Вернувшись с кладбища, он не вошел в дом вместе с остальными людьми, а сел на лавочку у ворот, закурил. Здесь его и нашел Володька.
– Поехали, там народу набилось, насилу всех усадил, и еще подойдут. Мы с тобой лучше потом, позже помянем отца…
– Поехали, – сразу согласился Сергей. Ему не хотелось туда, где много народу.
Машина медленно выкатилась из деревни и помчалась, набирая скорость, по тракту. Володька устало смотрел покрасневшими глазами на пустынную дорогу и все прибавлял обороты загнанному мотору.
– Тяжко. Батьку жалко. Всю ночь не спал… А тут ты еще, – глухо сказал он через несколько километров молчания. – Ходи, думай, как к тебе подступиться. Не чужой вроде и не родной. А батька вспоминал тебя, чувствовал, что скоро помрет…
– Не было у меня отца, Володька, – горько сказал Сергей. Незнакомое теплое чувство дрожало в нем: что-то родное находил он в этом ссутулившемся за баранкой парне. – Я будто виноват перед всеми вами, а в чем – не пойму. Зря приехал, чужой я…
– Да какой ты чужой, – задумчиво, вроде не о том сейчас думая, протянул Володька. – Родня наша тебя сразу признала, с первого взгляда, как только в избу вошел. Слышал, как зашептали: похож, в отцову породу пошел. У тебя и волосы вьются, как у батьки. Я в мать такой чернявый, а вот сестренка такая же белобрысая. Я тебя с ней потом познакомлю, сильно она сейчас по отцу убивается. Она у нас младшенькая, его любимицей была.
Пустынная заснеженная дорога тянулась до самого горизонта, раскинув по обе стороны широкие белые крылья полей. Машина плавно бежала по накатанному полотну, и быстрая езда помогала преодолевать болезненное, теснившее грудь чувство.
– Останови, Володька, – попросил Сергей.
Володька послушно свернул на обочину, остановился у полосатого километрового столбика и заглушил двигатель. В машину медленно вползала тишина, слышно было как потрескивает, остывая на морозе, перегретый двигатель.
– Открой бардачок, достань бутылку, помянем отца вдвоем. За столом еще насидимся, когда родичи одни останутся, – сказал Володька после минуты тишины.
– Ты же за рулем? А если милиция?..
– Какая у нас тут милиция, участковый сам на поминках сидит, – устало удивился Володька.
Они молча выпили водки.
– Скажи, а почему моя мать с отцом разошлась? Я ведь ничего не знаю, – чуть погодя спросил Сергей.
– Да я точно не знаю. Наши так рассказывают: до армии батька с моей матерью ходил, она его ждала, да тут война началась, он сразу на фронт попал. А после войны сразу в деревню не вернулся, какое-то время в городе жил. Когда вернулся, другую с собой привез, твою мать. Скоро и ты родился. А потом слухи поползли, будто он встречается с бывшей невестой, ну с моей матерью. И вот приходит как-то с работы, а вас и след простыл. Разыскивал, переживал, а потом снова женился. Вот все, что я знаю. А подробностей не добивался, ни к чему они мне. В одно верю – не мог мой батька мать твою вот так просто взять и бросить. Запутался, видать. – Володька умолк, покосился на Сергея. – Да мне-то что до всего этого, вышло бы по-другому, меня и на свете, наверное, не было, – задиристо закончил он – должно быть, достала его стопка водки.
– Я сюда не обижаться приехал, не плакаться, узнать захотелось, кто был мой отец. Да, видно, не нужно было приезжать…
– Сдурел, что ли? – заволновался Володька. – Как это не надо было, отец же умер.
– Тебе невдомек, как это: всю жизнь будто святым духом народился. А тут, будто снег на голову, известие, что у меня, отец есть, как у всех нормальных людей. Не успел отдышаться от этой новости, а уж на похороны зовут. Я ведь совсем недавно мать похоронил…
– Извини, не знал, что у тебя мать умерла, – неловко пробормотал Володька. – Не наше это дело, они вот до самой смерти разобраться не могли, а мы и вовсе не ответчики. Нам дальше как-то жить надо. Да не переживай, прорвемся, ты ж меня и сестру нашел, родных людей. Или у тебя еще кто есть? У нас, – поправился он.
– Один я, Володька, был у матери, она больше замуж не выходила, – пожалел себя Сергей – и в нем забродили градусы.
– Ну вот, а ты говоришь, зря приехал, – облегченно вздохнул Володька. – Это ж батька нас объединил напоследок, он, наверняка, думал об этом, да только не знал, как лучше это сделать. Не успел, ушел, не зная, что мы все-таки найдемся.
Сергей устало откинулся на спинку сиденья. Опустошил его этот разговор. Но что-то стронулось в душе – неожиданно спокойно, отрешенно думалось ему сейчас здесь, посреди снежного безмолвия. Темная полоса дороги упиралась в горизонт, прямая как стрела, телеграфные столбы вешками отмечали ее полет и сами скоро размывались морозной дымкой.
Сергею захотелось выбраться из тесной машины на свежий воздух, вдохнуть полной грудью, стряхнуть томительное оцепенение. Он слушал Володьку вполуха. Его монотонный неторопливый деревенский говор думать не мешал. Мысли шли вразброд. В Сергее словно столкнулись и заспорили два разных человека: один поддерживал разговор с братом, понимал и сочувствовал ему, другой к себе прислушивался и себя жалел.
