Он насытился, медленно тянул коньяк, загрызая его яблоком. Но даже не осоловел, хотя почти в одиночку прибрал бутылку. И не терял интереса к разговору. Любознательный парень. Хотя чему тут удивляться – касьяновская порода, те вечно каждой дыре затычка.
– Нет, отсталый ты, Антоша, человек. Далась тебе эта наука. Прежде чем сделать, надобно хорошенько подумать, – рассуждал он, подперев подбородок кулачищем. – Я как рассуждаю: человека должны достойно оценивать по его трудам. Так? А у тебя что? Денег мало, уважения с гулькин нос, хоть бы сухпаек давали на прокорм, как военным. Но до тебя, вижу, это все равно не дойдет. Потому зайду с другой стороны. Помнишь, какой почет раньше учителям был? Учительница пока по улице идет, здороваться устанет. А сейчас? Стою как-то у магазина, с одноклассницей Катькой Сенотрусовой разговариваю. С грамотешкой у нее всегда туго было, еле до восьмого класса дотянула и бросила учебу. А гонору! Продавцом в сельпо работает! В ушах серьги золотые, на шее кулон и на пальце – печатка. Во, как у меня! – повертел он свой перстенек. – Тут мимо Анна Трофимовна проходит. На пенсии давно уже, а все ребятню учит. Некому. Эта мымра к ней поворачивается, губешку оттопырив: зайдите, привезли, что вы просили. Меня аж в жар бросило. Я, конечно, в школе тоже поведением не отличался, но весь стыд еще не потерял. На развод осталось. Вскипел. Тебе Катька, говорю, кто позволил так с Анной Трофимовной разговаривать, такая-сякая немазанная! Она картошку свою наморщила и важно отвечает: ты на меня посмотри и на нее. Мол, она до старости дожила, а новое пальто купить не может. Нет, ты представляешь! Короче, обсмотрел я ее разными словами, у меня не заржавеет. И дальше пошел. Но загвоздка осталась. Анна Трофимовна на селе всех, от мала до велика, выучила, а о золотых сережках и не мечтала. Вот и скажи, где она, справедливость! Сезон отработаю, домой поеду, в гости, привезу ей в подарок сережки. Такие, чтоб Катьку от зависти повело, – мечтает он.
Непонятный Юрка парень, не знаешь, куда его в следующую минуту занесет. Догрыз яблоко и посоветовал:
– Ты ж ученый, изобрел бы чего, глядишь, какую премию дали.
– Дали… Догнали да еще поддали, – засмеялся Антон. – Я философию изучаю, в ней и до меня столько наизобретали, до сих пор не разобраться. А то еще изобретешь чего, потом бежать куда?
– Марксистско-ленинскую? – уточнил Юрка с умным видом. – Теперь понятно, почему ты такой пришибленный. Чего так не повезло-то, на кого другого выучиться нельзя было? – И сожалеючи посмотрел на него. – Дело пропащее, что и посоветовать, не знаю. В этой твоей философии сплошной туман. Я читал как-то, ни черта не разобрал. В прошлом году прибило к нам в артель такого вот одного философа. Только он совсем уж обтрепался, дошел до ручки, хотя и доктор наук. Он там что-то намудрил или совсем мозги себе запудрил, его и погнали с должности. Книжек с собой привез, думал, в свободное от работы время почитать. Через неделю они пылью покрылись. Он, бедолага, поначалу даже ужинать не мог, падал и до утра не шевелился. Я с одного тома пыль стряхнул, раскрыл и закрыл. Мура. К жизни не приспособлено. Старательская артель это что? Вся жизнь. Потому как сама за себя говорит – старайся! Как постараешься, так и получишь. Вот такую философию я признаю.
– И все понятно. Как в детсаде, – подначил его Антон. – Днем – светло, ночью – темно. Компот – сладкий, а водка – горькая.
– Те-те-те, – скороговоркой ответил Юрка. – Много ты понимаешь. Кто водку пьет, тому сахара не надо. Хотя откуда тебе знать. Ты по части пития – так, любитель в полулегком весе. А я всякого повидал. Был у меня корешок, мы с ним вместе атомную станцию строили. Правда недолго, через год приспела ему белая горячка. Да как-то в один миг скрутила, а поздоровее меня был. Но это у него на моральной почве. Вообразил, что мы главные вредители в стране, он – главный террорист и станция – огромная бомба. А теперь за все, что мы натворили, полагается ему смертная казнь. Ну да если не хватает, не добавишь, – задумчиво помолчал Юрка и продолжил:
– Еле уговорили его врачи, с моей помощью, в больницу лечь. Везу товарища в санитарной машине. Глаза у него с блюдце, меня лишь чуток узнает. А так – все чужое. Сидит на скамеечке, пальцами выстукивает: точка-тире, точка-тире. А мы с ним в армии на одной радиостанции служили. Я его почерк влет читаю: «Братва, выручай, меня схватили, передаю координаты… Прием. Слушайте все…» Вот тут-то я и сказал себе – стоп, Юра, задний ход, не увлекайся. Мы с ним до того несколько месяцев через день да каждый день принимали.
Серые его глаза на секунду темнеют, зрачок медленно расширяется и тут же сужается. Темный ужас плещется в них. Антону зябко от его взгляда и он думает, что Юрку ему никогда не понять. Столько в нем жизнь понамешала всего, днем с огнем не разобрать. Где добро, где зло, за что любить, а за что прочь гнать. Да что Юрка, себя бы понять.
