На чужбине
«Что ищет мятущаяся русская душа, устремляясь в горние выси? Какая непостижимая тайна неумолимо влечет ее в необозримые небеса, заставляя покинуть теплое родное гнездо? Заветный час, и неудержимая сила вырвет из злой неволи иль сладкой холи, понесет прочь в сотканный из одного голого света простор. Миг, и как встарь: “О, русская земля, ты уже за холмами…” И нет оков, только распахнутые объятья пространств, ожидание предстоящей встречи да радость неизведанного пути, в конце которого, верно, уготовано ей, одинокой страннице, последнее пристанище.
Долог ли предначертанный нам путь? Или уже разомкнута цепь времен, ослабла наша дерзновенная мощь, и ее жалкие остатки холодным пеплом скоро будут развеяны по пустым просторам, где некогда так привольно, сладко было обитать русской душе?
Но если хоть в одном ранимом сердце хранится это трепетное чувство, если одна любовь расправляет нам крылья и уносит в недоступные небеса, стало быть, есть такая сила».
«И сила эта – несокрушимая вера», – вслух произнес Дмитрий, отложил мелко исписанную карандашом страницу, и глянул в матово высветлившееся окно, за которым в предрассветной дымке утопал уютный французский городок. Вернулось притушенное бессонной ночью ощущение реальности – так всякий раз с ним бывало, когда заканчивалась тяжкая выматывающая работа, от которой сушило виски и неприятно сдавливало за грудиной. «Да ничего и не давалось мне в жизни легко, кроме трудной работы», – подумал он, поднялся из-за стола, ощущая опустошительную легкость во всем теле, размашисто сдвинул в сторону широкое во всю стену стекло и шагнул на маленький, увитый бело-розовой геранью балкон.
Истлевал октябрь, но здесь, у подножия Альп, даже не ощущалось приближение зимы. Казалось, так и будет длиться, до начала следующего лета, сырая теплая мякотная осень. И лишь мокрые разлапистые кленовые листья, запятнавшие багрово-желтыми пятнами лоснящийся от утренней влаги асфальт, выказывали, что в природе все же существует необратимый кругооборот времени. Безмятежность, спокойствие, тишина мягко пропитали все вокруг, легкий утренний туманец застил город, и в этих акварельных размытых красках недвижно стояли вековые каштаны и огромные савойские сосны, над вершинами которых понуро свисал с флагштока промокший сине-бело-красный флаг. Дмитрий глянул вниз, во внутренний дворик отеля, и багряный резной лист, налипший на лаковые крыши автомобилей постояльцев, пробудил в его груди щемящее чувство дороги.
Тихо и пустынно было вокруг. Пряный аромат чужеземной осени струился от волглой земли, невесомой дымкой таял в розовеющих небесах. И сквозь легкое головокружение, вызванное дурманящими запахами, Дмитрий вдруг, всем своим сердцем ощутил, как стынет, замирает, цепенеет под гнетом ранних холодов его далекая родимая земля. Запахнул потуже тонкую куртку, бездумно провожая взглядом маленькую покатую, похожую на желтого жука, машину, плавно огибающую яркую цветочную клумбу посреди перекрестка улиц. Автомобиль вырулил на пустынную рю Эрмитаж и покатил себе дальше куда-то к самому подножию близко вздыбившихся Альп. Дмитрий зябко поежился и шагнул обратно в уютное тепло комнаты.
На столе его дожидалась стопка исписанных страниц, заполненных размышлениями, давно испытывающими его покой щемящей сердечной болью, смятением чувств и нервной тревогой. Письменное изложение всего передуманного им за последнее время, без малейшей надежды, что мысленная материя как-то сумеет переплавиться в строки. Тем более тут, за многие тысячи километров, в славном городке на берегу Женевского озера, куда он прилетел по приглашению французских друзей. И где поначалу его крепко взяли в оборот: каждый день был расписан едва ли не по минутам. Месяц стажировки пролетел незаметно. Зато, благодаря предупредительности французских друзей, до предела уплотнивших программу, он сумел выкроить два свободных дня. А когда оказался предоставлен самому себе, вместо того, чтобы отдаться ничем не стесненному созерцанию окружающей его красоты, взялся за перо и стал лихорадочно записывать то, что копилось в нем все эти нелегкие годы, о чем он мог лишь урывками размышлять, всецело поглощенный своей работой. Мучаясь сомнениями в поиске единственно верного решения, страдая от бессилия связать отрывочные мысли воедино, испытывая глухую тоску и безнадежность. Он и самому себе не смог бы ответить, как пришли ему в голову эти страстные мысли и легли на бумагу. А главное – зачем и кому они предназначались? Знал лишь, что передоверить никому их не мог, и что все они являли собой его сердечное чувствование. А уж в сердечных делах он разбирался лучше многих, даром, что ли, считался в своем городе лучшим кардиохирургом.
