-- Ах, Господи! -- всполошилась и попадья, -- да как же мы так все бросили...
-- Полторы тысячи калачей!
-- А сундуки мои...
-- И яйца я припас уже для продажи.
-- А шляпка-то моя... опять промокнет!
О. Евгений уже встал в лодке.
-- Поворачивайте, -- махал он руками, -- поворачивайте!
-- Батюшка, -- строго сказал Алексей Иваныч, и голос его дрожал от напряжения всех сил, -- там народ гибнет... вы понимаете? Мы спешим туда... Некогда с вашими калачами возиться. И стыдно это!
-- Но позвольте, но позвольте! -- пытался возражать о. Евгений.
Лодка ударилась о землю.
О. Евгений, поневоле смолк.
Ему помогли подняться... И все вышли на высокий пригорок у церкви. Тут уже суетился церковный староста и что-то жалобно говорил своим надтреснутым баском. Псаломщик визгливо кричал:
-- Подобает вынести иконы!
Тучный дьякон стоял, не шевелясь, как изваяние, и круглыми, казалось, немигающими глазами смотрел во тьму, где танцевали хохочущие волны.
О. Евгений бегал вдоль воды и кричал:
-- Господи! Господи! Надо сейчас же молебствие!
Пошли к церкви.
Белеющей тенью высилась церковь.
От ветра звякали на ней колокола
Черная дверь со звоном распахнулась...
9.
Алексей Иваныч сдвинул лодку в воду и готовился прыгнуть в нее. Чья-то теплая ручка вдруг коснулась его руки.
Он обернулся.
Пред ним стояла Фима.
-- Алеша, -- тихо сказала она.
И он вздрогнул от этой неожиданной ласки. И вдруг почувствовал, что был неправ пред нею.
-- Возьмите меня с собою.
-- Но там опасно, Фима, -- ответил он также тихо, также в первый раз назвав ее уменьшительным именем.
Она белела в темноте, точно чайка.
-- Я не пущу вас одного.
Он опасливо взглянул в бушующую мглу, на миг прислушался к воплям бури, крикам и голосам беды.
-- Там смерть бушует, Фима!
Она просто сказала:
-- Я буду с вами.
Он молча уступил ей дорогу.
И когда она вошла я села, вскочил в лодку, оттолкнул ее веслом от берега.
...Скользили над черной глубиной.
Фима сидела, притихшая.
-- Фима! -- сказал он.
И восторженное чувство охватило его.
-- Мы никогда не расстанемся, Фима?
Она положила руку на его рукав.
-- Дайте мне весло.
-- Вы не умеете грести.
-- Научусь.
-- Там на дне есть запасное.
Она достала весло и стала неумело плескать водой, пока не наловчилась.
10.
Узкою улицею по черным волнам они быстро скользили вдоль хат. Ветер лохматил солому крыш, точно волосы неуклюжих голов. Вырывал клочья соломы и бросал их по небу, -- словно метались там без крика, в ужасе, сказочные птицы. Мертвы были хаты, как разрушенные гробы, -- население оставило их: здесь вода не могла подняться высоко. Все, кто мог, ускользнули в лодках на помощь к концу села над рекою, где шло огромное разрушение. С ревом лились там волны потопа. Бушуя, достигали крыш. Уносили в пене телеги, бороны, доски.
Лодку бросало.
Точно мохнатые руки тянулись к ней со всех сторон из пучины, хватали за борта, пытались опрокинуть и, обозленные, поднимали ее на шуршащих ладонях и перекидывали с волны на волну.
Местами чернели фыркающие головы лошадей и красным огнем горели их глаза. Несколько раз едва не опрокинули лодку плывущие телеги.
На крышах чернели люди.
Кричали:
-- Кто плывет?
-- Учитель.
-- Туда... в улицу! -- кричали ему и показывали руками, -- туда...
Их нагоняли лодки с темными фигурами.
Задыхающиеся от натуги голоса хрипели:
-- Туда! Туда!
Лиц не видно было.
Только страшная сила чувствовалась в скрипе весел, в натуге рук, в нагибах спешащих тел... Она боролась с бурей, рассекала волны, объединялась в одном стремлении разрозненных тел, лишенных тьмою лиц.
...За углом их встретила воющая мгла.
Она седыми руками схватила лодку, подняла, метнула ее вперед с их согнутыми фигурами. Лодка встала носом вверх, враз взметнулась кормой.
Еще момент...
Из бездны жадно протянулись лохматые руки волн.
Но Алексей Иванович острым напряжением сил повернул лодку. Она гулко ударилась боком об угол хаты, задрожала и, враз подхваченная ураганом, понеслась по улице к реке.
-- Страшно? -- прохрипел Алексей Иваныч.
Фима опустила весло.
-- Нет, -- сказала она тихо.
11.
Как греза бреда -- их охватили жалобные крики, вопли, стоны, зовы, рев скота, лай и вой собак. Казалось -- хаос этих звуков плывет с реки, от туч, от леса, от мутных волн, наполняет мир горестным голосом несчастья.
В разрыве туч мелькнул кровавый глаз луны на горизонте.
Тени стали острыми и резко черными.
В поток бушующей крови превратилась река, потерявшая берега свои. В мутных далях, -- всюду, -- метались волны. А ближе, -- там, где раньше был крутой высокий берег, теперь чернели улицею островки-крыши. На них толпились багрово-черные фигуры старух, детей, крестьян, плача, причитая, сражаясь с упором ветра взмахами рук. У крыш бились собаки, цепляясь с визгом лапами за скользкую солому. Лошади гулко били копытами в стены хат и, бессильные, отдавались теченью, чтобы погибнуть в бурных далях реки.
