Гусев-Оренбургский Сергей Иванович
Волны
Сергей Гусев-Оренбургский
Волны
1.
О. Евгений беспокойно поглядывал из-под полей рыжей шляпы в сторону реки. Четырехугольное лицо его, в черной бороде с завитками, хмурилось. Привстав в тарантасе, он вытягивал шею из воротника теплой рясы.
-- Гони, Иван, гони!
Поджарый работник подбирал вожжи, отчего кони, в предчувствии ударов, ускоряли бег. Колокольчик захлебывался. Тарантас подпрыгивал от каждого камня.
-- Как гудит-то! -- беспокойно говорил о. Евгений, -- грохочет-то!
-- Овражки наливает.
-- Придется, мотри-ка, по водам плавание совершить...
Над ровной гладью степей спускалась ночь.
В сгущавшемся сумраке крепчал ураган, предвестник запоздалого разлива. Он гнал по светлому еще небу тучи, ежеминутно меняя их уродливые формы: протягивались там крокодилы с неестественно раскрытыми пастями... превращались в профили чудовищ. Чудовища вырастали в замки, в города. И города, и замки рушились под вой урагана, уносились бесформенными массами, уступая место новым, так же быстро менявшимся и уносившимся в сумрак ночи.
От реки доносился треск и гул.
Будто где-то ломались и падали преграды под напором несокрушимой силы, дерзко рвавшейся из оков на волю. Будто пушечные выстрелы иногда глухо вдали звучали, и от них вздрагивала земля.
2.
Выехали на бугор.
Кони встали.
С бугра открывался простор сумрачных полей, взлохмаченных ветром. На грани их мерцали огни села, трепетавшие как звезды. Направо чувствовались вздохи реки. Будто накопившаяся злоба рвалась там на волю в буйных вспышках, от которых вздрагивал воздух, -- и дрожь его сообщалась тучам, пугливо мчавшимся по стемневшему небу, подобно клочкам разорванной одежды.
Овраг ревел.
Набегая с реки, в нем мутные воды, пенясь, клокотали. Ураган напоен был влагой. С реки он доносил брызги, из оврага обдавал пеной и водяной пылью.
-- Ну, как? -- спрашивал о. Евгений, придерживая шляпу.
-- Да как, -- сказал работник, -- покупаемся...
-- Может, повыше где взять?
-- Глыбь... повыше-то.
-- Ах, ты, история, братец мой. Покупки-то подмочим.
-- Aбы самим проехать.
-- Мука там... для просфор. Материя разная... пес ее знает, -- может -- линюча!
-- Прибывает вода-то. Ишь гудит, ишь хлещет! Поторапливаться надо. Заверни, батюшка, покупки-то рясой... И самому легче будет в случае чего...
-- И то.
О. Евгений вылез из тарантаса и стал снимать рясу с своей коренастой фигуры. Ряса рвалась из его рук, стремясь улететь в одну сторону с тучами, сердито шумела и громко хлопала полами.
Работник осмотрел супонь и ослабил чересседельник.
-- Готово?
-- Садись, батюшка...
-- ...Сто-о-о-й!! -- донесся из тьмы крик.
Где-то звонко заржала лошадь.
Поповские кони ответили тем же.
-- Кто-о-о там? -- точно заржал и батюшка.
-- Сто-о-о-й...
-- Кто такой?
-- Учитель, -- сказал работник.
-- Алекс-е-й Ива-а-а-ныч! -- опять заржал батюшка.
-- Я-я-а...
Из темноты выскочила задохнувшаяся, низкорослая лошадка и почти ткнулась мордой в задок тарантаса.
-- Вы, батюшка? -- раздался веселый голос из плетушки.
-- Я.
-- По колокольчику узнал.
Учитель выпрыгнул из тарантаса.
-- Как речка-то зашалила.
-- Бунтует.
-- Уж вы вот что... я за вами? На своего гнедка не надеюсь.
-- Валяйте!
Учитель ослабил чересседельник и вскочил в тарантас.
Работник загикал на лошадей, со свистом ударил кнутом коренника и опустил вожжи. Тарантас подпрыгнул, завертелся, ринулся вслед за лошадьми в кипящую пасть оврага. О. Евгений едва успел сесть на задок и прижать ногами покупки, как тарантас погрузился в воду.
-- Де-е-е-ржи-сь... кре-пче!.. -- орал работник, -- но-о-о-о, но, ми-ленькие!
Все звуки смешались в общем хаосе.
Ураган ревел и будто падал сверху на мутную воду, разбивал ее поверхность на тысячи брызг, на клочья пены. Вода задыхалась, всхлипывала у тарантаса. Чьи-то холодные руки, -- показалось о. Евгению, -- протянулись из воды, вцепились в тарантас, тянули его книзу, обхватывали колени о. Евгения скользкими пальцами.
-- Выноси, Господи... выноси! -- бормотал он.
Ему казалось, что он сидит на воде и каким-то чудом не тонет, а мимо несутся берега вместе с водой и сверху падает, разрываясь на клочья, небо.
Учитель кричал позади:
-- Покрикивай, Иван... на лошадей-то? Го-о-ни!
И смеялся:
-- Батюшка! Вот тебе и новенькие брюки.
Колокольчик слабо звякнул.
Лошади уже плыли, фыркая и задыхаясь.
По вот их спины показались над водой:
Тарантас выпрыгнул из мутной бездны.
3.
-- Чего это вы на счет брюк кричали, Алексей Иванович? -- спрашивал батюшка на берегу, отряхиваясь и снимая сапоги, наполненные водой.