А гость уж вновь посмеивался, как ни в чем ни бывало и полон был хмельных сил. У Антона сил не осталось его слушать, он поднялся со стула, подошел к окну. День отливал янтарем: холодный и солнечный. Но с крыши уже срывалась капель, молниеносно просверкивала, тушила белое сияние. Тут над плечом навис Юрка и спросил лениво:
– Действующая или как везде – памятник архитектуры?
– Тебе-то что? Грехи что ли собрался замаливать? – пошутил Антон.
Юрка тяжело помолчал за спиной и с растяжкой ответил:
– Да не помешало бы. Предки знали что делали: покаялся и грех с плеч долой! А так таскай его всю жизнь на себе, не рюкзак, не сбросишь.
– Если бы все так просто было. Согрешил, покаялся и чистенький. Тут концы с концами не сходятся. Что-то не спешат злодеи повиниться, а если и спохватываются, то на самом смертном одре. Тебе-то какая нужда приспела?
– Что я, чурбан? Трын-трава, по пояс рубаха. У меня раньше тут никогда не болело, – показал он на грудь, – а теперь, бывает, болит. Душа, наверное. И чтобы она вся не изболелась, требуется выпить. Она тогда в сторонку отодвинется и не мешает.
– Проходимец ты, Юрка! – в сердцах воскликнул Антон, уязвленный его ерничаньем. Опять обвел его вокруг пальца. И что за человек?
Подпустит к себе, подразнит и тут же отбежит подальше.
– Точно, – закричал он, – проходимец и вездеход. Все насквозь пройду и нигде не забуксую!
– Ты, вроде, хотел город посмотреть, – вспомнил Антон.
– Да, что я его, не видел, что ли? Билет на самолет надо купить, в магазин зайти, – повертел он пустую бутылку.
И остановил свой взгляд на Антоне. Оглядел его с ног до головы. Так, что тот кожей почувствовал, какой у него, по сравнению с гостем, затрапезный вид. Свитерок да старенькие джинсы времен первого стройотряда. Юрка тихонько присвистнул:
– Упаковать тебя надо, а то попадем в какое приличное общество. Каждому ведь не объяснишь, что ты ученый…
Антон и обидеться не успел, как Юрка распотрошил вторую сумку, вынул черный кожаный пиджак, встряхнул, как залежалую шкуру и набросил ему на плечи.
– Тютелька в тютельку, владей, пока хозяин добрый…
Пиджак ловко облегал плечи, прямил спину и, вроде, поигрывал мускулами его тела.
– Вперед и с песней! – скомандовал Юрка, и они вышли на улицу.
Днем город был отдан во владение весне. Солнце подтапливало ледяную корку на асфальте дорог, очищенные тротуары быстро подсыхали, а запах талого снега витал в воздухе и кружил голову.
Антон едва поспевал за упругим шагом гостя. Тот и по незнакомым улицам ходил, как по родной деревне – не задумываясь. В агентстве они без проволочки купили билет на завтрашний самолет. Антон и подивиться не успел, как это легко и ловко вышло у Юрки – он даже в очереди не стоял. Неисповедима и капризна судьба, если уж кого выберет в любимчики, то на всю жизнь.
– Ого, пора и отобедать, – глянул Юрка на часы – они у него к месту и не к месту играли чужеземный гимн так, что прохожие оглядывались. – Тащи меня в ближайшее заведение.
– Пельменная за углом, – от всей души предложил Антон.
– Ты если меня хочешь отравить, скажи сразу. И веди, например, в диетическую столовую. Там я точно окочурюсь от общепитовской еды. Нам с тобой нужен порядочный ресторан.
Антон понятия не имел, какие у них в городе порядочные рестораны, а какие нет, и повел Юрку по центральной улице. Гость оказался большой привередой. Промчался мимо двух вполне приличных, на взгляд Антона, ресторанов и остановился лишь на набережной, у «Интуриста». Антон возле него даже близко не стоял. И подумал, что уж сюда-то их точно не пустят. Но с Юркой все устраивалось само собой. И швейцар не задержал на входе, и в зале свободные места оказались, и столик достался им у окна с видом на синюю реку. Сию же минуту подошла официантка в кружевном фартучке и утомленно спросила:
– Что будем кушать, мальчики? Комплексный обед или заказное?
– Здрасте, девочка, – откликнулся Юрка, – ты посмотри какой клиент тебе пришел, – выразительно сдвинул брови и посыпал скороговоркой: – Так, милая, нам балычок, устрицы, филе из рябчика, фрукты, шоколад, армянский коньячок, желательно…
– Шутите, мальчики, да? – проворковала официантка.
– Так я и знал, Антон Михайлович, что здесь нас вкусно не покормят. Ничего не поделаешь – провинция, – огорченно вздохнул Юрка и с полным удовольствием посмотрел на девушку. – Значит так, полностью полагаюсь на ваш безупречный вкус… Несите самое вкусное. Но уж коньячок, солнышко, расстарайся армянский. Ты, Антон Иванович, не возражаешь против «Арарата»? – вдругорядь переврал он его отчество.
Официантка кокетливо поправила прическу и грациозно удалилась.
Антон проводил ее изумленным взглядом и перевел глаза на Юрку:
– Ты хоть раз в жизни видел филе из рябчика?
– Рябчиков сколько угодно, а филе нет. Учись, пока я жив – заказ должен быть роскошен и ошеломляющ. Все равно ведь у них в меню: антрекот и люля-кебаб. Не бойся заказывать все, что тебе в голову придет. Если даже потом витаминный салат закажешь, останешься уважаемым клиентом.