А на средине реки вздымались от ветра волны, как багровые головы водяных с бездумными глазами, и ветер -- точно волосы их -- тянул водяную пыль на крыши.
Темные лодки упорно ныряли от хаты к хате.
-- Скорей! Скорей! -- звучали с них крепкие голоса.
Вставали фигуры.
Протягивали сильные руки.
-- Скорей! Скорей!
И к ним тянулись дрожащие люди.
И на их голос с визгом плыли собаки, смотря из воды просящими и верящими главами.
Мокрые отряхивались в лодке...
-- Скорей!
Нагруженные дрожащими телами, спешили лодки дальше, бесстрашные пред ветром; с спокойной силой разрезали волны и смеялись в лицо чудовищам, поднимавшим вокруг седые головы...
-- Скорей... туда... к последним хатам! -- кричали с лодок Алексею Иванычу.
Лодка летела.
Вода льстиво пела и звенела у бортов и вдруг поднимала мутное лицо и обдавала тучею холодных брызг...
...На диске луны отпечаталось громадное дерево:
Вздрогнуло, описало дугу и с грохотом обрушилось в волны.
Его грохоту ответил стонущий крик:
-- Унесло.
-- Безумного... Степана...
-- Унесло...
За деревом, медленно крутясь, плыла крыша наполовину затонувшей избы. На ней метался и жестикулировал человек.
Алексей Иванович быстрым движением повернул лодку и стрелой помчался за избой.
12.
Луну проглотила черная пасть тучи.
Лодку охватила воющая, плачущая тьма.
Как дыхание гигантской груди с злым свистом несся ветер. Брызги крутились и плясали в воздухе непрерывным дождем. Точно седые тени в бьющихся саванах вырастали вокруг лодки, -- то поднимались, взмахивали руками, падали... убегали. Волны зловеще бились в борта, плескались в лодку... А на дальних берегах ревел и выл затонувший лес, воздух дрожал от стонов реки и воплей бури.
-- Мне страшно! -- метнулась в лодке Фима.
Близко села к Алексею.
Схватилась за него.
Он взглянул на нее, белеющую во тьме.
-- Тебе... страшно со мной? -- тихо спросил он, первый раз назвав ее на ты.
Она сжала ему руку.
-- За тебя мне... страшно!
Он вспыхнул.
На миг бросил весло... вдруг крепко обнял ее, притянул к себе, близко заглянул в глаза ей... в глаза...
-- Фима!
-- Алексей! -- прошептала она.
-- Люблю тебя... люблю...
Она, как эхо, повторила за ним:
-- Люблю тебя.
Ветер с хохотом обдал их дождем холодных брызг, влажными лапами провел по их лицам. Но их лица на миг соприкоснулись, их губы слились. И где-то вспыхнуло солнце, обдало их знойными лучами, река превратилась в цветущий луг...
Лодка прыгала, крутилась, уносилась в черную тьму.
Он слегка отстранил Фиму.
Осмотрелся.
Изба вблизи.
И тот темный все мечется на ней, взбрасывает руки и что-то кричит ветру, тучам, буре.
Но буря уносит слова его.
13.
Несколько движений веслом и лодка гулко ударилась носом о стену избы, повернулась боком, прижалась к ней.
-- Скорей! -- крикнул Алексей.
Встал, протянул руку.
-- Сюда... в лодку! Ну же... иди... скорей!
Но безумный взобрался на самый конек избы, сел там. И видно было в темноте, что он оскалил зубы в смехе и смотрит горящими глазами. Вдруг он вскочил, точно проворная и гибкая обезьяна, метнулся к трубе, встал за нее, начал кричать тонким, насмешливым голосом:
-- Черт! Черт! Не боюсь тебя. Знаю тебя. Давно знаю тебя! Черт! Черт!
-- Степан! -- кричал ему учитель. -- Это я... Алексей Иванович. Степан! Иди же в лодку!
Но Степан изгибался от хохота за трубою.
-- Ха-ха-ха! Ты не обманешь меня! Нет. Я знаю тебя
-- Ты утонешь, Степан.
-- Ха-ха-ха!
-- Иди! Говорю тебе... Скорей!
-- Ха-ха-ха!
Изба крутилась.
И вслед с нею крутилась лодка, все уносясь в воющую тьму.
Степан смотрел из-за трубы и смеялся тонким дребезжащим смехом, в котором чувствовался бесконечный, безумный страх.
-- Ласковый голос у тебя... Черт! Черт! И доброе лицо! Черт! Но я знаю тебя! Это ты укусил сердце моей Лукерье.
-- Степан! -- в отчаянии звал учитель. -- Это я же... узнай меня... Я!
-- Это ты укусил ей сердце!
-- Иди... в лодку! Скорей!
Но безумный вышел из-за трубы, встал на коньке, выпрямился и кричал с бешеной злобой:
-- Отдай мою бабу!! Сына отдай мне! Это ты загрыз их острыми зубами! Ты угнал сына на войну! И ему оторвало голову! И он идет и катит по свету... голову! Она смеется... Слышишь?! Вон там... она смеется... и скрипит зубами. И куда прикатит он голову, там люди кричат и бунтуют, потому что страшно им и трудно!..