– Стряслось что? – открывая ему дверь, сразу спросила Анфиса. – Ночь на дворе, а ты шастаешь….
– Лежит, заговаривается, – с порога зачастил Степка, проглатывая окончания слов. – Двоих сыновей встретила, остальных ждет. Сейчас поет песню про вещуна, а до этого все частушки исполняла. Родителей дома нет, не знаю что мне и делать. Страшно….
Бабка Анфиса молчит и споро собирается.
– Подожди-ка, где-то у меня отвар был. Поможет ли? – ворчит она, перебирая склянки на полке. – Старость не лечат.
Наконец, находит, заворачивает в чистую тряпицу и выходит со Степкой на улицу. В избе она торопливо скидывает шаль, разувается и проходит за перегородку.
– А-а, Анфиска явилась, – слышится оттуда. – Скидавай обдергайку-то, чаевничать будем. Видишь, какая радость у меня приключилась. Все сыны ко мне вернулись… Ты их мне не заслоняй, не заслоняй, я еще сама на них не на смотрелась. Глянь, какие они у меня бравые, только вот что-то с лица будто серебровые. Или это у меня в глазах так морошно?
– Ты вот что, Аксинья, очнись, никого тут нет. Хватит чудить, подруга, давно уж померли они. Попей лучше отвару, помогает…
– Это ты сама померла, а мы живы, – сухо отвечает бабка и вскрикивает из последних сил: – Сыночки, где вы? Ты куда, ведьма проклятая, их дела? Спугнула! Ушли родимые, – хриплый стон обрывается в горле.
Степка видит, как Анфиса пытается напоить ее отваром, но бабка отталкивает банку, с закрытыми глазами водит рукой перед грудью, будто отгоняет кого. Встревоженная Анфиса поворачивается к Степке и жестом посылает его бежать за родителями.
Степка пулей выскакивает за дверь. Но бежит недолго. Мороз до хруста прокалил ночь. Он сбавляет шаг, зажимает рот вязаной варежкой. Снег скрипит под ногами, как крахмал в холщовом мешочке. Огромный серебряный шар застыл в черном, смоляном небе и пронизывает его ледяными иглами. От дикой стужи и переживаний в его худенькой груди что-то съеживается в комочек. А и съеживаться-то, кажется, там еще нечему.
Луна делает Степку невесомым и прозрачным. Как во сне бредет он по ночной улице, словно сам с собой играет в таинственную игру, неведомо кем занесенную в глухую деревню. В такие вот лунные ночи собираются ребятишки на чьем-нибудь дворе. Выбирают поводыря. Плотно завязывают глаза, берутся за руки и, повинуясь чужой воле, спотыкаясь на каждом шагу, долго кружат по переулкам и огородам. Хлопают калитки, шуршит под ногами сено. Наконец, останавливаются, гадают, куда их завел поводырь. Но вот сброшены повязки, освобождены от слепоты глаза. Все в веселом ужасе озираются по сторонам. Екает сердце: темень кругом, мертвая тишина, а рядом кто-то вздыхает нечеловеческим голосом. Так стонет нечистая сила! Прыскает самый смекалистый, визжат и хохочут от восторга остальные – на одном месте кружились, в стайку зашли да напоролись на сонную корову.
Случилось, выбрали они однажды не того поводыря в своей лунной игре. Он водил, водил их, кружил головы, не зная, чтобы еще учудить. А вывел за околицу и поставил спиной к луне на вершине сопки. И странное дело, никто не спешил стянуть с глаз повязку. Обомлев, слушали они до звона в ушах ночь. Со всех сторон обвевал их легкий, как дыхание, ветерок, и будто неведомая сила пыталась приподнять над землей. Не желая отрываться, Степка первым снял повязку и обмер. Перед ним простирался невиданный мир: мрачный, пустынный, оледенелый. Ни живого огонька, на теплого светлячка не угадывалось в этом гулком онемевшем пространстве. Что высмотрели другие, незнамо. Степка в следующий после этого открытия миг бросился бежать. За ним остальные. И что им тогда привиделось, чего так устрашились? Поди теперь разберись.
Степка дошел до клуба и собрался было свернуть на другую улицу. Но увидел, что далеко внизу навстречу ему идут мать и отец – кто еще в такое время по деревне бродить станет? Поджидая их, он остановился у афиши, объявляющей желанное кино про войну. И удивился, что нарисована она почти точь-в-точь, как он себе представлял: танки, самолеты, бегущие в атаку бойцы. Он даже про мороз забыл. В призрачном, плавно колеблющемся свете солдаты шевелились как живые. Поверженные враги лежали как мертвые. «Не будут к нам лезть, боролись бы тоже за мир, целы остались», – рассуждает Степка. И дает нашим бойцам знакомые имена: вот бежит дядя Петр, бок о бок с ним – дядя Василий, чуть поодаль – дядя Иван, а впереди всех – дядя Трофим.
Луна раскалилась добела, насквозь прожигает маленького и худенького Степку. Он одиноко стоит под ней, под студеными небесами. И знать не знает, что такую же вот луну, похожую на новенький двугривенник, в последний раз он увидит под Кандагаром. Но это будет не скоро, он пока и слыхом не слыхивал о такой местности – географию в школе им преподавал отставной майор.
Родня
Проснулся Сергей внезапно, будто и не спал вовсе – так, на мгновение прикрыл глаза, а тут кто-то провел ледяной ладошкой по лицу, и от этого прикосновения помертвело сердце. Он долго лежал с закрытыми глазами, чувствуя на лице холодный взгляд бездонного черного неба. Незримый свет его пронзал стекло вагонного окна, и вслед за ним просачивался в купе студеный воздух.