– Присмурел ты чего-то, – оборвал рассказ Володька.
– Задумался, привык жить один, одному вроде сподручнее. Друзья растерялись, с каждым годом все меньше тех, кому довериться можно, хоть женись, – невесело улыбнулся Сергей.
– Одному плохо, – согласился Володька.
И Сергей поежился от беспечно сказанных слов. От такого сочувствия только горше, больнее становится измученной душе. Разве может он, новоявленный брат, понять и почувствовать, как нелегко жить одному?
Свыкся Сергей со своим одиночеством, притерпелся, а вот теперь расплачивался – с каждым годом, он это остро ощущал, все труднее становилось сходиться с людьми. В свое время он с матерью немало поколесил по Сибири: доводилось жить и в деревне, и в райцентре, потом уж до города добрались. Каждый раз ему приходилось заново постигать жизнь, каждый раз долго не могли установиться взбаламученные очередным переездом чувства.
Сергей привыкал то к деревянным, то к каменным домам, не замечая по молодости, в каких легче дышится. Не сразу постиг, что перемена мест прижигает сердце; казалось бы, одна земля, одни люди ее топчут, но всякий раз менялись прежние отношения, а к новым приходилось приспосабливаться, ломать себя. Ему казалось, что было бы легче, будь рядом отец.
Все эти мысли переплавлялись в нем, сердце тихонько ныло – отзывалось на них, просились на волю теплые слова, вызревшие в долгих раздумьях, но выговорить их было неизмеримо трудно. И он молчал, смотрел, как за толстым стеклом, совсем рядом с дверцей машины, тянется изо всех сил к остывшему небу тонкая сухая былинка. Было очень тихо, лишь беззвучно струился по накатанной дороге легкий сыпучий снег, неслышно гудели над головой провода.
Володька дымил папиросой в приоткрытую форточку, всматривался в дорогу – на горизонте появилась темная точка, быстро выросла, и когда с ревом и лязганьем пронесся мимо грузовик, повернулся к Сергею и, тронув ключ зажигания, сказал:
– Хватит горевать, дома, поди, нас заждались.
Когда подрулили к дому, люди уже помянули отца. Неторопливо спускались с высокого крыльца, медленно пересекали двор. И каждый по своему прощался с братьями: одни суетливо пожимали им руки, торопясь уйти, другие, наоборот, успевали с любопытством разглядеть их лица, пока высказывали слова сочувствия. Как ни печально событие – уход человека, а живое берет свое – люди проверяют себя на оселке чужого горя.
Люди все шли и шли. Сергей и Володька все пропускали мимо себя это бесконечное шествие и тем оттягивали минуту, когда надо было переступить порог осиротевшего дома.
– Надо же, сколько народу помянуть отца пришло, – утешился Володька. – Полдеревни, наверное, собралось. Тут у нас, как водится: кто сват, кто брат, кто вместе сено косил. Свои все, в общем, – договорил он, провожая взглядом последнего односельчанина.
Кротко звякнуло о ворота кованое кольцо. Зимний недолгий день угасал, глубокие фиолетовые тени таились в закутках просторного двора, быстро густели и отовсюду сползались к избе. Окна, не затворенные на ночь ставнями, источали приглушенный желтый свет, за стеклами двойных рам двигались темные силуэты – из горницы в кухню женщины сносили стопки тарелок, возвращались с чистой посудой и заново накрывали стол.
– Сердце подсказало, – вымолвил Володька, поднимаясь по ступенькам крыльца, – в самый раз поспели.
За толкотней нет времени родным людям от всего сердца помянуть ушедшего человека, да и для этого особый час, особый настрой духа требуется.
– Потеряли мы вас, – устало и обиженно сказала, обернувшись на стук двери, девчонка в темном платье: хрупкая, угловатая, с льняными, туго зачесанными назад волосами. Горькая морщинка по-взрослому таилась у пухлых губ, но не портила бледного нежного лица, с которого печально и в то же время с любопытством смотрели на Сергея светлые глаза.
– Сестренка Нина, – представил Володька.
Потрескивали за чугунной дверцей печки березовые дрова, наполняли теплом выстывший за день дом. Запахи огня и еды возвращали жилью живой дух. Здесь, на кухне, хлопотали одни женщины, мужики толпились в горнице. Руки женщин привычно делали работу: одна она и в праздники, и в будни, и в дни похорон. Мужики держались раскованнее жен – успели перехватить стопку-другую.
– Проходите, – пригласила Сергея в горницу Нина. За ними потянулись остальные родственники – его с Володькой только и ждали. Сестра за столом оказалась напротив, и пока усаживались родичи, Сергей чувствовал ее осторожный взгляд. А у него никаких других чувств к ней не было, кроме жалости: сидела она подстреленной птицей на краешке стула, угловато, беззащитно выпирали острые ключицы, тонкие, неокрепшие руки бессильно лежали на коленях.
Слева и справа от Сергея уселись Володька и дядя Степан, и эта близость поддерживала его. Он незаметно рассматривал родственников – что-то объединяло их всех целост