говори со мной так…
— А как ты прикажешь мне говорить с тобой?!
Она нахмурилась. Именно сейчас, как никогда, ей требовалось сочувствие и понимание. Ласковое слово, попытка приободрить — вот что помогло бы ей в эту трудную минуту. Вместо этого он только злился.
— Брайан… — она опять запнулась. Ей все труднее было держать себя в руках, воспоминания неумолимо возвращались к ней. — Возможно, мне следовало рассказать обо всем.
— Да, уж наверное, следовало.
Нотка отчужденности в его голосе пугала ее все больше. Неужели она потеряла его? Странно, но, когда они встречались, ей не казалось, что замужество сыграет во всем столь роковую роль. Препятствий быстрому разводу не имелось никаких, и она пребывала в твердой уверенности, что Брайан все поймет и наберется терпения, пока не будут утрясены различного рода формальности. Но теперь… теперь она не была уверена ни в чем.
— Ты просто обязана была рассказать, — процедил он сквозь плотно сжатые губы. — Ты сделала из меня дурака, вовлеченного в…
— Нет! О нет! Не говори так. Этот эпизод моей жизни был просто ошибкой. Я специально уехала из Англии, чтобы начать все сначала. Кроме того, я сохранила собственную фамилию. То есть, вернула старую, когда ушла от него. Собственно говоря, его фамилией я так ни разу и не воспользовалась. — Шани умоляюще смотрела на Брайана, но он глядел прямо, и все, что она видела, — его жесткий и мрачный профиль. — Ты не можешь обвинять меня в том, что я скрывала, еще не будучи ни в чем уверенной.
— Так вот, если теперь ты уверена, давай начистоту. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты вышла за меня. Так что, если можно, ничего не скрывай!
Ничего из того, что ей так требовалось. Ни капли сострадания, ни желания выслушать все от начала и до конца, прежде чем изливать на нее свое недовольство и упреки. Лишь полная уверенность в ее вине. Шани стало страшно. Если сейчас она потеряет Брайана, то…
— Все началось, когда умерла мама. Понимаешь, мой отец начал пить… — та беспристрастность, с которой всплыло в ее памяти начало этой истории, поначалу удивила Шани, но вдруг она поняла, что не просто рассказывает, а заново переживает все, сидя здесь, на берегу моря, на каменном парапете под волшебным кипрским небом…
Он появился солнечным сентябрьским днем, темный зловещий грек с пылающим взором и черным от злобы сердцем. Даже впервые увидев его, Шани поняла, что этот человек сыграет в ее жизни роковую роль.
Они с отцом сидели в саду и пили чай. Жизнь их проходила в тишине и покое. Доктор Ривс уже начал седеть и слегка пополнел. Кроме того, он чуть прихрамывал и сутулился. Во время войны осколок снаряда прошел вблизи позвоночника. Извлечь его возможным не представлялось, поэтому он так и остался внутри, грозя со временем привести к фатальному исходу. Это могло произойти очень скоро, а могло и через много лет. Годом раньше он потерял жену, и, что больше всего беспокоило Шани, он чрезмерно увлекся выпивкой.
— Тебе нельзя, папочка, ты ведь врач, — уговаривала она, но, даже понимая, как дочь боится и переживает за него, он уже не мог контролировать свое пристрастие к спиртному.
Доктор Ривс обожал жену и был ей безгранично предан. Как и у Шани, у нее были бледно-золотые волосы и большие голубые глаза. Дочь напоминала ему жену во времена их первых свиданий. Шани во всем походила на мать; почти идеальная красота и блистательный интеллект, которым могла похвастаться не каждая восемнадцатилетняя девушка. Ее глаза цвета васильков и волшебная улыбка уже успели к тому времени разбить не одну дюжину сердец.
Первой незнакомого мужчину увидела именно она; он шагал к ним через лужайку, кончавшуюся у фасада дома, где он, по-видимому, оставил свою машину. Она слегка нахмурилась; человек этот напомнил ей дикого зверя с обнаженными клыками, готового разорвать свою жертву на части.
— Андреас… как ты здесь оказался? — поднимаясь, доктор Ривс протянул незваному гостю руку, но через пару секунд опустил ее, заметив выражение лица пришельца. — Что-нибудь не так?
Шани непроизвольно вскинула голову и посмотрела на небо; будто бы темное облако заслонило солнце, такой тягостной и невыносимой стала атмосфера при появлении этого мужчины. Шани почувствовала, как по спине ее поползли мурашки.
— Я должен поговорить с вами с глазу на глаз. — Грек даже взглядом не удостоил Шани. — Немедленно!
