— А мы не господа. Мы — товарищи!
Иван Савельич дёрнул головой от неожиданности, посмотрел на помощника и весело сказал:
— Вот это да! Вот это ответ! Ради такого ответа стоило учиться! Хоть всю жизнь! Тут и я пятёрку поставлю!
Фёдор Михайлович улыбнулся, а я подумал: «Ещё история для книги, которую напишет капитан».
Чиновник всё не уходил. Он сел на кнехт, положил ногу на ногу и снова сказал:
— Начальнику работать не надо.
— Вот как? — удивился Иван Савельич. — А если ты станешь начальником, неужели не будешь работать?
— Конечно, нет!
— А есть будешь? — спросил капитан.
Чиновник оглянулся: все смотрели на него с явной усмешкой, и он быстро пошел к пакгаузу.
— Ишь выучился! — сказал Иван Савельич.
Теперь все смотрели, как он красиво и ладно работает. Борт блестел, и в нём отражались и коричневые грузчики в юбках, и вся толпа, и сам Иван Савельич, который весело водил катком.
Я тоже отражался рядом с ним и видел, как уважительно качают головами индийцы, глядя на него: вот это капитан! У такого любой матрос может учиться.
А капитан поглядывал на Фёдора Михайловича и приговаривал:
— Ну удивил! Вот это помощник!
НЕСКОЛЬКО ЗЁРЕН
Наступила ночь. Над судном горели прожекторы, в трюм я спустил люстры. Там индийцы выгружали последние мешки с кукурузой. Из мешков сыпалась шелуха, пыль, и на ней, как на песке, отпечатывались следы босых ног.
Наконец из угла вытащили последний мешок. Он был лохматый. Наверное, его промочило дождём, и от влаги кукуруза проросла. Во все стороны из мешка лезли белые корни.
Грузчики ахали и качали головами.
Выгрузка была закончена. Я взял совок, метлу и собрался вниз — чистить трюм. Но боцман остановил меня:
— Не надо, сейчас они уберут сами. Я присел на край трюма.
Грузчики принесли маленькое сито и стали просеивать мусор. Мусор падал на брезент, а зёрнышки они опускали в мешочки на поясе. То в одном месте зерно подберут, то в другом. Уже и просеивать закончили, и брезент свернули, а один старик нагнулся и вытащил из-за шпангоута несколько зёрен. И тоже опустил в мешочек.
Всё выбрали и стали подниматься наверх.
— Видел? — сказал боцман. — Вот как живут… всё до зёрнышка!
Тут-то я Ваню вспомнил. Нет, не зря он сухари сушил да в мешки складывал.
ПУТЕШЕСТВИЕ ПО КОЧИНУ
Над палубой всё время каркали вороны. Я и проснулся-то от вороньего гама. Кар да кар! Почище мистера Джорджа!
Вороны сидели на рубке. Одна с костью в клюве танцевала на мачте, прохаживалась, как хозяйка. Вот холера! Бросит кость на голову — не обрадуешься.
Я схватил палку и замахнулся на неё. Но меня остановил «Чудеса ботаники»:
— Ты что это? И не думай бросать. Тут знаешь, что будет?! Вороны священные!
Я чертыхнулся. Что коровы в Индии священные, это я знал. Что реки Инд и Ганг священными считают — тоже. Но чтобы вороны… Ну и ну.
Насторожившись, на меня уже смотрели индийцы.
— Они считают, — сказал Валерий Иванович, — что после смерти душа человека может в кого угодно переселиться. Даже в ворону. Ну вот, скажем, душа твоей бабушки.
Я рассмеялся. Не хочу, чтобы моя бабушка вороной каркала!
По причалу стучал копытцами козёл, и на нём верхом, взмахивая крыльями, прыгала тяжёлая ворона. Вот обнаглели!
— Ладно, — сказал Валерий Иванович. — Ну их, этих ворон, к шутам! Поехали лучше в город. Посмотрим на могилу Васко да Гама.
Ещё с детства я помнил книгу со старинными гравюрами, на которых бушевало море и знаменитый мореплаватель, тот самый, который первым обогнул Африку, смотрел в подзорную трубу на далёкую, неведомую землю. Рядом с ним по верёвочным лестницам лазили матросы, натягивали упругие тали, и я вместе с ними мечтал карабкаться на мачты над бушующими волнами и открывать новые земли.
Всё вспомнилось, и я сказал Валерию Ивановичу:
— Поехали.
За воротами порта прямо под солнцем сидели и стояли старики в длинных платьях. Они были тонкими, иссохшими. Платья на них, казалось, пересохли от солнца и шелестят, как сухие листья. Рядом толкались мальчишки. Они бросились к нам, крича и протягивая руки.
Но вот мы свернули вправо. Над нами закачались зелёные пальмы, развесили ветви деревья в красных цветах. Под ними с корзиной орехов на голове бежал парень. Рядом фыркал мотороллер — это мчался бородач с чалмой на голове, полы его одежды разлетались в разные стороны.
Город не город, деревня не деревня. Прямо на улочках люди сидели, лежали, ели, играли, о чём-то договаривались…
И вдруг впереди всё остановилось. Затормозил бородач, задержалась одна машина, другая, третья. Посреди улицы стояла тощая корова. К ней подбежал худенький большеголовый мальчуган, плюхнулся на колени и поклонился. Он прикоснулся ладонями к её боку, погладил себе лоб и снова поклонился.
