-- Грубиян.
-- Прижми его.
Попадья была женщина видная, редкой, хотя и холодной красоты. Ее гордо вскинутая голова, с немного презрительным выражением тонких губ и холодным взглядом черных глаз, посажена была на красивые, овальные плечи, с годами становившиеся еще овальнее от жировых отложений.
-- Ну-ка, ты, -- с сердитою шутливостью говорила она, -- ведь на дворе-то праздник... Дочь на возрасте, а у тебя все глупости на уме.
Здесь в спальне было уютно, тепло, тихо.
От красного света лампады предметы бросали неясные, смутные тени, точно все здесь спало розовым сном. Даже бурная угроза, бушевавшая над домом, разбивавшаяся о стены, свистевшая где-то по кривой улице над черными хатами, отражалась здесь только легким колебанием занавески на окне.
-- Пятнадцать возьми! -- говорила попадья, отряхиваясь как курица.
-- От кого это?..
-- От Митрошки-то. Не слушай их речей, что хата раскрыта... то да се... Убил Бог, так и сиди -- нишкни, а не грубиянь.
О. Евгений дрожащими руками застегивал подрясник.
-- Я его... возведу в чин.
-- То-то!
-- Кстати деньги нужны будут скоро. Женишище наклевывается Анфисе-то.
-- Что ты?!
-- Славный парнище, семинарию кончил, в попы идет, о. Никандра заозерского сынок.
-- Вот дал-бы Бог! Только как же мы с учителем-то?
-- Что?
-- Да что-то у них с Анфисой-то как будто есть. А ведь он тоже... семинарию кончил.
-- У отца Никандра деньги... и родня в городе. А у нашего учителя... Тут и разговору быть не может.
-- Конечно. Ну, пойдем чай пить... Иди, иди! Будет...
6.
В заде, где все было приготовлено к чаепитию и горела лампа под зеленым абажуром, -- на круглом столе, на диване, на стульях лежали покупки, а возле них, упавши в кресло, плакала от хохота молодая девица в белом барежевом платье, перехваченном в талии черным кожаным поясом. Девица была совсем юная, с изящными худенькими ручками.
Она прижимала к глазам платок, стараясь удержать слезы.
Но руки падали бессильно на колени, и она откинула головку, заливаясь хохотом.
По комнате с хмурым видом ходил учитель.
Он был очень молод, худощав и строен, в очках, придававших ему серьезный вид.
-- Ну, чему ты ржешь-то, Фима, -- говорила попадья, выплывая из спальни.
-- Да вы... посмотрите только!
Фима протянула ей дамскую шляпку, украшенную пером, незабудками и зелеными листьями, но сплюснутую, мокрую...
-- Боже! -- простонал из-за спины попадьи о. Евгений, я и забыл про нее... сидел на ней! Вот и подарочек к празднику.
Попадья уничтожающе посмотрела на него.
Села разливать чай.
-- Присоединяйтесь! -- указал учителю на стул о. Евгений.
-- Сюда, -- сказала Фима, ставя стакан близко к себе.
Но учитель резким жестом поставил стул к другому концу стола.
Фима приподняла брови, и глаза ее на миг стали большие и томные.
-- На владычнее служение в семинарию не заходили, Алексей Иванович? -- спрашивал о. Евгений, блаженно щурясь на лампу. -- Благолепно. Велелепно. Воистину достойное предстательство пред Господом за жителей града! Владыка это умеет. Сколько блеска... Сияние риз! Какие голоса! Сладостное воздыхание и зовы одного только протодиакона достигают... да... достигают престола Божьего!
-- А я бы, -- внезапно сказал учитель, -- если б моя власть... все семинарии закрыл.
-- За что?! -- даже откинулся на диване о. Евгений.
А попадья поджала губы:
-- Бодливой корове Бог рог не дает.
Фима расхохоталась.
Учитель вспыхнул, встал и нервным жестом отставил стул.
-- Рога. Вот именно! -- вскричал он, -- в семинарии наставляет нам рога сия распутная жена, которую они почему-то называют... наукой!
-- Ну, вы... знаете... -- возмутился о. Евгений, -- вы это, знаете, того...
-- Вместо знания... кутью! Вместо истины... аллилуйю! Вместо познания мира... помилуй мя, Боже! Вот что преподносят нам в семинарии. А вместо понимания жизни что-с? Способы извлечения доходов из всех человеческих чувств!
-- Ого! -- только и мог сказать от удивления о. Евгений.
Но учитель зло смотрел почему-то в глаза попадьи.
-- Вся жизнь... семинария, -- говорил он, -- а где в ней человек? Человек где? Человека нет. Везде развеваются фалды фраков, полы ряс, грудью вперед прут мундиры разных ведомств. И сообразно с одеждой извлечение доходов... из всего-с. Один с пушкою ходит по свету, чтобы, убив, ободрать и захватить. Другой с молитвой из-за угла нападает, одинаково на младенца, живого и покойника! Третий... Да-с! Где человек? Кто человек? Не говорю уже о тех, кто материи служит. Но духу, духу? Священники? Священник... человек? -- спрошу я вас. Нет-с! Это... комбинация.
-- Это я-то... комбинация! -- положил обе руки на грудь о. Евгений.
-- Комбинация-с! -- не слушал его учитель: -- из цитат, кутьи, аллилуйи, проржавевших пятаков, выдранных с мясом из дырявого кармана мужика... да-с, да-с... из представления о Господе Боге, как седовласом старике на золотом троне и, извините меня, расчетов на... хорошего жениха для дочери... да-с... с родней, с приданым...
