— Султан велел атаману с городом Сараем не торопиться. Когда, мол, сарайский хан с Москвой сшибется, когда они друг дружку расколошматят — только тогда. Ордынцы-де, узнав об этом, бросятся домой свой Сарай спасать, а ватага в это время им навстречу. А в степи-де вы обессиленную орду потреплете, ихних лошадей заберете и пойдете на Москву.
— Вот как?!
— И я о том же минулый раз говорил,— заметил Чурилов.
— А что ватаге на Москве велено делать?
— Велено тебя, великий князь, воевать. У тебя к той поре сила тоже поиссякнет, и велено тебя из Москвы вон.
— А кого замест меня?
— К той поре султан сам с войском на подмогу придет и по- садит на Москве кого-нето из ватаги, и будет он подданный султана. А батьке моему султан гарем обещал.
— Батька твой кто?
— Пока Василько на ватаге не было, батя атаманом был.
— Ну и как — согласилась ватага?
— Согласилась. Атаман и батя мой с дедом Славкой пореши- 1п султана оммануть. Тайно послали нас с дедом вроде за товарами в Кафу, а мы ночью лодочку перевернули да и обратно, а по- плі на Москву подались, а дед на Оке помер.
- Что велели мне передать?
- Они сделают все, что велят турки. Сарай они пограбят, ор- IV в степи пощиплют, но на землю родную турка не приведут. Сарн некого хана разгромивши, под твой наказ станут, и веры у тебя просили, чтобы ты их заместо татар не разметал, а рядом со своей рпи,ю поставил бы.
— Велика ли ватага?
— Шатущих людей много. Дед Славко мне так, умирая, сказал: «Выговори ты у князя всем шатущим людям прощение, пусть он пообещает после одоления татар по княжеским вотчинам, где они прежде пребывали, не отсылать, а дать им сидение по посадам на Москве али в рать свою возьмет. Тогда, говорит, ватага многолюдной станет, вся вольница донская на Орду пойдет».
Князь задумался, долго молчал. Потом сказал:
— Ну что ж, Андрей Иванов сын. Спасибо тебе за добрые вести. И деду твоему спасибо. Я велю за него панихиду в храме отслужить, душа у деда твоего, как я понял, была великая. Да и ты, я верю, еще много русской земле своей послужишь. Оставайся сегодня гостем моим.— Он тряхнул седеющей гривой волос, глядя на Мамырева.— Усталось мою как рукой сняло. Вели, Вася, кафтан мне подать — пойдем ко княгине ужинать,— и вынул из ушата ноги.
На следующий день великий князь принимал посольство Казани. Если раньше послов Алихана (Алегама по-русски) встречали скромно, то теперь Иван, словно чуя, что приехали они с добром, повелел поместить их в теплые и светлые палаты, выдавать в день на едока по курице да по две части говядины, по два калача по- луденежных, а соли, сметаны, масла, меду и вина — сколько понадобится.
На лестнице, у дверей встретили Даньяра два сановных боярина, провели в палату. Послы сразу поняли, что прием им сделан великий: в палате было многолюдно. Сам великий князь сидел на возвышении, на троне, ступенью пониже, справа сидел его старший сын Иоанн, слева — великая княгиня Софья с годовалым своим первенцем Василием на руках. Младенца выносили на все большие приемы, потому как он провозглашен был великим князем и наследником престола. За спиной у Софьи стоят Василий Мамы- рев, за спиной Иоанна—дьяк Курицын. Остальных дьяков и бояр Рун не знал.
Вошедши, Даньяр поклонился Ивану большим поклоном и по- татарски произнес:
— Брат твой Алихан, властитель Казани, кланяется тебе, государю Москвы, с почтением.
Туга перевел слова посла по-русски. Иван, вставши с трона, тоже склонил голову и спросил, здоров ли брат его, Алихан. Потом подал Даньяру руку, чего ранее не случалось, и велел садиться на скамью супротив себя.
Посол сел, посидел немного молча (так его заранее научил Ма- мырев), потом заговорил:
— Повелитель мой, царь Казани Алихан, велел сказать тебе, повиниться за то, что его воины на твои земли бегали и лихо тебе чинили без его, великого хана, ведома. Отныне Алихан обещает следить за своими подданными крепко и договор на дружбу исполнять прямо. Потому как та шерть тебе его отцом дана, а воля умершего хана Ибрагима священна. И еще хан велел сказать тебе, что все твои недруги будут и его недругами и, буде кто из них на тебя войной пойдет, тому хан помогать не будет, на то крепкое слово тебе дает.
Иван выслушал перевод и ответил твердо:
— Передай брату моему, царю Казани Алегаму, что я, великий князь, стоял на той шерти и буду стоять, воинов моих в его пределы слать не буду и недругов хана своими недругами честь буду. Обещаю мир и дружбу на все его царствование. На том крепкое слово мое.
— И еще просил Алихан, чтобы ты с подданных его: Туги сына Изимова и с Ивана Руна — гнев свой снял и вину их простил бы.
—- Людей этих я знаю, в том, кому им служить, они вольны, а гнева своего я на них никакого не клал, вина их мне неведома. Однако, если они передо мной вину чуют, пусть скажут об этом.
