«Я. Он на корму вышел».
«Когда?»
«Да часа в три ночи».
«Так в это время по корме волна прокатилась! Да не одна, — спохватился капитан. — Неужто смыло?.. — И тут же приказал: — Развернуться на сто восемьдесят градусов! Полный вперёд!»
Посмотрел капитан на часы: восемь часов утра.
— А вода вон какая — акул полно! — воскликнул Иван Савельич.
— И з-змеи и-плавают, — вставил в рассказ Веня.
— Да, — сказал Иван Савельич. — Развернулись они.
Пошли обратно по тому же курсу. Точь-в-точь. Волнуются! Шутка ли, человек потерялся! Вся команда глядит за борт — в волны, по горизонту.
Час прошли они, другой. Нет человека! То акулий плавник мелькнёт, то плеснёт рыба. Дошли до ночной точки.
Проверили там. Никого!
И вдруг кто-то сверху как закричит:
«Вижу, вижу! Человек за бортом!»
Присмотрелись — действительно человек! А ведь восемь часов уже прошло!
Спустили шлюпку, подгребли к человеку — машинист! Лежит на воде и ждёт. Устал, конечно. Руки дрожат. Помогли ему взобраться на борт, потащили в медпункт. А он отмахивается:
«Не надо, — говорит. — Дайте закурить».
«Как же ты так? — спрашивают. — Почему к берегу не плыл?»
А он отмахнулся:
«А куда мне плыть? В мангры?»
«А не боялся? Тут акулы, там акулы!»
«Сперва боялся, — говорит. — А потом перестал. Какая польза от страха?»
«И никого, — спрашивают, — не было?»
«Были… Прошли японцы. Позвал — не слышат. Ещё кто-то проплыл; хотел крикнуть, голоса не стало. А что за мной вернётесь, верил. Потому и не уплывал никуда. Вы вернётесь, а меня нет. Волноваться будете…»
Вот случай так случай, — сказал Иван Савельич. — Почище любого змея. Человек в друзей верил! Вот как жить надо, чтоб в море никаких змеев не бояться!
— Да, — согласились все. А Веня сказал:
— А змей в-всё р-равно был.
— Ну ладно, передай по вахте: если вдруг ещё выплывет, пусть задержат, — сказал Иван Савельич и пошёл спать. Но мы ещё долго вглядывались в смутную воду. Ведь сами видели, как уходила к манграм извилистая змеистая линия.
АКУЛЫ НА КРЮЧКЕ
В залив Кач мы вошли вечером. Ни огонька, ни деревца. И тишь стояла такая, что голос глох. Далеко забрались. Посмотришь на карту: справа пустыня, сверху — Азия, снежные хребты Гиндукуша. А за ними наши пустыни. А там тайга, и только потом, далеко-далеко, Москва. Попробуй доберись!
За бортом шелестели вода и песок. Пробирались мы с осторожностью, как в лоции велено. Тут мель, там затонуло судно. А в полутора милях от затонувшего судна — наша стоянка.
Боцман бросил якорь в мутную воду, тихо сказал:
— Ну и жара. Хоть бы пальмочка где…
— А вон! — показал я на Валерия Иваныча.
«Чудеса ботаники» поливал у трюма ящики с цветами.
— И то верно, — улыбнулся боцман и подошёл к электромеханику.
Сел рядом на железную палубу, погладил железной ладонью зелёные хвостики в фанерном ящике и сказал:
— Хорошо. Пустыня, железо. А тут — на тебе — трава-мурава, чудеса ботаники!
И вдруг с кормы раздался весёлый крик и хохот:
— Ага! Я говорил!..
— И я говорил.
Все потянулись на корму. Там Фёдор Михайлович тянул леску, а на ней билась, растопырив жабры, большая, как сом, рыбина.
— Ну и рыбка! Вот теперь сварим ушицу! — приговаривал Ваня.
— Да ты уж наваришь, — сказал боцман.
— А что? — обиделся Ваня. — Я когда в армии служил, так самому генералу варил!..
Наступила ночь.
Всё притихло, погасло, и только откуда-то издалека пробивался к нам далёкий свет маяка.
С рассвета все, кто мог, бросились на корму. Лески переплетались, как паутина, вспыхивали от солнца, и рыбы шлёпались на палубу одна за другой. Я оттащил на камбуз уже два ведра — лески у меня не было — и бежал с третьим, как вдруг кто-то крикнул:
— Акула!
Один из электриков стал выбирать леску. На крючке, прозрачный от жира и солнца, дёргался молодой акулёнок и пытался схватить электрика за палец.
— Вот это улов, — оценил добычу начальник рации.
— Да выбрось ты его! — сказал Ваня. — На что он мне.
Но тут через борт перелез тонкий, чёрный индиец. Это подошли уже баржи с грузом и грузчиками. И на корму к нам торопился их повар. Он увидел акулу, протянул руки:
— Не надо выбрасывать! Дайте нам. Это очень вкусно! Электрик стряхнул акулёнка, забросил леску и мгновенно вытащил ещё одного.
Повар достал тесак и стал с размаху рубить акулу на куски и бросать в котёл. И я тоже взял леску. Мне тоже хотелось поймать акулу.
ГОВОРИТ «МОСКВА-РАДИО»
Я насадил на крючок кусок рыбы, опустил его в воду и стал ждать. Но акула не дёргала.
— Насади мяса, — сказал артековец и накрошил ножом баранины.
Я продел крючок в кусок мяса, и алый комок быстро пошёл ко дну. Леска тут же натянулась, дёрнулась в глубине и поехала, разрезая воду.
На крючке отчаянно дёргалась тяжёлая серая рыбина. Я схватил её за жабры. Она выгнулась и больно ударила меня шипом.
