Вольные кони — страница 24 из 57

Тайга меж тем отогревалась, как люди горячим чаем. Легкий прозрачный туманец бродил меж стволов, обвивал кустарник, истаивал. А когда из-за соседнего хребта вынырнуло солнце, все вокруг брызнуло ослепительными хрустальными лучиками – роса заиграла. И через какое-то время в той стороне, откуда пришел свет, затюкал чей-то нетерпеливый колот. Бум! Бум! – набатом наплывали оттуда звуки, будоражили Валерку. Ему не терпелось стукнуть первый кедр и поглядеть, как посыплются шишки. Он уже нетерпеливо поглядывал на Матвеича, но командир помалкивал, терпел и вроде даже не слышал, какая горячая работа шла на соседней горе.

– Ишь ты, лупят как, пора бы и нам начинать, – не выдержал Валерка, чувствуя, как закипает в нем азарт.

– Не гони, там такие же, видать, как ты, шишкари, на дурничку хотят взять. А не получится. Кедр сырой стоит, и половины шишки не отдаст. Пусть солнышко подсушит, ветерок вершины обдаст. А мы пока колот отыщем, новый делать некогда.

Солнце вовсю вытягивало из кедровника сырой туман, когда они, погасили костер, сбросили теплые ватники и остались в штормовках. Пронзительно вскрикивали проснувшиеся кедровки, пробовали голос бурундуки.

– Затараторили, эти зря верещать не станут, сейчас возьмутся пузо набивать. И нам пора, – сказал Матвеич и зашагал по склону.

На ходу он качнул рукой невысокое деревце, и оно неожиданно уронило пару крупных шишек.

– Видал, если такие кедрята нынче уродили, что же эти великаны нам приготовили? – глянул Матвеич на высоченные кедры и повернулся к Валерке: – Где-то тут я колот оставлял, смотри лучше.

Березовый колот они отыскали метров за полста. Валерка подхватил толстую жердь, на которой чуть косо сидела двухпудовая чурка, взвалил на плечо, молодцевато выпрямился и охнул, присев под тяжестью.

– Да ладно тебе удаль показывать, надорвешься еще с непривычки, – добродушно улыбнулся Матвеич и отобрал колот. – Натаскаешься еще. Двинем-ка к тому вон кедрачу, сдается мне, его еще не тронули.

Он неторопливо, но и без натуги, шел по кедрачу, огибая замшелые, вросшие в землю валуны, переваливался через стволы поваленных деревьев, как будто только то и делал в жизни, что ходил с колотом на плечах. Неожиданно они вывернули на дорогу, по которой шли ночью, и только собрались ее пересечь, как из-за поворота показался мужик. Он как-то странно спускался с горы. Валерка сразу и не понял, чего это он раскорячился и пятится задом. Пока не рассмотрел, что мужик волоком тащит туго набитый мешок. Так, не разгибаясь, он доплелся до них, грузно опустился на землю и только тогда повернулся к ним лицом.

– Петруха?! – изумленно выдохнул Матвеич и опустил колот. – Вот не чаял тебя тут встретить. Здравствуй, Петруха! Я было решил, что ты свое отходил по кедрачам. Слышал, ты в больницу попал…

– Здорово, Матвеич! – отдышавшись, ответил мужик. – Лежал, да вот вроде оклемался. Не вытерпел, как прослышал, какая нынче шишка. Все бросил и убежал в тайгу. Теперь обратно, в больницу, наверное, не возьмут. А силы, оказалось, не те, истратил их на лекарства. Видал, как передвигаюсь, еле мешок тартаю. Тяжел, зараза…

– Совсем ты сдурел. У тебя же сердце надорвано. Пока до города свой мешок доволочешь, концы отдашь.

– Да если бы один мешок-то, у меня тут неподалеку, в кустах, второй схоронен. Я их по очереди волоку, метров по сто каждый. Один брошу, за другим плетусь. А не оставлять же, жалко, а, Матвеич? – проговорил он плачущим голосом.

Мелкие капельки пота скатывались по его серому одутловатому лицу, дыхание срывалось, и слова он выталкивал с трудом и одышкой.

– Ты это брось, Петруха, сдохнешь. Мало ты в своей жизни ореха перетаскал? Весь ведь все равно не утащишь.

– А-а, ничего, я валидол пососу да и дальше пойду…

– Эх, помог бы я тебе, да сам видишь, только наладились на промысел. В ночь зашли. Успеть бы до непогоды, – торопливо и виновато сказал Матвеич.

– Да что я, не понимаю, давайте, мужики, двигайте выше, там еще дополна ореха. Я мимо иду, шишку увижу – аж злость берет на свою немощь. Так бы и допрыгнул, сорвал. Пропадает добро.

– Сам ты пропадаешь. Послушай, Петруха, доброго совета – брось промысел, не жадничай. Туда же все с собой не заберешь. А в одиночку и здоровый жилу надорвет. Не молодой уже, чтоб жеребцом по хребту бегать. Ты на себя посмотри, краше в гроб кладут.

– Ладно тебе, что смотреть-то, мне на вечернюю электричку поспеть надо. Бывайте, – взялся он за мешок, поднялся и потащился дальше.

Матвеич безнадежно махнул вслед ему рукой, взвалил колот и, не оглядываясь, споро пошел в гущу кедровника. Но все же не выдержал, остановился и долго смотрел на Петруху, пока тот не исчез за поворотом дороги.

