— Я-то мог, это не мудрено, а вот он зачем глазами меня чуть не съел? Пока избиение ордынцев не началось — неотрывно глядел на меня. А когда кончилось, растаял, как дым. Я уже нарочно остался в Москве, около подворья татарского околачивался, на Ордынку заглядывал — нет нигде.
— К великому князю бы зашел, спросил бы...
— Я у дьяка Васьки пытал — говорит, что это слуги турского султана, а не татаре. Может, гусляр твой врет все, может, забыл тебя твой разбойник. Узнав меня, скрылся — стыдно в глаза-то смотреть. Во о чем я думаю.
— Не нарочно ли с турком спарился, чтобы ко мне добраться?
— Пора бы в таком разе объявиться...
— Не убили ли его замест татарина?
— Нет. Дьяк Мымарев по секрету мне высказал: ушли они обратно в Крым.
Ольга встала, приникла к дверному косяку, и плечи ее затряс- тпсь в рыданиях. Никита хотел ее успокоить, подошел к ней, но | у г в оконце застучали.
— Кого бог послал? — спросил Никита.
— Пустите переночевать, христа ради.
— Сейчас отопру,— Никита вышел, в дверях сказал Ольге:—•
< кажи, чтобы открыли мяльную избу, чтоб накормили. Я туда гушу эту проведу.
Откинув засов ворот, Никита увидел парня в рваной одежде, Гин-ого. Длинный мешок за спиной выдавал в нем просящего[13]. Такие чуть не каждую ночь просились на ночлег, и не было дома,
I дс бы не привечали их. Часто впускал таких и Никита. Изба, где 41 ш лен, редкую ночь пустовала. Туда сразу и повел он парня. П<> гог остановился, спросил:
Никита Чурилов не ты ли будешь?
Я,— ответил Никита.— А ты кто таков?
- С вольного Дона я. Андрейка.— У Ольги, подошедшей в это и|н'мя к мяльной избе, подкосились ноги. Она узнала парня по юлосу.
— Андрюшенька, родной! — побежала, обняла за плечи, прижалась к телу, грязному, оборванному, пахнущему потом.
— Ну, будя, будя,— сказал Никита,— веди гостя в горницу.
Подумать только — с вольного Дона... в такую даль. Веди.
Никите Андрюшку в Крыму видеть как-то не привелось, а Ольга, живши в ватаге, его хорошо знала и любила.
В горнице зажгли свечи, посадили Андрейку за стол, подали холодных щей с говядиной, молока. Андрейка сидел и ел, а Никита и Ольга молча глядели на него, не решаясь спросить о главном и, может быть, самом страшном.
Наконец Никита решился:
— Ну, как там, на Дону?
— На Дону все слава богу. Ватажники живы, нашего брата, голытьбы, еще более поприбавилось,— говорил Андрейка, хлебая щи,— Теперь ищо дела веселее пойдут: атаман из плена вырвался.
— Жив! Васенька мой жив?
— Жив и здоров. А вот дед Славко умер. Андрейка, будучи в ватаге, по малолетству во взрослые дела вникал мало и о любви атамана и Ольги не знал вовсе, поэтому радости ее он не заметил и сразу перешел на рассказ о близких ему событиях: о смерти деда, о своей болезни и о том, как его направил сюда проезжий татарин из Казани.
— Так разве тебя сюда не атаман послал? — тревожно спросила Ольга.
— Он не знает, что вы здесь живете. Он в Кафу заезжал, на подворье ваше заходил, там ему сказали, что вас турки поубивали.
— Да как же это, господи боже мой! — воскликнула Ольга.—
Тятенька, он, может, потому и не искал нас, в Москву приехавши?
— Кто... в Москву приехавши?
— Ты знаешь, парень, недавно я человека в Москве видел. Уж больно на атамана похож...
— Не-е.— Андрюшка аккуратно облизал ложку, положил на стол.— Атамана в Москве быть не должно. Он меня и деда Славку в Москву послал, а дед на Оке умер. А я тоже занедужил...
— Зачем же... в Москву? — спросила Ольга.
— По большому делу.
— По какому?
— Ты прости меня, дядя Никита, но велено дело это открыть только великому князю Ивану Васильевичу и никому боле. Прости меня...
— Ну что ж,— Никита развел руками,— раз нельзя, так нельзя. А завтра поведу я тебя к великому князю. А ты, Оленька, уложи его спать — истомился, поди, парень в дороге.
Ольга согрела воды, заставила Андрюшку помыться, дала ему исподники и чистую рубаху, уложила на перину и до полуночи донимала расспросами. Андрюшка же, видевший перину и подушки в первый раз в своей жизни, такое испытывал блаженство, что в конце рассказа уснул на полуслове и спал как убитый до утра.
А Ольга сидела около него, тихо плакала радостными слезами. И молила бога о скором возвращении своего суженого.
На другой день около полудня Никита и Андрюшка были уже в Москве. В кремле Никите сказали, что великий князь уехал в Переяславль смотреть рати, потом заедет за тем же в Дмитров. Иван Васильевич в эти дни дома почти не сидел, готовил свое воинство к встрече с ордой. На будущий день вечером обещал быть дома. Никита водил пока Андрейку по Москве, погостили они и у Григория в доме. Нарядили парня в одежды невиданные: в сафьяновые зеленые сапоги, в синие, стеганые порты, малиновый армянок, перепоясали красным кушаком, а шапку дали с беличьей оторочкой.