Вагон покачивало на быстром ходу, и бег его был плавным, убаюкивающим, но сердце, захваченное врасплох внезапным пробуждением, колотилось испуганно и не в такт ровному движению. Ощущение одиночества, потерянности охватило Сергея. А скорый поезд все грохотал в морозной тиши, неудержимо мчался по заснеженной бескрайней равнине.
Колеса под днищем вагона захлебывались в скороговорке. Сергей слушал их стукоток и думал, что хорошо ехать туда, где тебя ждут хорошие люди или дело по душе, а лучше всего спешить домой – нет станции желанней. Но скорый поезд уносил его в обратную сторону, и поездка эта не сулила ему ничего, кроме беспокойства.
Над головой дребезжала тонкая пластмассовая обшивка, казалось, ткни в нее пальцем – пробьешь насквозь ненадежную стенку, и тут же ворвется в купе свистящий за окном ветер. Сергей приподнялся, сел на скомканной постели и посмотрел за темное стекло. Там было одно черное, растворившее в себе все другие краски небо.
Сергей включил маленький ночник в изголовье, но свет не зажегся, и он близко к окну поднес часы, пытаясь разглядеть тонкие стрелки. Половина пятого – скорее угадал он, чем рассмотрел циферблат. Прошло несколько минут, и ночное небо оказалось не таким уж безнадежно беспросветным: подсвеченное снегом снизу, в вышине оно слабо мерцало рассыпанными пылинками далеких звезд. Самая крупная звезда вдруг стронулась с места, поплыла, увеличиваясь, по ходу поезда и сгинула во тьме. Одинокий самолет поморгал, помаячил бортовым фонарем, и этот зажженный человеком огонек вырвал Сергея из тоскливого одиночества. Он прикоснулся виском к стеклу, ледяной ожог прояснил голову, и к нему пришло отчетливое понимание всей этой поездки, затеянной не по собственной воле. На соседней полке бесшумно и чутко спал человек, вырвавший его из налаженной жизни.
…Телефонный звонок застал Сергея врасплох. День уже катился к вечеру, последние лучи солнца вот-вот должны были мазнуть заиндевелые окна лаборатории, оставляя на белом густые розовые блики. Ему не хотелось отрываться от работы, но телефон не замолкал, настойчиво трезвонил в углу комнаты, и он снял трубку:
– Сергей? Миронов? – не то спросил, не то утвердительно сказал незнакомый мужской голос. – Я тебя, Сережа, на проходной дожидаюсь, с начальством договорился, с работы тебя отпускают…
Этот уверенный голос удивил Сергея: никто не говорил с ним так бесцеремонно и загадочно. В трубке осторожно потрескивало, шуршало. Он помолчал, перебирая в памяти, кто бы это мог быть, а тем временем сами сложились сухие слова:
– Извините, а с кем я говорю?
Не до дурацких интригующих разговоров, а тем более встреч было ему сегодня. Телефонный звонок оторвал от важного дела: еще полчаса, и он сумел бы связать воедино обрывки мыслей и, как казалось, решить наконец задачу, над которой ломал голову несколько месяцев. Так оно и случилось бы, не помешай ему этот звонок – почему-то уверился Сергей.
– С родней ты говоришь, жду на проходной! – твердо ответил собеседник, и в трубке звенькнуло, запульсировали короткие гудки.
Минуту еще Сергей пережидал замешательство, потом накинул куртку на белый халат и побежал по заводскому двору, вминая ботинками хилый снежок, едва припорошивший землю. Всех своих родичей он знал наперечет, по голосам признавал – благо, не густо их было со стороны матери. «Ошибся, должно быть, человек, спутал с кем, мало ли в городе людей с одинаковой фамилией», – совсем утвердился Сергей в своей догадке, завидев в проходной высокого мужчину в форме морского офицера. Среди его родни сроду военных не было. И, успокоенный этой мыслью, шагнул навстречу. Офицер строго и внимательно всмотрелся в лицо Сергея, улыбнулся и облегченно вздохнул:
– Да, Иван…
– Вы меня с кем-то путаете, товарищ, – спокойно произнес Сергей, заранее готовый легко простить зря побеспокоившего его человека – с кем не бывает.
Но военный смотрел в его глаза без тени растерянности, будто и в самом деле хорошо знал Сергея, и тому стало не по себе от настойчивого взгляда. Он осекся, убрал с лица вежливую улыбку. И странное дело, почудилось в эту минуту, что когда-то встречался с этим человеком, но так давно – не упомнить. Где, когда – лихорадочно пробежался он памяти, перебирая встречи, знакомства, лица. Ни одной зацепки. И в этот момент как бы со стороны увидел себя, виноватого и бестолкового. Стыдно забывать людей, которые не в подгулявшей компании в друзья набиваются, а сразу называют себя родней. И ему почти захотелось, чтобы этот решительный военный и впрямь оказался родичем.
– Нет, Сережа, ни с кем я тебя не спутал, – мягко улыбнулся офицер и протянул руку. – Давай знакомиться. Я твой дядя Степан Васильевич. По отцу, – заметив недоумение Сергея, добавил он тише.
Сергей опешил. Отца своего он не то что не знал, не помнил даже. Не было у него отца. Одно лишь знал – оставил его родитель, когда он еще под стол пешком ходил. В далеком детстве всплывали неясные воспоминания об отце, но он не удерживал их в себе, не хранил, всех мужиков тогда го