– Убьет себя, дурак. Это ж надо, с его здоровьем одному в тайгу идти. Года два его не видел в кедровнике. Думал, все, отгулял свое. Слышал, что врачи ему даже легкую работу запретили, послали на пенсию по инвалидности. А он всему наперекор. Я его не жалею, Бог его рассудит. Он все годы так кержачил, без напарников. Больше всех хотел ухватить, ни с кем не делиться. Вот и ухватил инфаркт. Баба у него такая, стервоза жадная, не жалеет, губит мужика.

И пока они продирались сквозь кустарник, примериваясь к кудрявому зеленому островку над лесной порослью, Матвеич все не мог успокоиться, чертыхался под колотом:

– Нет, такого могила исправит. За копейку всем пожертвует. Голым станет ходить, если за последнюю рубаху ему хорошую цену дать. Я однажды заехал к нему по делу. Больше калачом не заманишь. Деньги, они ведь должны делу служить. А он их копит-копит, и сам не знает, для кого. Детей у него нет. Живет в предместье, хоромы, а не дом. Внутри ограды чистехонько, будто он двор пылесосит, зато за калиткой – помойка. Он мусор за забор валит, сам видел. Там, говорит, не моя территория, хоть трава не расти. И что за человек? Его дерьмо со всех сторон окружает, скоро совсем задавит, а он царствует!

Он, наверное, еще долго бы прохаживался по Петрухе, но они наконец-то вышли на просторную поляну, на которой будто кто специально расставил для них кедры-близнецы. Матвеич выцелил глазом одного из них и двинулся напрямки, чтоб не сбиться с курса.

– Вот с этого и начнем. Так я и думал, давно его никто не тревожил, – погладил он заплывшую бурой смолой отметину на могучем стволе. – О, какой зверюга, такого с налета не возьмешь!

Валерка, сколько ни запрокидывал голову, аж шапка сваливалась, не мог разглядеть в густом переплетении веток ни шишки.

– Так он пустой, Матвеич? Зря только силы потратим.

– Чтоб такой красавец да пустым стоял? Значит, действуем так: колотом бью я, ты только направляй мой удар и смотри, куда шишки летят, а то потом и половины не досчитаемся!

Первый удар вышел никудышным – березовая чурка скользнула по стволу, отщепила кусок коры, и если бы не Матвеич, улетел бы Валерка под склон вместе с колотом.

– Куда правишь! – поймал его напарник. – Помощничек, мать твою, не зевай, останешься без дорогого наследства!

Зато следующий удар вышел как надо – литая чурка припечаталась к стволу. Дерево вздрогнуло всем своим длинным могучим телом. Удар докатился до самой вершины, и там затрепетало темное пламя. Матвеич коротко приказал:

– Голову под чурку!

И сам присел, прячась под колот. Вверху зашелестело, и с шипящим свистом в мягкий мох вонзилась первая шишка. Мох беззвучно сглотнул ее. Едва заметная вмятина на сером пушистом холсте выказывала, куда она нырнула. И тут же кедр полукругом отсыпал десятка два шишек. Следом летели ошметья старой коры, кружились длинные сухие хвоинки. Они еще раз тукнули по стволу и получили в ответ еще столько же увесистых, с кулак, шишек.

– Мог бы и побольше, да жалко тебя портить, – с сожалением сказал Матвеич.

Валерка прислонил колот к дереву и бросился выуживать добычу. Тут по ветвям белкой проскакала запоздавшая шишка и больно щелкнула его по спине.

– С крещением, – хохотнул Матвеич, перетаскивая колот к другому кедру.

Азарт забрал Валерку: он размашисто, наклоняясь всем телом, бил колотом, относил полные мешки к шалашу, высыпал на брезент и бежал обратно. Ту или иную работу они делали с Матвеичем поочередно. Прогноз оправдывался: с некоторых урожайных кедров брали по сотне шишек, как на подбор крупных и ядреных.

– Ну, что я тебе говорил! – выкрикивал Матвеич после каждого удачного замаха. – Сыпет и сыпет! Не я буду, если по мешку ореха домой не увезем. Эх, времечко! Побольше бы дней да транспорт сюда!

В себя пришли они лишь к вечеру, на десятом мешке шишек, когда на светлые мхи легли глубокие тени кедров. Валерка уже ничего не понимал от усталости, мог так дотемна махать. Но опытный Матвеич охолонул его:

– Шабаш, надо к шалашу выбираться, иначе за ночь шишку не обработаем. Мне еще валек мастерить. Хорошо хоть терки сохранил, под колоду спрятал. Сегодня нам спать не придется, будем тереть да веять.

И только когда возвратились, Валерка вспомнил, что еще не обедали и ужинать пора. Пока Матвеич поднимал из пепла костер, он сбегал к роднику за водой. Солнце уже цеплялось за острые вершины гор и скоро скользнуло по стволам кедров вниз. Но было еще светло в этот короткий закатный час. Изредка вскрикивали кедровки, пищали бурундуки, привлеченные грудой смолистых шишек. Все кругом постепенно налаживалось на покой. Матвеич подбросил в костер смолья, и сразу жарко объяло кедровую колоду: потрескивая, оползала древесная плоть, протягивало синие угарные огоньки. Валерка утомленно смотрел на пламень, лижущий котелок с булькающими в нем картофелинами, на Матвеича, вспарывающего острым ножом банку тушенки, и полегоньку отходил от дневной горячки.

– Слышь, Матвеич, ну и попортили мы сегодня кедров, – сказал он чуть погодя. – Не по себе как-то: били, аж кора летела. Что, нельзя по-другому ореховать?

– Пожалел волк кобылу, оставил хвост да гриву! – пробуя густую похлебку, откликнулся тот. – Раньше надо было жалеть, когда колотом махал как оглашенный. Жалко ему теперь стало!