— О палубу её, о палубу! — крикнул Коля.
Я шмякнул рыбину, выдернул крючок и снова метнул в воду.
Но клёв кончился. Рядом со мной пританцовывал индийский повар, тянул какую-то непонятную песню. От берега к нам шли баржи с мешками. Опять пахло кунжутом, пылью. На краю неба отражался пустынный песок.
Вдруг леску слегка повело.
— Э-эй! Внимание! — сказал Коля.
Леска ушла под корму. Я отвёл её от винта и стал тянуть.
— Дёргай! — крикнул Коля. — Дёргай! Я потянул быстрее.
Но тут откуда-то сверху меня окликнул Митя. Я показал: «Тихо: акула».
Но Митя закричал ещё громче:
— Какая акула?! Скорей в рубку! Москва!
— Что? — переспросил я.
— Москва! — крикнул, волнуясь, Митя. — Москва! Леска полетела в воду, и я со всех ног бросился в рубку.
Начальник рации поднял вверх палец и повернулся в кресле. Он снял наушники, передал мне и поднёс поближе микрофон. Я затаил дыхание и вжался в кресло.
В наушниках зашептало, зашелестело знакомое: «О мама миа!», раздался чей-то крик: «Вася, больше не пущу!»
Н вдруг откуда-то донёсся голос:
— «Старый большевик», «Старый большевик», говорит «Москва-радио», говорит «Москва-радио». Сейчас будете говорить. С кем будете говорить?
Я назвал фамилию, домашний телефон и испугался: а вдруг дома никого нет?! Вот так фокус будет! Но всё равно радостно: я слышу Москву! Голос из Москвы. Через пустыню, через хребты Гиндукуша. Кругом пески, волны, индийские акулы, а я говорю с Москвой.
СКОРО
Радио зашипело, я не выдержал и закричал:
— Алло! Алло!
— Спокойно, «Старый большевик», — сказала в Москве телефонистка, Сейчас будете говорить. Говорите…
Я нажал на кнопку приёма, и в трубке тотчас раздалось:
— Алло, алло! Это кто? Папа?
— Конечно, я! Здравствуй!
— Как здоровье? — донеслось из Москвы.
— Здоров! Здоров!
— А что ты сейчас делаешь?
— Акулу ловлю! — крикнул я.
В Москве что-то грохнуло! Наверное, у сына из рук выпала трубка.
— Шутишь! — сказал сын.
— Какие там шуточки! — сказал я. И в рубку донёсся голос артековца:
— Акула!
В это время в трубке затрещало. Разряд. Наверное, где-нибудь между нами — на Гиндукуше или в Сибири — ударила молния… А потом раздался уже тихий голос:
— Долго ты ещё?
— Так ведь ещё Австралия и Новая Зеландия! — сказал я.
— Ты и так уже полгода плаваешь. И командировка твоя кончилась. Да и судно на Зеландию, говорят, ушло…
— А как же кенгурёнок? — спросил я.
— Приезжай без кенгурёнка, — сказал сын. — Ладно?
— Ладно!
— Скоро?
— Скоро! — сказал я, а сам посмотрел в иллюминатор на пустыню, от которой тянулись баржи с мешками.
Вот загрузят нас через недельку или две, и тронемся в обратный путь. Через Индийский океан, мимо Индии и Цейлона, через Андаманское море и Малаккский пролив. Мимо Тайваня, мимо Филиппин, мимо Японии. А потом из Владивостока через всю Сибирь самолётом в Москву.
Скоро! Очень скоро!
ОБЯЗАТЕЛЬНО ДОЛЖНА БЫТЬ!
Ещё два месяца нас перебрасывало с волны на волну. То Индийский океан устраивал шумные пляски, валил с борта на борт, то во все флейты свистели ветры в Японском море. Наконец подошли мы к японским островам, остановились у вулкана. Сосенки с островов протянули навстречу нам ветви, пахнуло зимой.
Открыл я иллюминатор, полетели в него снежинки. Подставил я ладони. Снежинки-то свои, родные, с севера! Сели на руку одна, другая. Даже в горле защипало. Здравствуйте, милые! Летят снежинки, тают, а всё равно на руки садятся, своего узнают! Впереди родина, Владивосток. Вот и конец плаванию!
Стал я складывать вещи, каюту чистить, хлам выбрасывать. Поднял было осколки от кокосовых орехов, пошёл к трапу. А Валерий Иванович, «Чудеса ботаники», остановил меня:
— Что выбрасываешь? Да ты лучше с собой возьми. Им любой мальчишка обрадуется. Орех-то кокосовый, из Индии! Положил я осколки в картонный ящик. А тут заглядывает Иван Савельич.
— Пошли, — говорит, — за бечёвкой в артелку. Вещи увязывать.
Спустились в артелку по трапу, а там уже вся команда. Боцман отматывает бечеву — парусник и летучую рыбу упаковывать. Валерий Иванович, чтобы орехи связывать. Целую рощу домой увозит! Да и мне есть что увезти. Художнику — кисти, другу — монеты…
Вернулся я в каюту, открыл чемодан, а сверху — ещё чашка из Сан-Франциско, по которому мы всей командой ходили. Рядом лежит слон из Кочина. Стоят японские куклы — вон сколько проплыли!
А под ними маленькая книжица — пропуск в Диснейленд.
Уложил я всё, связал. И кружку, и слона, и кисти. Всё потихоньку вспомнил. Итак, получилось: и Индия, и Япония, и Америка — всё одной морской верёвочкой связано.
Только вот жаль, что Австралия и Новая Зеландия не увязались. А хотелось бы мне кенгурёнка покачать на ладони.
Но тут зашёл в каюту Веня, подбросил на ладони монету и протягивает мне.