Зло и презрительно рассмеялся:
-- Ха-ха!
-- Да что с вами?! -- задохнулся от удивления о. Евгений, приподнимаясь на диване, -- за что это вы...
-- Со мной? Ничего-с!
Но у него даже дрожали руки от нервного возбуждения.
-- Буря! Ураган! Вот что со мною! Без бурь мир задохнулся бы... от благополучия ничтожных! Слышите? Там! За окнами волны встают! Волны, стихия! Она сметет ... все здания, построенные на песке! И сундуки с приданым поплывут... поплывут... да-с! А кто слишком твердо расселся на земле... подмокнет-с! А у кого денежки-с... в сердце... в сердце... денежки-с... Придет время... когда-нибудь... заржавеют-с!..
Он близко спинкой придвинул в столу стул.
-- До свидания-с!
-- А чай? -- с тихим удивлением произнесла Фима.
-- Благодарю вас. Не хочу-с! Желаю вам всем...
Тут он первый раз мутно взглянул на Фиму.
-- Счастья-с! -- закончил язвительно.
О. Евгений сидел с раскрытым от удивления ртом.
-- Да что это с ним?.. Такой был... милый парень.
Попадья ядовито ухмыльнулась.
Фима бросилась за учителем в темную прихожую.
-- Анфиса, -- строго крикнула ей попадья.
Но Фима уже стояла пред учителем и молча смотрела, как он тщетно отыскивает рукава в пальто. Наконец ему удалось кое-как залезть в пальто. Он сунул руку в карман и вытащил коробку.
-- Вот... ваши конфеты! Слову своему верен-с! Она смущенно повертела в руках коробку и вдруг взглянула в лицо ему с кокетливою доверчивостью.
-- Чего вы окрысились на меня?
Он холодно взглянул ей в глаза и, слегка побледнев, запахнул пальто.
-- До свидания... будущая матушка!
Быстро вышел.
Фима выбежала за ним на крыльцо.
-- Алексей Ива-ны-ыч!!.
Ураган со свистом и воем ударил в лицо ей, обдал мокрыми брызгами. Но она ничего не видела, кроме мутной тьмы, в которой исчез учитель.
-- А-ле-ксей...
7.
Ночью о. Евгений внезапно проснулся в смутной тревоге.
Буря билась о дом.
Он, полусонный, стоял, белея в темноте залы, и слушал.
-- Но это только ветер, -- в страхе думал он, -- только ветер.
В ставню злобно колотили десятки рук.
Ураган пытался сорвать ставни с их петель, гремел ими, стучал с воющим хохотом и точно пробегал тяжелыми ногами по железным листам крыши. И казалось, кто-то всхлипывал и плакал за окнами дома, у самых стен.
Но сквозь вой, шум и грохот урагана о. Евгений различал стук в калитку. Кто-то упорно, не переставая, стучал и, должно быть, крикливо звал. Но ветер разбивал зов на тысячи мелких, слабых голосов, носившихся над домом, как печальные крики бури.
О. Евгений разбудил попадью.
-- Случилось что-то, -- шептал он ее теплому, сонному телу.
Попадья валилась на подушку.
Но вдруг вскочила в сонном испуге, спрашивая:
-- Что? что? что?
Чьи-то ноги застучали по крыльцу.
Распахнулись двери.
Дом наполнился суетой.
Испуганные лица что-то кричали.
Поп и попадья метались, полураздетые, ничего не соображая.
Попадья все повторяла.
-- Что? что? что?
-- Потоп, -- кричали ей.
Но это слово казалось ей непонятным.
Ветер мокрыми лапами хлестал в стены, заставляя вздрагивать дом.
В дверь ворвался Алексей Иваныч.
-- Ну, что же вы? Скоро?
-- Что случилось?!
-- Скорее! Некогда! Там народ гибнет!
-- Да, что же? Что, наконец?
-- Наводнение!
Уже не спрашивали.
Без толку толпились, отыскивали одежду, кое-как набрасывали ее. И прислушивались к шелесту воды под досками пола, чувствовали все время, что оттуда ползет, не спеша, с звенящим ласковым лепетом черное чудовище с мутным смехом волн, с нежно хохочущим плеском безжалостной и холодной глубины.
8.
Из черной воющей бездны пространства нес ветер холодные брызги и обдавал ими лица. Казалось, шел горизонтальный дождь; точно вся река, разбитая бурей, превратилась в водяную пыль и грозила миру потопом брызг. И где-то там, во тьме, река ревела от радостной боли своего разгула. И ей отзывались жалобные крики людей вой собак, ржанье лошадей.
О. Евгений с попадьей и дочерью толпились на крыльце.
У крыльца колыхалась лодка.
-- Садитесь, скорей садитесь, -- кричали им из лодки, -- садитесь!
В гипнозе сели.
Быстро гребли гребцы.
Лодка скользнула по черной воде в распахнутые ворота. А там ураган подхватил ее, швырнул, подбросил и понес в тьму по черным, прыгающим волнам. И всюду в мутной мгле скользили лодки с кричащими тенями.
-- Но позвольте! -- вдруг заговорил о. Евгений; -- но позвольте!
Пытался встать.
-- Но мебель, господа!.. А также хлеб в амбаре... И калачи...