Мужчины направились в сторону дома. Шани беспомощно смотрела им вслед. Грек явно шутить не намеревался. Напряжение застыло на смуглом вытянутом лице, жесткие линии которого делали его еще более отталкивающим и злым. Стальные глаза выражали решимость, а тонкие губы были плотно и высокомерно поджаты. Андреас Мэноу, нейрохирург, был коллегой отца Шани — отец рассказывал о нем. Они работали в одном госпитале. Андреас недавно провел одну «чудо-операцию», о чем кричали заголовки всех газет. Пациент все еще находился в больнице под постоянным наблюдением и, как говорили, довольно быстро шел на поправку.
Что же понадобилось этому человеку от ее отца? Судя по всему, речь шла о чем-то жизненно важном. О чем-то, что не могло подождать до утра и что невозможно было обсуждать по телефону. Почему-то сердце Шани заколотилось с бешеной силой, а по спине опять пробежала холодная дрожь. Дальше сидеть и ждать она просто не могла, вот почему она оставила свой чай и, войдя в дом с другого входа, оказалась в комнате, соседствующей с той, где проходил разговор двух мужчин.
— Вы были пьяны! Я предупреждал вас, предупреждал не единожды…
— Нет, нет, Андреас, ты не можешь так говорить! И доказать, что я был пьян, также невозможно!
— А дали бы вы предписание о приеме наркотика, находясь в трезвом состоянии?
— Я… я… — когда Шани услышала, как голос ее отца вспыхнул, а затем погас как свеча, ей пришлось приложить всю свою волю к тому, чтобы не войти в комнату и не поддержать его. Однако она понимала, что это не та ситуация. — Он… мертв? После твоей операции?
Голос грека был тихим и угрожающим, словно длинный бикфордов шнур, который неизменно должен привести к большому взрыву.
— Если бы он умер, Ривс, его убийцей стали бы вы. Какое право вы имели выписывать наркотик моему пациенту?
— Я следил за другими больными, а этот человек не мог уснуть. Вас не было на месте, и я подумал, что мне не следует беспокоить вас, поэтому я дал ему снотворное.
— Я отдал распоряжение, чтобы меня звали в любое время, если возникнет такая надобность. Ваше счастье, что я вовремя проснулся и решил проведать его. К этому времени вы уже уехали — скорее всего, в нетрезвом виде и совершенно забыв о своих обязанностях.
— Нет! — выпалил доктор Ривс с такой горячностью, что Шани подпрыгнула от неожиданности. — Не был я пьян, и вы это не докажете!
— Зато докажу, а вернее уже доказал, что по вашему распоряжению моему пациенту ввели не тот препарат. И не появись я вовремя — летальный исход был бы неминуем! Неминуем, после всей той работы, что я проделал!
Он помолчал. Шани казалось, что к его злости примешивалось и тщеславие. Да, тщеславие и высокомерие в этом человеке несомненно присутствовали, но, видимо, он считал, что их извинял его высокий профессионализм.
— Как вы намерены оправдать себя?
Оправдать! Сердце Шани упало.
— Медсестра… она могла ошибиться…
— Вы трус! — с презрением оборвал его грек. — Трусливый негодяй. Но не сомневайтесь, друг мой, именно вы, да, вы, и никто другой, заплатите за эту ошибку, и заплатите дорого. Вам нельзя доверять чужие жизни.
Шани дрожала все сильнее. Очевидно было, что ее отец совершил ужасную ошибку и что последствия могли быть катастрофическими. Неудивительно, что мистер Мэноу пылал от ярости. Когда он сказал, что человек мог умереть, она в ужасе представила себе, что было бы, если бы это и правда случилось.
Мужчины продолжали спорить, а вернее, один продолжал атаковать, в то время как другой пытался парировать удары. И пока Шани слушала, ей показалось, что отец заплакал, и тогда на ее глазах тоже выступили слезы, он очень страдал. Он часто сидел один, предаваясь воспоминаниям, а Шани покорно сидела рядом и слушала его, хоть и понимала, что говорит он больше для себя, чем для нее.
— Я полюбил ее с первого взгляда, как только увидел. Она была прекрасна, так прекрасна! И не только внешне — нет, твоя мать была самым добрым и чудесным существом, которое встречалось мне в этой жизни. — О самой Шани он если упоминал, то только вскользь. Он мог обращаться к ней, но рядом не был — он был наедине с женщиной, которую продолжал любить. Потом он вспоминал о дочери, глядел прямо на нее и говорил ей: — С тобой произойдет то же самое, Шани, в один прекрасный день появится мужчина, который увидит тебя и поймет, что ты должна принадлежать ему.
Шани не отвечала. Ей самой казалось, что любовь с первого взгляда — явление достаточно редкое. Еще большей редкостью ей казалось то, чтобы любовь эта в одинаковой степени и одновременно захватывала обоих. Какой же смысл в подобной любви, если мужчина влюбляется с первого взгляда, а женщина не может ответить ему тем же?
— Я пока не стремлюсь замуж, — отвечала она отцу с нежной улыбкой. — Моя карьера только начинается.