Пошли на второй день по городу. Обошли чуть не все лавки, накупили подарков молодой жене Туги, нарядов. Даньяр гостю бархатную тюбетейку, шитую золотом, купил — в подарок. А когда шли домой, спросил:
— Москве служить, я вижу, выгодно? Деньги в твоем кошельке бренчат немалые.
— Я теперь никому не служу. А из Москвы убег тайно, великий князь на меня гнев положил. Теперь я сам по себе.
— Тогда к хану надо зайти, поклон отдать. Раз ты Ивану не служишь, хану служи. Земля твоя, ты и люди черемисские — Казани подданные.
— Зачем у Алихана зря время отнимать? Если бы война с Москвой была — другое дело. А теперь я ему не нужен.
— Как знать. Суртайша не раз про тебя спрашивала. Зайди,
— Позовут — пойду. А так, боюсь.
Еще день прошел, а к вечеру — в доме Даньяра вестовой. Приказано Туге явиться к старой царице на поклон. Сейчас же!
Откровенно говоря, Туга пошел во дворец с большим страхом. (іуртайшу и раньше боялись больше хана, а теперь, говорят, она совсем умом тронулась. Прикажет голову снести — и ахнуть не успеешь.
В покоях у Суртайши резко пахнет снадобьями. Сама полулежит на подушках, читает какие-то свитки. Судя по письму — старинные. Туга встал перед него на колени, коснулся лбом ковра. Старуха поздоровалась с ним ласково, спросила:
— Давно ли в Казани?
— Три дня.
— Почему не заходил?
— Боялся.
— Чего боялся?
Я Нурсалтан служил, Ивану служил...
Напрасно боялся. Ордынке и Ивану ты не по своей воле і іужил. Да если бы и по своей — беды нет. Ордынка тогда цари- цгй Казани была, снохой моей была, теперь она к другу нашему Мі іігли хану ушла. С Иваном тоже мы давно в мире и дружбе.
Рядом с великими быть — всегда бояться надо,— тихо ска- юл Туга.— Я князю Ивану сколько услуг сделал, а не убежал — Пишки бы лишился.
За .что же?
Сам не знаю. Что-то в Крыму неладно сделал.
Слышала я. Как Менгли хан посла русского принял?
Шерть дал, обещал помогать против любого врага.
Ордынка здорова ли? Хану по мысли ли?
Здорова. Хан ее за большую царицу держит.
Иван на Казань войско не думает слать?
— Я почти год в Москве не живу. Что я в своей лесной глуши знаю?
— А в Казань зачем приехал?
Туга глянул на Суртайшу, в голове мелькнуло — нет, не тронулась умом старуха. Ответил:
— Женился я. Купить молодой жене подарки приехал.
— Врешь, поди. Твой батька, Изим-горшечник, любил на русский Нижний Базар ездить. А ты почему в Казань?
— На Нижний Базар черемисам ездить не велено. Я пред Москвой виноват, да если и перед Казанью провиниться — куда мне деваться тогда?
— Русского воеводу Руна около себя держишь зачем?
— Он сам по себе. У него на нашей стороне жена, ребенок. Ему тоже в Москву ходу нет.
— Если он на горной стороне живет — хану подданным будет. Захочет он?
— Куда ему деваться.
— Мой внук Алихан посольство в Москву наряжать хочет. Поедете?
— А Иван-князь нас не тронет?
— Послов не трогают.
— Если надо — поедем. Как мы можем Казани ослушаться.
— Послом будет Даньяр. Он по-русски ни слова не знает, ты при нем будешь. А Рун пусть охрану посла держит. Завтра садитесь на лошадей — ив путь.
Когда Туга собрался уходить, у порога еще раз задержала его Суртайша:
— Говорят, Магмет-Аминь на казанский трон собирается? Тебе он ничего не говорил?
— Я давно его не видел, не знаю.
— Снова врешь. Служить нам надо прямо. О том, что он недавно к тебе от Касима приезжал, мы уже знаем.
— Прости, великая.
— Магмет-Аминь — мой внук, и я должна знать, что он думает. А князю Ивану вы скажете, что Казань по примеру Менгли хана договору верна хочет быть, набегать на Русь не станет, а с ханом Золотой Орды, если надо, и повоевать может. Новую шерть на это писать не надо — старая есть.
На следующий день Даньяр, Туга и двадцать шесть всадников
покинули Казань. Туга ехал и думал: «У старухи ум острее стал______
теперь и меня, и Рунку к Казани накрепко привязала. И посольство сделано хитро, ни Даньяр, ни Туга у хана не были, и если Алихану понадобится дружбу порвать, он скажет, что о посольстве и не знал вовсе».
Через сутки послы прискакали в Нуженал, и пока Туга и Рун
собирались в дальнюю дорогу, Даньяр объезжал другие илемы. Теперь хан ему Горный край поручил.
Порадовал Туга молодую жену подарками, посоветовался с Руном, и вышло, что ехать им в Москву самый резон. Может выйти так, что они и с Казанью в ладу будут жить и Москве помогут. Князь Иван должен их понять.
От Казани по Волге дошли они до Нижнего Базара, уплатили там дорожную пошлину. Затем шли по Оке до Мурома, там тоже уплатили пошлину. За Муромом купили лошадей и дальше на Москву верхом поскакали. Туга ехал впереди, дорога лесная знакомая, сколько раз по ней хаживал, за ним — посол ханский Дань- яр со свитой.