Валерий Иванович сказал:
— Вот видишь, просит у неё покровительства. Корова-то священная. Их здесь и не трогают.
— А молоко как же? — спросил я.
— Молоко пьют от зелёных коров. — И он кивнул на пальмы. Там висели грозди жёлтых, ещё не созревших кокосовых орехов.
А что, верно. И молоко и масло — здесь всё от неё, от пальмы. Только походит она больше на жирафа, чем на корову. Стоит, качается, длинной шеей из стороны в сторону поводит. Наконец корова ушла, и все тронулись дальше. Тронулась одна машина, другая, третья. И индиец погнал вперёд мотороллер.
ОБЛОМОК ДРЕВНЕЙ ПЛИТЫ
На окраине, за большой старинной оградой, мрачно поднимался трёхглавый собор с древними часами. По его двору в рясах ходили служки. Мимо них мы прошли в собор и словно погрузились в холодную глубину.
У входа слева уходил в землю обломок старинной надгробной плиты. От него так и дохнуло холодом. Казалось, он устало тонет в земле…
На обломке древними буквами были выбиты имена умерших и погибших, но имени Васко да Гама, мореплавателя, я не нашёл.
— А где же Васко? — спросил я, и тихий служитель молча показал на блестящую бронзовую ограду в глубине собора. Там лежала мраморная плита, на которой не было ни имени, ни знака.
Монах сказал:
— На этом месте его похоронили, но потом увезли. Он уплыл в гробу через океан на свою землю, в Португалию. А его спутники остались. — Он показал глазами на обломок плиты у входа. — И лежат уже пятьсот лет.
Теперь обломок показался мне другим. Нет, он не уходил в землю. Он не хотел тонуть, а поднимался из неё, как древний парус из волн, и вместе с собой всё ещё поднимал имена матросов, которые когда-то карабкались по реям, летели наперекор волнам. И с которыми мне в детстве тоже хотелось плыть по шумному, старинному, как на гравюре, океану.
ПТИЦА ИЗ ДЖУНГЛЕЙ
От Кочина до Бомбея мы шли вдоль берега. Я докрашивал с товарищем трапы. И пока красил справа, видел весёлые верхушки гор, джунгли. А красил слева — видел весь океан: то летучих рыб, то дельфинов. А однажды заколыхался и выбросил фонтан кит. Но мы работали спокойно. Уже ко всему привыкли.
А вот у Бомбея я услышал на палубе крик. Там бегал, размахивая руками, боцман, а за ним — матросы.
Боцман как будто за кем-то крался, потом, согнувшись, вскочил, резко бросился вперёд и растянулся на палубе. А над ним взлетела ярко-зелёная птица.
Птица села на мачту и перелетела к мостику. Как раз на меня! Я выпрямился, вскинул руки, но птица воинственно подпрыгнула и ударила крыльями. Это был самый настоящий индийский попугай! Весь атласно-зелёный, с красными перьями и загнутым клювом. Наверное, прилетел с какого-нибудь корабля, а может, прямо из джунглей.
Я побежал за ним по трапу. На крыло рулевой рубки. Но тоже растянулся на свежей краске. Наверное, и синяк посадил. Выскочил из рулевой штурман, открыл рот — ругаться, но увидел попугая и тоже кинулся за ним.
Капитан остановился на пороге и захохотал: «Ну и ну! Ну и ловцы».
Попугай взлетел на антенну, посидел, ударил крыльями и полетел к Бомбею.
Скоро и мы повернули к стоянке навстречу тысячам пароходов, портовому шуму и горьковатым запахам чая и кунжута.
С мостика раздалось:
— Боцман на брамшпиль! Команде занять места по швартовому расписанию!
Так мы и вошли в Бомбей — вслед за попугаем.
В БОМБЕЕ У СОВЕТСКИХ ПИОНЕРОВ
В Бомбее уже стояло несколько наших пароходов. И мы то и дело ходили друг к другу в гости. Спрашивали:
— Вы что привезли?
— Комбайны!
— А мы станки.
А как-то пришли к нам на палубу наши советские товарищи из посольства и попросили кого-нибудь выступить перед ребятами в школе, рассказать про дальние страны, про морскую жизнь. Капитан подошёл ко мне, говорит:
— Отправляйся, расскажешь.
Я подумал: «Вот чудаки! Уж в такой дальней стране живут — вон мы сколько до неё добирались, а про дальние страны спрашивают».
Но согласился. Американских-то ребят я видел недавно. Японских видел, тайских видел, сингапурских видел, а своих, советских, да ещё пионеров, давно не видел. Наверно, думаю, тоскливо им здесь, далеко от нашей земли.
Проехали мы через весь Бомбей и очутились в зелёном дворе с большим деревом. Прошли в школу. А там всего один класс. И доска, как у нас в школе, и карта на стене. Ребята в пионерских галстуках бегают, в пятнашки играют, девочек за косички дёргают. Совсем как дома. Хоть и маленькая школа, думаю, а боевая, как катерок. Своя под ногами палуба! Весёлая!
Рассказал я ребятам про Сан-Франциско и Японию, про Тихий океан. Действительно, далеко от Индии! Вспомнил про то, как попугая ловил около Бомбея. И говорю:
— А теперь пойду к вашему начальству, попрошу, чтобы джунгли показали. А то ведь уплывём из Индии, так ничего здесь и не увижу.
А одна девочка встала и говорит:
— Не надо никуда ходить. Я попрошу своего папу, он вам покажет. У него завтра выходной.