— Больная, — тихо сказал Ваня.
— Просит милостыню, — подумал вслух Митя. — Положили-то специально, чтобы никто не обошёл…
Ваня полез в карман. Митя тоже положил монету, и я бросил на простыню несколько звякнувших кружков.
Стоять долго было неловко, да и чем поможешь… Мы обошли девочку и скоро обогнали бородача.
— Это же он через неё перешагнул, — сказал Митя.
— Вот собака! — возмутился Ваня. — Обойти стороной не мог. И не дал девчонке ничего.
— Феодал паршивый, какой-нибудь ростовщик, — сказал Митя.
— Да у него вместо сердца кокосовый орех! — сказал Ваня.
— Точно, такое же мохнатое, — сказал Митя.
По улице один за другим побежали два рикши. В их колясках сидели толстые раскосые девчонки с портфелями. Рикши ехали, высоко подняв голову, будто гордились своими седоками.
Девчонки безразлично посмотрели в сторону больной, на нас и отвернулись.
— Вот жизнь, — сказал Митя. — Привыкли к этому.
Всё ещё оглядываясь, мы пошли по улице за толпой и скоро оказались у базара.
Город действительно шелестел тысячами цветов. Только цветы были на тканях. Китайцы, малайцы вскидывали перед нами настоящие водопады шёлковых лилий. На прилавках пестрели не куски шёлка, а летние цветные полянки, будто их вместе с цветами свернули в рулон. Рядом пылали громадные тропические орхидеи.
Словно мы попали в густой тропический лес.
Мы ходили, разглядывали цветы, трогали материю и не заметили, как время подошло к обеду.
— Домой пора! — позвал Ваня. — Мне скоро всех кормить. И мы пошли за ним.
Но тут собрались облака, по крышам застучали капли, и хлынул ливень. Прохожие бросились в магазины, замелькали мокрые зонты.
— Бежим! — сказал Ваня.
— Побежали, — кивнул Митя.
И мы, мокрые, бросились по улице.
Торговцы натягивали тенты над лотками, накидывали на себя плёнку, и дождь стучал по целлофановым спинам. Рикши плюхали по лужам, и по их мокрым плечам скатывалась вода. Настоящие водопады на велосипедах.
Мы выбежали на портовую улицу, около девочки суетилась пожилая женщина, поднимала её. А торговцы стояли в дверях лавочек и молча смотрели. Хоть бы кто сдвинулся с места! Мы подбежали, помогли поднять больную и поднести к маленькому крыльцу старой лавчонки. А мимо нас продребезжали две коляски, в которых сидели те самые толстые девчонки с портфелями на коленях. Они были с ног до головы укрыты передниками, накидками, и только глаза их с какой-то жёсткостью и неприязнью смотрели сейчас в нашу сторону.
— Видел? — сказал Ваня.
— Ну ладно, — сказал я, — эти купчишки, богатый старик. Шут с ними! А вот ведь и девчонки такие же недобрые!
— А у них тоже вместо сердца маленький кокосовый орех, — сказал Ваня.
— Это точно, — согласился я. — Ещё небольшой, но уже мохнатый кокосовый орех…
Митя промолчал: он о чём-то думал, будто прислушивался к ещё одной мелодии, но уже серьёзной и грустной. Дождь прошёл. Мы добрались до порта, сели на катер, и только отдельные облака опять бежали над нами по синему прозрачному небу.
ГРЯЗНАЯ РАБОТА
От «младших братьев» до Сингапура был всего день перехода. И все на палубе вспоминали вслух свои прежние прогулки и приключения в этом городе. Я, хоть и молчал, тоже кое-что вспомнил.
Помню, в первый же день к нам на палубу повалили грузчики. Маленькие, худые. Солнце просвечивало их чуть ли не насквозь, как листву на дереве. Они срывали с трюмов брезент, тащили серые от цемента мешки и сами становились серыми и ворсистыми. От мокрого, жаркого воздуха они потели. Казалось, цемент на них застынет, и они окаменеют.
Сверху прохаживался портовый чиновник. Поставит толстую ногу на край трюма, куда всё глубже опускались грузчики, и ухмыляется. Ему-то что! Ему хозяева-англичане платили хорошо, только следи за другими!
Как-то я пошёл чистить шпигаты — отверстия в палубе, чтобы стекала вода. Пробивал, пробивал, перепачкался весь, ругаюсь.
Стал на колени, и вдруг прямо перед моим лицом остановились толстые сандалии. Я поднял голову, смотрю, а это чиновник. Улыбнулся он кисло так и говорит:
— Грязная лабота.
И поплыл к трюму. А какой-то грузчик-малаец повернулся неловко и мешком его по белой рубахе. Осклабился чиновник, замахнулся, но увидел, что я подхожу, опустил руку и улыбнулся, показал зубы.
Я ему говорю:
— Вот это — грязная работа.
Он будто не расслышал, развёл руками и вздохнул:
— Маленький налод, неважно лаботает! — И, осмотрев меня с ног до головы, похлопал по спине. — Вот из тебя ко-лоший бы лабочий у нас был. Холошо бы залабатывал.
А я его тоже оглядел сверху донизу, шлёпнул по круглому брюшку, так что оно вздрогнуло, и в тон ему говорю:
— А ты бы у нас ничего не залаботал, худой из тебя ла-ботник!
Насупился чиновник, на брюшко смотрит, а там у него пятно осталось.
«Э, ладно, — думаю, — отстирает. Таким полезно мыться почаще!»