— Великий государь,— заговорил Рун,— в ту пору, когда мы творили посольство в Крым, служили боярину Беклемишеву. Ты его в подземелье посадил, а мы, убоясь, что и с нами то же будет, из Москвы убежали. Вот наша вина.
— Страх ваш напрасен. Боярин Никита закреплен мною был по ошибке, теперь он на воле, живет в городе, и вины на вас нет. Коли хотите вы брату моему Алегаму служить — служите. На том слово мое. А грамоту хану Казани дадут вам дьяки Курицын и Мамырев дня через три.
Потом послов увели на подворье, где, по принятому порядку, будут потчевать вином и медом.
Спускаясь с лестницы, Мамырев шепнул Руну:
— Седни вечером отпросись у посла и приходи во двор к дьяку Курицыну. Дело есть важное.
Даньяр на посольском подворье от вина отказался, потому как пророк Мухаммед правоверным пить вино запретил. Но поскольку к Коране про медовое пиво ничего не сказано, то посол нахлестался ( я медовухи до того, что ему отказались служить ноги и на постель был отведен под руки.
Вечером Даньяр спал как убитый, и Рун с Тугой без помех пришли, к дьяку Курицыну.
Сперва говорили о делах государственных, дьяк передал им слова великого князя, что он на Руна и Тугу крепко надеется и просит совета немалого. Задумал-де Иван Васильевич срубить на границе земель казанских город и просил указать для этого место самое удобное. Вы бы на горной стороне, сказал он, места получше
поразведали, подумали бы и сказали. Иван Рун ответил, что он об этом уже думал и лучшего места, чем то, где Сура впадает в Волгу, не найти.
Поговорив еще о том о сем, дьяк Курицын сказал:
— Хочу я боярину Никите помочь, да без вас, видать, не обойтись. Знаю я, что страдает он во вдовстве своем по княжне Мангупской, что спрятал ее где-то под Москвой, а открыться в этом боится великого князя. Вы бы пошли к нему да сказали, чтоб не боялся.
Иван, почуяв в этих словах ловушку, ответил:
— С какой стати — мы? Нам про княжну ничего неведомо. Ежели ты, дьяче, знаешь — ты и скажи.
— Пойми: ни мне, ни великому князю таких советов давать нельзя. Если делать это открыто, пойдут по Москве снова худые разговоры...
— Что ж тут худого?
— Вы многого не знаете. Князь Исайя Мангупский убит турками, Мангуп разграблен, и княжества такого ноне нет. А великому князю брак этот ради княжества был нужен. Теперь такая надобность отпала. И люди скажут: пока нужна была княжна, прочил он ее за сына, а теперь... Короче говоря — пусть Никита тихо обвенчается с Катериной и живет. Сие говорю вам по совету великого князя.
От дьяка Рун и Туга пошли на двор боярина Никиты Беклемишева...
В первых числах июля в ватагу возвратился Василько. Посетили они с Авилляром Казань. Паша делами своими был доволен, поведением атамана — тоже. Да и в ватаге дела шли хорошо: узнала вольная донская степь, что скоро предстоит поход в Сарай- Берке, где будет чем поживиться, и повалили к Ивашке ходоки от станиц, ватаг и мелких ватажек. Паша радостно потирал руки: веление султана он исполнил в точности, теперь смело можно в Кафу возвращаться и ждать там начала великой и выгодной войны.
Уезжая, сказал атаману: ,
— Пошел ты со мной по одной дороге, смотри в сторону не сверни. Отступишься — голову сломаешь. А тебя жена в Москве ждет. Говорят, красавица. И еще скажу: я не только каждый шаг твой буду знать, не только каждое слово — что во сне будешь видеть, тоже буду знать.
— Не думай обо мне плохо, господин. Я себе не враг,— ответил Василько.— Ты, я чаю, сам заметил, что я о измене и не помышляю. Все будет, как задумано.
Когда турок уехал, Ивашка спросил:
— Где же это вы шлялись столь долго? За это время не токмо Орду, всю землю разведать можно.
Когда рассказал атаман, что были они в Сарай-Берке, в Москве и даже в Казани, у Ивашки от удивления — глаза на лоб.
— Ну-ко, давай, давай рассказывай. Вот диво-дивное, а?
— Расскажу все, успеешь. Ты сперва сам расскажи — от деда Славко вестей нет?
— Нету. За Андрейку беспокоюсь — ночи не сплю.
— Хоть и присосался ко мне этот поганый турок, будто клещ, не отпускал меня ни на шаг от себя, одначе понял я, что в Москве их не было. Кого-то надо еще послать. Инако вся задумка наша — коту под хвост. Пропадем.
— Видать, оплошку где-то сделали, — с грустью сказал Ивашка.
— У этого турка ногти, что у волка. Загубил он наших — старого да малого.
Всю ночь Василько рассказывал Ивашке про свой истомный, тревожный и радостный путь. О Москве, о встрече с Чуриловым, об Ольге.
А через неделю еще одна радость. В глухую полночь прискакал из своей станицы Микеня, ввалился в Ивашкину каюту хмельной, растолкал Ивашку и атамана.
— Зажгите огонь, черти! Пить будем, гулять будем! Музыка при себе! — и выложил на стол гусли в знакомом всем чехле.