Так неделю с ней и прожил. Лучше и не рассказывать. Жрица любви! Угорел я с ней, но вовремя сообразил и дал задний ход. Не нравится, когда меня бабы кормят-поят. И деньги эти шальные… Спрашиваю: где столько нашалила? Смеется. Независимая женщина, у такой разве правды добьешься.
Антон давно уже не смеется. Понимает, что такое не выдумаешь. И в лицо Юрке старается не смотреть. И так странное чувство гложет, будто в щелку за ним подсматривал.
А тем временем Юрка уже кричит веселым голосом через весь зал:
– Натали-и! – и когда только имя успел узнать.
Пока официантка идет к ним, плавно огибая столики, говорит неожиданно трезво и жестко:
– Рассчитались и дальше. Дело у меня одно есть безотлагательное.
Обещает Наташе встретить ее с подругой вечером у ресторана. Напрашивается в буфет за конфетами и вином, и возвращается с потяжелевшей сумкой.
На набережной холодно, свежо. Ветру на реке привольно, напролет проскакивает город. Антон жадно вдыхает пьянящий воздух и чувствует ломоту в висках. Хочется тишины и покоя, суматошный выдался день. Сейчас бы домой, но у Юрки еще какое-то дело завелось. Одного не оставишь. Гость замечает его кислое настроение:
– Я только разошелся, а ты уже хандришь. Мы так с тобой не договаривались. Сейчас быстренько смотаемся в одно место, а потом заберем девушек к тебе. Стол наладить еще надо.
– Может, оставим эту затею? – слабо отбивается Антон. Ему не хочется ни есть, ни пить, ни встречаться с девушками, ничего не хочется.
– Вареный ты какой-то, – сердится Юрка. – Случилось что? Говори, я помогу.
– Ты в этих делах не помощник. У меня защита кандидатской срывается, а я в ресторанах сижу. Главное сделал, так, по мелочам, осталось, и надо же, вдрызг рассорился с руководителем, – сам того не ожидая, выдает Антон сокровенное, то, о чем подспудно думал все это время.
– Мне бы твои проблемы, – отмахивается Юрка, но все же спрашивает: – По идейным соображением? Так ты парень вроде смирный.
Рассказывать или не рассказывать – колеблется Антон, но недолго, коньяк размягчил его, сделал податливым.
– Глупее не придумаешь. Я у этого профессора в любимых учениках ходил. Он меня на кафедре оставил и с кандидатской помог. Душа в душу жили, лучше не бывает, осталось разве что на его дочке жениться. И надо же, из-за чепухи поссорились. Да я сам виноват. Мужик-то он не зловредный, тоже из простых в люди выбился. Институт Красной профессуры в свое время заканчивал, был в тридцатых годах такой. Но, понимаешь, есть у него одна речевая странность. Вместо «чревато» всегда говорит «чирьевато». «Это, молодой человек, чирьевато ошибкой!» Я студентом был, по наивности думал, что это у него юмор такой народный. Ну, шутит он так. И черт меня дернул за язык его поправить. Только тогда сообразил, что к чему, да поздно было. Старик вспыхнул, замкнулся и даже здороваться перестал.
Юрка сгибается в три погибели, хлопает себя по коленкам, приседает у парапета, давится смехом:
– О-о. У-у. А-а, я-то думал у тебя с юмором неладно. А ты хохмач почище меня. Вечером еще расскажешь, поумираем…
– Нашел время смеяться, – огорченно отзывается Антон. – У меня, можно сказать, жизнь рушится…
– Конец света, – обрывает смех Юрка. – Теперь выгонят тебя из ученых, ко мне пойдешь в артель, человеком станешь.
– Нет, точно зарубит он мне защиту, найдет к чему прикопаться, интриган старый, – думает вслух Антон.
– Да он что, враг себе? У вас же, поди, тоже есть план по выпечке кандидатов. Раз государство у нас насквозь плановое. Так он от тебя и откажется. Тоже, наверное, сидит, мучается. Но тебе надо ему помочь. Как он, не против коньячка? Употребляет или ему это уже чирьевато?
– Тебе бы все насмешки строить, – устало отмахнулся от него Антон. – Это же профессор, светило!
– А по мне хоть сам папа римский, говори номер телефона и как его там по батюшке, только быстро, а то я раздумаю!
– Ты в своем уме?! – шарахается Антон. – И не думай.
– С тобой или без тебя, я найду этого профессора, даже если мне придется опять сдавать билет на самолет.
Антон понимает, что попал в безвыходную ситуацию и так просто от Юрки не отделаться.
– Петр Федорович, – говорит он и тоской представляет, что за всем этим последует. Юрку уже не остановить.
Он ныряет в телефонную будку, накручивает диск, с минуту с кем-то разговаривает – за стеклом не слышно. И выходит с серьезным выражением лица, совсем другим человеком, чем входил.
– Так, пошли!
– Куда пошли?!
– На кудыкину гору, к Петру Федоровичу, куда же еще. В моем возрасте, говорит он, чревато последствиями, заметь правильно говорит, в гости ходить. А ко мне, милости просим. И чего ты боялся?
– Что ты ему наплел? – паническим шепотом спрашивает Антон. – Все, теперь точно не ученой степени, как своих ушей. Связался с тобой на свою голову.
– Может, тебе сто грамм налить, чтоб успокоился? Я за язык его не тянул. Раскинь мозгами, зачем мы ему, если он помириться не хочет? Заинтриговал я его.
– Бутылкой, что ли? – схватился Антон за голову.