-- Какие уж там брюки, -- хохотал учитель, выжимая одежду, -- все покупки унесло.
-- Не может быть.
-- Чисто вымыло... тарантас новенький стал. Вот, думал, пощеголяю на праздниках-то... Ха-ха-ха! Как подхва-тит! Пинжачище был, новейшего фасону. Сапожищи то же... подошвы -- гвозди медные -- носил какой-то франт.
-- Однако вы того... -- говорил о. Евгений, прохаживаясь вокруг тарантаса в мокрых подштанниках и белой рубахе, словно обряженный к похоронам, -- беспечальны!
-- Плакать что ли? Во-от... наживем! Больше всего мне красного галстука жалко. Такой был галстук, царство ему небесное, доложу вам... как иудина веревка! А еще жаль... коробку... подмочило... с конфетами!
-- Конфе-еты? О-го-го! Это для кого?
-- А уж это... моя тайна!
-- Ох, на исповедь бы вас надо, вижу я.
О. Евгений развернул рясу и в ужасе закричал.
-- Ма-а-ть... Царица небесная!
-- Что случилось, батюшка?
-- Мука-то... первый сорт, ведь. А ситцы-то. Вот так с праздником! Задаст мне попадья. Ну... что делать... Давайте-ка, братцы, до дому торопиться. Ревматизм не схватить бы...
-- Закурим, да и домой.
Кое-как, с трудом, за полою рясы они закурили.
-- Так конфеты, говорите? -- посмеивался батюшка -- А вы, говорят, за павловского дьякона Аннушкой -- того... слышал я... приумножаете хождение?
Учитель загадочно рассмеялся.
-- Кто его знает...
-- То-то, кто его знает. А я вам вот что скажу: Аннушка девица добрая, благонравная. Что же, что же, брак дело великое! Сказано: остави... и прилепися! Д-а-а-а-да! Иван, выжми рясу-то. Вот и мы свою Анфисочку, кажется, того...
Батюшка надевал сапоги, придерживаясь за тарантас.
-- Навертывается женишище!
Учитель выронил папиросу и, нагнувшись, шарил по земле.
-- Кто такой? -- спросил глухо, словно говорил в рукав пальто.
-- Семинар. Только что кончил. Воскобойников... слыхали? Отца Никандра заозерского сынок. Зда-аровенный малый... славный парень! На дело, -- после праздников приедет смотреть. Дай Боже... дай Боже!
-- А Анфиса Евгеньевна как же... к этому...
-- Да девице чего нужно... рада!
-- Та-а-к! -- оказал учитель, затягиваясь горьким ватным дымом и отбрасывая окурок, -- однако ехать надо, вот что!
4.
Продрогшие кони взялись птицей.
Огни деревни наплывали, трепетали, мигали в дрожащем воздухе.
Река грохотала.
Будто там ударами молота разрушались последние преграды, и невидимое что-то, слепое, но непобедимое, рвалось на волю, на простор, бросало в небо холодные брызги гнева, наполняло воздух яростным дыханием.
Временами доносился треск.
-- Леса затопляет, -- говорил работник.
-- Хороший разлив будет, должно быть. Ладно, что село-то на пригорке у нас.
-- Ну, -- сказал работник, -- это что... что на пригорке.
-- А что?
-- В случае чего... упаси бог! В шестьдесят девятом году, сказывают старики, разлив был... ра-зли-в! Деревню, батюшка, до самой церкви затопило... сколь скота погибло, унесло имущества... народу потопило!
-- Ну-у... правда ли?
-- Сказывают.
-- Поганивай-ка, брат!
Лошади уже мчали по улице.
За углом, на пригорке, показалась черным силуэтом церковь, рядом с нею -- длинный, приземистый поповский дом. Все окна его были освещены. На крыльце белело платье... Кто-то захлопал в ладоши и весело закричал:
-- На-а-ши.
Платье мелькнуло с крыльца к тарантасу.
Послышались возгласы удивления и звонкий смех.
-- Ну, ну, -- говорил о. Евгений, вылетая из тарантаса, -- тут смеяться-то нечего... одни слезы!
Он обернулся к учителю:
-- Алексей Иваныч, отогреваться!
-- Я домой! -- хмуро отвечал учитель.
Тронул лошадь.
-- Алексей Иваныч, зайдите! -- раздалось значительно тише со стороны белого платья, опять уже трепетавшего на крыльце.
-- Ну, -- холодно сказал учитель, -- вот переоденусь -- приду.
Голос еще тише сказал ему с какой-то неуловимой ноткой:
-- Непременно приходите!
5.
-- Здравствуй, куруша! -- говорил о. Евгений в прихожей, смачно целуя попадью в губы.
-- Ну-ка ты... курун! -- шутливо тормошила его попадья, -- повернись-ка. Обмок-то, Господи!
-- Я-то ничего. Вот покупки...
-- Иди, переоденься.
В спальне, при красном свете лампады, о. Евгений еще раз напомнил человека, обряженного к похоронам.
-- Хорошо в сухом-то, -- бормотал он, -- тепло!
-- А тут без тебя Митрошка приходил, -- говорила попадья, доставая с гвоздя сухой подрясник.
-- Насчет чего?
-- Свадьба.
-- Подавай Бог. Подавай Бог!
-- Бог-то Бог... не зевай, смотри. Намеднись ходила я шерсть собирать, Митрошка-то говорит: тебе, мать, корову дай, не откажешься.