БИНОКЛЬ
Только мы пришли в тот раз в Сингапур, на пароход вкатился весёленький толстячок с коричневым портфелем в руке. Он повертел головой по сторонам, радостно помахал розовой ладонью. И вдруг закричал:
— О! Кэптэн!
Капитан увидел его, распахнул дверь и вышел навстречу.
— Ага, вот когда ты мне попался!
— Что вы, кэптэн, — хитро выпучил глаза толстячок.
— Как — что? Кто нас в прошлый рейс надул?
— Как — надул?
— Как?! Краски в два раза дороже продал? Продукты? Это не надул?
— Ха! Разве это надул? Это немножко заработал…
— «Немножко заработал»! — сердито фыркнул капитан и прошёлся по палубе. — Больше я у тебя ничего не покупаю! И из команды никто ничего не купит.
— О, кэптэн, — приложил толстячок руку к сердцу, — мы же друзья! — И, придвинувшись, торжественно сказал: — Но зато в этот раз, честное слово, я искуплю свою вину. Как друг!
— Знаем мы вас! — усмехнулся капитан и отодвинулся от него. — Здесь осторожно, здесь по-дружески облапошат в два счёта!
Целый день человечек не появлялся у парохода. Но вот наступило утро. Индийцы на баржах, зачерпнув ведром прямо из залива, умывались, чистили рыбу. В розовой воде отражался зелёный остров. Капитан только что вышел на палубу и начал делать зарядку, как вдруг на причале раздалось:
— Гуд монинг, кэптэн!
К капитану на цыпочках потянулся толстячок. Он хлопнул ладонью по портфелю.
— Некогда, я делаю зарядку! — сказал капитан.
— О, кэптэн, — удивлённо развёл руками человечек и, надув щёки, прошептал: — Бинокль! Великолепный бинокль!
Бинокли — это слабость всех капитанов. Наш капитан перегнулся через борт.
Человечек мгновенно распахнул портфель, и там сверкнули два синеватых стекла.
Капитан протянул руку, и человечек быстро побежал вверх по трапу.
Капитан взял бинокль, приложил к глазам. Вдалеке закачались десятки мачт. На входящее в бухту судно полезли по верёвкам малайцы. На стенке большого дома розовел плакат с коричневой бутылкой, можно было разглядеть буквы: «Кока-кола». Капитан оторвал бинокль от глаз и задумался.
В рубке стояли уже два бинокля. Но этот был, кажется, лучше…
— Как другу! — Человечек приподнялся на цыпочки и приложил к сердцу портфель.
— Ладно! — сказал капитан. — Сколько?
— Шестьдесят сингапурских долларов! Всего шестьдесят, — улыбнулся человечек. — Это очень дёшево, только как другу.
Старший помощник оформил покупку. Капитан взял бинокль, ещё раз осмотрел всё вокруг. А толстяк хрустнул портфелем и, довольный, покатился вниз.
— Гуд бай, кэптэн!
На другой день мы с капитаном отправились в город и зашли в магазин. Там стояли игрушечные машины, лежали пистолеты, из которых, если нажать на спуск, вылетали мыльные фиолетовые пузыри. И вдруг капитан остановился. Прямо напротив него стоял десяток биноклей. Все они лукаво сверкали стёклами, будто рассматривали его громадными глазами. Они были родными братьями капитанского бинокля! И рядом с ними стояла бумажка: «40 долларов». И казалось, они смеялись: «А мы всего сорок стоим, всего сорок!»
Капитан насупился, почесал затылок и вышел из магазина.
Поехали мы на такси в порт. Вдруг капитан дёрнул водителя:
— Стой!
По дороге торопился бодрый толстячок с портфелем под мышкой.
— Ты что же это? — возмутился капитан. — По-дружески надул?
— О, кэптэн, — приложил, улыбаясь, человечек руки к сердцу. — Разве по-сингапурски это надул? Это чуть-чуть заработал!
СПОР
Мне тогда очень хотелось купить живую обезьяну, и в один из дней я отправился в город с поваром Иванычем.
Забрели мы с ним на какую-то улочку. Не улица — настоящая кухня. У кого суп кипит, кто осьминогов режет, кто каракатиц разделывает. А мальчишки-разносчики сразу по десятку тарелок на голове несут. И даже руками не придерживают.
Рядом, в канале, толкутся джонки. Народ прямо в них живёт — больше негде. Дети к борту верёвкой привязаны, чтобы не выпали.
Жарища такая, что у меня брюки к ногам прилипают, а Иваныч словно в родной мир попал. Там мясо на сковороде жарится, там вермишель из рук хозяина сама в котёл прыгает. Мастера! Идёт Иваныч, всех похваливает:
— Ты смотри, а? Молодцы!
Остановился у одного столика, а там хозяин тесто месит и лепёшки в масло бросает. Пузырится масло. Подбрасывает хозяин тесто в руке, окунает в масло, а оттуда пухлую жаркую лепёшку вытаскивает.
— Ничего, ничего! — похвалил его Иваныч. А хозяин говорит:
— Покупай, русский так не умеет.
— Как это — не умеет? — удивился Иваныч.
Хозяин посмотрел насмешливо и подкинул в руке кусок теста.
— Может, попробовать хочешь?
Не успел тот и оглянуться, Иваныч шагнул за прилавок! Рукава закатал по локоть, вымыл руки и шмяк тесто о доску! Ножом его пополам, в муку обмакнул и пошёл резать. Хозяин только головой вертит, а Иваныч пончиками, как мячами, жонглирует. Привычка! Шутка ли, пятьдесят человек с утра до вечера каждый день кормить!