– И бутылкой тоже, ты же разве догадаешься старику поставить. Он похихикал и говорит: «Ну заходите, раз у вас день рождения, спасибо, что старика вспомнили».
– У кого день рождения-то, – не понял Антон.
– Ну не у тебя же, тебе пока растолкуешь, взмокнешь. Не мучай голову. Пошли, нам надо побыстрее управиться, а то девчонок прокараулим.
До профессорского дома по набережной пять минут ходьбы. В подъезде Юрка уверенно жмет кнопку звонка, и дверь открывает сам хозяин.
– Здесь живет известный уважаемый человек в городе, а табличку на двери никто не догадается поставить. И некому побеспокоиться, – вместо приветствия говорит Юрка деловым тоном. – А так, представляете, Петр Федорович – по бронзе чернью, солидно, все, кто мимо проходят, читают, проникаются.
Профессор изумленно глядит на него и в замешательстве, шаг за шагом, отступает в прихожую. Антона от таких выходок Юрки уже мелкая дрожь бьет. Но Петр Федорович уже оправился от растерянности:
– Да я и сам, признаться, подумывал о этом, Юрий, я правильно запомнил ваше имя? Но как-то не принято у нас в провинции, – говорит он и приглашает в гостиную.
– А жаль, – в тон ему рассудительно отвечает Юрка и неторопливо раздевается. – А то я бы у себя на работе в два счета табличку сварганил.
– Простите, а где вы работаете?
– Сразу и не объяснишь: тайга, ручьи, драгметалл, – высвободив себя из дубленки, отвечает Юрка. – Самые обычные профессии, но каждый в артели умелец. Как говорится, можем сделать все: от гвоздя до пулемета. Кстати, к вашей науке отношусь с огромным почтением. Вся наша жизнь одна сплошная философия. Спасибо вот Антону, просветил, с вашими работами познакомил. Очень, знаете, интересно.
Петр Федорович одобрительно смотрит на гостей. И Антон понимает, что и в самом деле старик переживал, мучился от размолвки, и рад его видеть, хоть и виду не подает. Только бы Юрка не сорвался: мало того, что врет напропалую, еще и умничать взялся. Это ему не официанткам мозги пудрить, опозориться недолго.
Из гостиной выплывает дородная жена Петра Федоровича и Юрка устремляется к ней. Церемонно наклоняет голову, припадает к руке. Этому-то он где научился? Без тени смущения принимает поздравления с днем ангела. Вынимает коробку конфет и бутылку марочного вина. Тут же вызывается помочь собрать стол. Мило шутит и, по оживленному разговору на кухне похоже, что он совсем очаровал хозяйку.
Антону ничего не остается, как беседовать с профессором, и оба делают вид, что ничего не произошло. Юрка стремительно завоевывает интеллигентное семейство. «Чертовщина какая-то, так не бывает, – мрачно думает Антон, и одновременно радуясь, что все так устроилось. – Что они в нем находят? Впору ущипнуть себя. Еще и час назад не мог помыслить, что окажусь тут и помирюсь с Петром Федоровичем».
Юрка за столом сияет, будто именинник. Расточает комплименты, произносит тосты, наполняет рюмки – в общем, чувствует себя как дома. Из ничего сотворил праздник. Ему, похоже, понравилось гостить у профессора, ни разу не вспомнил о своем срочном деле. А главное, его перестало тянуть на научные разговоры. Это и расслабило Антона, перестал подстраховывать Юрку. Оказалось, зря. Тут он послал в адрес Петра Федоровича невесть откуда залетевшую ему в голову фразу: «Человечество двигается вперед гениями. А как заметил старик Эйнштейн, гениальность есть один из так называемых вторичных половых признаков мужчины. Не при даме будет сказано».
Петр Федорович коротко хохотнул и с удовольствием выпил за это. А после вспомнил:
– Да, а сколько же вам исполнилось лет, молодой человек?
– Двадцать пять, так сказать четверть века, – скромно ответил тот. – Но это если мерять жизнь неизвестно кем установленным сроком. На самом же деле, может, уже пройдена половина пути? А то и вовсе близок край. Человек предполагает, а Бог располагает.
– Ого! – удивился профессор. – Целая философия. Вот, Антон, – повернулся он к нему, – к чему ведет отрыв от народа. Сидим по библиотекам, зарываемся в книги, а жизнь, вот она, течет. Я всегда вам говорил, что надо быть ближе к простому народу.
– Все дело, наверное, в том, что чем больше творим мы несчастий, тем больше ужимается наша жизнь. Раньше говорили – грешим, – понес ободренный Юрка. – У меня образования не хватает додумать эту мысль, а надо бы…
Антон внезапно понял, что здорово переборщил сегодня с выпивкой. Не мог Юрка так изъясняться. Ничего он, проходимец, не читал, не изучал, нахватался у заезжих докторов наук.
– Знаете, Юрий, а вы правы, – уважительно отозвался порозовевший Петр Федорович. – Даже малое нарушение морали необратимо действует на организм человека. Где-то на молекулярном уровне. Не стоит делать плохо ради минутного удовольствия. Себе дороже.
– Не буди лихо, пока оно тихо, – поддакнул Юрка.
– Так, так – кивает головой Антон и злится. Его не покидает чувство, что его заставили участвовать в дурно разыгранном спектакле. Сидят двое за столом, самозабвенно врут друг другу. Причем оба понимают это, но остановиться не в силах. И тот и другой без креста на шее, за каждым тьма грехов. Про них они и думать забыли, и завтра вновь начнут грешить, а пока страдают за все человечество разом. А он, дурак, молчаливо соглашается.