Великий князь возвратился из поездки поздно, усталый, но довольный. Ополчение собиралось успешно, со всех краев московской земли стекался в Князевы полки люд, и не из-под палки, как в прошлые времена, а по воле. Люди понимали, что идут на последний бой. Стояла середина лета, мужики почти везде убрали рожь, и для схода в полки у них руки были развязаны. Орду ждали вот-вот, люди русские знали, что ордынцу в поход собраться все одно, что голому подпоясаться. Каждый надеялся столкнуться с врагом около петрова дня, каждый верил, что враг будет одолен и, может быть, еще можно будет успеть убрать яровые.
Князь решил к нашествию татар поставить под копье всех мужиков государства, способных держать оружие.
11рямо в гридне слуга снял с него выпачканные в глине сапоги, принес большой ковш сладкого пива. Иван, крупно глотая, выпил весь ковш и велел стлать постель. К Софье Фоминичне на половину князь решил не заходить до утра. Но в гридню тихо вошел Нпська и шепоточком произнес:
— Князюшко-батюшко, прости, но вторые сутки ждет тебя Ни- | ига Васильев по большому, бает, делу. Пришел к нему парубок с Чина и никому кроме тебя дело говорить не хочет.
— С Дона? Немедля же зови.
Когда' Никита вошел в гридню, князь сидел бос и держал в широком ушате натруженные в поездке ноги. Над ушатом вился мир. Шуба накинута на плечи, портки закатаны выше колен.
Ты будь, Никитушка, попросту, я только с коня. Года-то на- емалые, ноги ну прямо гудят. Где твой донец — показывай.
Никита выскочил из гридни и в тот же миг возвратился, под- |.вшивая впереди себя Андрейку. А тот никак не мог подумать,
что смуглый, носатый мужик с закатанными портками — великий князь. Он тревожно огляделся, увидел у стола разнаряженного дьяка Ваську и бухнулся перед ним, как учил его Никита, на колени.
Иван Васильевич густо хохотнул, вдруг спросил, как-то мягко и ласково, по-отечески:
— Сколько тебе лет, донец? Да ты встань, встань.
Андрейка поднялся, повернулся к князю, переступил с ноги на
ногу и, теребя в руках шапочку, ответил:
— Пятнадцать, шестнадцатый...
— А как зовут?
— Андрей Булаев, Иванов сын.
— Ну так скажи мне, Андрей Иванов сын, какая нужда привела тебя в Москву?
Андрейка глянул на дьяка Мамырева, на Никиту.
— Ты не бойся. Этим людям, как и мне, можно говорить все. Говори.
— На реке на Доне,— нараспев, подражая деду Славко, начал говорить Андрюшка,— живет люд вольный, люд пришлый...
— Откуда пришлый?
— Как это откуда? Из разных мест,— Андрюшка сказал это недовольно, потому что распевную, множество раз повторенную до этого речь пришлось сломать.— Наша ватага пришла из Кафы генуэзской...
— Погоди, погоди,— Иван повернулся к Никите.— Это не о них ли, в кои лета, боярин Беклемишев рассказывал?
— О них самых, великий князь. Атаманом у них, если помнишь, был Василько Сокол.
— Это, ежели хранит мне бог память, твой зять?
— Истинно так.
— А родом он с окраинных земель?
— Истинно.
— Так уж не он ли недавно у меня был?
— Не он, не он,— убежденно сказал Андрейка.— Он зараз на Дону.
— Не встревай, Андрейка,— заговорил Никита,— сдается мне Иван Васильевич, что ты не ошибся. Я его в Брусяной избе тоже признал. Был он с татарином.
— То не татарин. То — турок. И назвал мне он того Василька слугой султана Баязета.
— Сему не верь, великий князь, не верь! — Андрюшка осмелел и, подойдя прямо к ушату, заговорил торопливо, убеждающе.— Я не знаю, был ли он у тебя, аль не был, но туркам он не слуга. Он у них в плену был, это верно, они весной его к ватаге отпустили, это тоже верно, но не напрасно же меня с дедом Славкой к
тебе послали, а дед тот, на Оке простудившись, умер, и я тоже чуть было...
— Да ты, Андрей, не торопись. Я пока не думаю, что ваш Василько турский прихвостень. Ты мне вот что скажи: зачем туркам понадобилось его к ватаге отпускать?
— Атамана в ватаге дюже любили. Когда он у турок в плену был, все богу молились о его возвращении. А султан атаману велел на Дон идтить, всех людей вольных сбить под свою руку и„ когда орда на Москву пойдет, Сарай пограбить и разрушить.
— А что потом? Ну, что ты молчишь? Далее что?
— Потом... погоди, дай вспомнить... Я ведь со слов деда Славки говорю, самому мне в ватаге ничего не сказали, а дед умер.
— Это я уже слышал,— в голосе князя нетерпение, он сейчас псе яснее и яснее стал понимать, что приезд турка и дела в ватаге имеют прямую связь и, разгадав ее, можно найти ключ к чему-то очень важному.— Ты про деда уже сказывал. Теперь вспомни, что далее дед говорил.