Вдруг стон услышали. Попридержал коня Туга, прислушался. Верно, где-то человек мучается. Остановился, сошел с лошади, шагнул в сторону, глянул: лежит в траве парень, лицо, как воск, желтое, глаза впалые, на губах пена. Лежит без памяти, выкрикивает разные слова, видно, сильно хворает. Рядом в чехле — гусли. У черемис гусляр—самый уважаемый человек, и сам Тугейка о і менно на гуслях играть умеет — жалко ему стало парня. Подъехал Даньяр, не сходя с коня, поглядел на хворого, сказал брезгливо:
— Мало ли бродяг на дорогах встретишь? Пусть подыхает.— II поехал дальше. Свита за ним. Туга снял притороченный у седла мешок, ковшик вынул, зачерпнул из придорожной лужицы воды. Омыл парню лицо, разжал ножом зубы, влил воды в рот. Парень перестал стонать, открыл глаза.
— Есть хочешь? — спросил Туга. Парень кивнул чуть заметно. Вынул из мешка кусок овечьего сыра, лепешку, приподнял парня, прислонил к пеньку, дал еду в руки. Тот жадно начал есть. Туга посмотрел в глаза парню, усмехнулся, сказал:
— Ну, стало быть, живой будешь. Как зовут-то?
— Андрейка.
— Куда путь держал?
— В Москву.
— Вот и хорошо. Поедем вместе.
Он поднял паренька, посадил впереди себя на коня.
Даньяра догнал на привале, снова дал больному поесть и поишь. Даньяр, правда, сперва ворчал, говорил, что взял Туга бро- п іжку напрасно, теперь с ним не поскачешь, придется ехать до Москвы шагом. Но когда Туга вынул из чехла гусли и заиграл,
■ срдца у татар отошли, размягчились, и они перестали на Андрейку коситься. После привала Андрейка сел сзади Туги и, обхватив по, стал держаться сам.
Перед Москвой, когда Андрейка совсем оклемался, Туга затоварил:
— Когда я тебя нашел, ты без памяти был, слова всякие говорил про Кафу, про Никиту Чурилова. Откуда ты Никиту знаешь?
Андрейка видит: человек его от смерти спас, довериться ему вроде бы можно, но ведь татарин он. Ответил осторожно:
— Никита далеко. В Крыму.
Совсем удивился Туга ответу. Что верно, то верно, Никита жил в Крыму, и было время, когда ходил он с ним к царице Нур- салтан, но когда это было? Теперь Никита в Москве живет. Если парень в бреду Чурилова поминал, то почему он не знает, что тот в Москве? Может, ищет его, может, родня?
— Человеку, с которым хлеб разломил, врать не надо.
— Я не вру,— тихо ответил Андрейка.
— Как это не врешь? Чурилов живет в Москве. Я его знаю.
— Неужто?! — совсем неожиданно вырвалось у Андрейки.
— Он кто тебе — батька?
— Я в Крыму его видел, в Кафе. Давно, когда мальцом был. Там тогда сеча была великая. Мне она в бреду все время снилась... Вот я и... — И Андрюшка рассказал Туге о деде Славко, о том, как вел он его на родину умирать, как оба простудились...
В Москве Туга еще раз накормил Андрейку, вывел за посады
на дорогу, махнул рукой в сторону леса, сказал:
— Иди по этой дороге до села Малый Сурож. Там Чуриловых
дом. Когда в гусли будешь играть — меня вспомни.
Ольга, после встречи с гусляром, будто заново народилась. Придумывала Соколу занятие, а в то, что он жив и вернется, она свято верила и ждала от него весточки более верной, чем песня гусляра. В свою последнюю поездку к княгине Софье Фоминичне она снова встретила Якова, сына Верейского, и снова великая княгиня уговаривала выйти за него замуж. Ольга смиренно попросила больше такие разговоры не заводить, потому как венчана она с другим и ждет его.
— А жив ли он, знаешь? — спросила княгиня.
— Жив.
— Откуда знаешь?
— Да, уж знаю.
На том разговор и закончился. Погостив у Софьи, Ольга уехала домой, а Никита остался в Москве — ждали ордынское посольство.
Сегодня, под вечер, отец приехал домой. Долго и подробно рассказывал о том, как Иван Васильевич растоптал басму, выгнал посла и перебил его подручных. Кирилловна и Ольга ахали да охали, под конец все решили: быть в нынешнее лето войне. Говорили, что нашествие это будет страшнее, чем Мамаево, а битве быть пожесточе, чем Куликовская. И бог знает, чем это кончится.
Перед сном Никита, оставшись с дочерью вдвоем, сказал:
— Не знаю, говорить ли тебе, доченька... может, зря только истому на твое сердце положу...
— Про Васю? — Ольга сразу изменилась в лице.
— Про него. Когда вошли мы в Брусяную избу и сели в ожидании ордынцев, вошли туда два богатых татарина, с которыми князь приветливо поздоровался. Сели они в другом конце палаты, и сдалось мне, что один из них — твой Василько.
— А ты не ошибся, тятя? —в голосе Ольги тревога.