В номере уже витал, поднимаясь с первого этажа и с каждой минутой усиливаясь, аромат утреннего кофе. Запах взбудоражил, проявил чувство голода. Дмитрий с трудом подавил желание тотчас же отправиться в маленькое кафе, где на столики, застланные белоснежными скатертями скоро выставят никелированные кофейники, глазурованные молочники, тарелочки с аккуратно упакованными в фольгу маслом, сыром и джемом, принесут подносы с теплыми хрустящими круассанами. Но время ожидания еще не вышло, он прилег на неразобранную постель, борясь с навалившейся дремой, не желая уступать ей желанный завтрак, и вскоре уснул под монотонное приглушенное жужжание за окном.
Как обычно ранним утром по асфальтированным дорожкам старого парка пробегал шустрый паренек, неся за плечами громоздкий ранец. Выдуваемой из короткой трубы мощной струей воздуха он ловко сметал опавшую листву на обочины, возвращая опад к корневищам огрузневших от старости каштанов и кленов.
Разбудило Дмитрия яркое полуденное солнце. Теплое пятно легло на щеку, переместилось на висок и через веки наполнило глаза осенним светом. Запах кофе давно улетучился из номера. Голодный желудок тут же напомнил о себе, вызвав легкую досаду. Проспал завтрак. Делать нечего, надо было подниматься и шагать до ближайшего ресторана. В отеле по заведенному в незапамятные времена порядку подавали лишь завтраки и ужины.
Взгляд его еще блуждал по комнате, но уже сладко выпелось в сердце: домой, завтра домой! И он уже предвкушал, нимало не тревожась хлопотной дорогой, как завтра взмоет над Женевой самолет, вытянет из альпийских скал, забирая все круче и круче, к самим синим небесам. Как понесет его на север, к снегу, ветру, к вьюге, пересекая пол-Европы, да и что тут говорить – в гостях хорошо, а дома лучше. Оставалось только с толком потратить сегодня все до последнего сантима оставшиеся деньги. Как бы это странно ни звучало, и в самом деле последние – франки с нового года меняли на евро, и даже у него, русского человека, это вызывало вполне объяснимую европейскую грусть. Расставаться с устоявшимся и привычным всегда жаль. Впрочем, еще большую озабоченность у него вызывало то обстоятельство, что именно франков у него было – кот наплакал, и ему еще предстояло так извернуться, чтобы денег хватило на подарки домочадцам, сувениры сослуживцам, ну и себе немного осталось.
Зеркальные двери отеля бесшумно разъехались, и Дмитрий шагнул в насквозь пронизанное ослепительным альпийским солнцем пространство. Отсюда, с вершины пологого холма, как на ладони, был виден нежащийся под теплыми лучами курортный город, неспешно остывавший после летней курортной горячки. Легкий ветерок овеял лицо холодком и донес едва уловимый запах свежей воды. Взгляд заскользил по красным черепичным крышам, уткнулся в серую стену, живописно увитую снизу доверху высохшим плющом, и напрочь увяз в чащобе средневековых и современных зданий, загородивших вид на синее озеро. Дмитрия неумолимо тянуло на берег, но еще предстояло совершить покупки и он, перекусив накоротке, отправился по магазинам.
Он быстро перебежал улицу, миновал бойкий перекресток, нырнул в подземный переход и вышел из него к надежно склепанному металлическому мосту, навешанному над железнодорожными путями. Первый же шаг по нему гулко и протяжно отозвался во всем его длинном ребристом теле. Старый мост загрохотал под башмаками старым надтреснутым колоколом. Но раскатистый звук стих, едва Дмитрий добрался до его середины. Вокруг установилась глухая густая, будто расплавленная смола, тишина. Дмитрий замер, недоуменно оглядываясь по сторонам. Зажатые с одной стороны косогором, густо поросшим вечнозеленым кустарником, с другой – серыми каменными домами стальные рельсы, стрелки, приземистые пристанционные строения, замерший на путях локомотив словно витали в призрачном дрожащем мареве, сотканном из одного прозрачного голого света. В этом месте, казалось, замерло само время. И он вместе с этим мостом тоже влип, точно муха в мед, в этот временной сгусток. Тягуче тянулись минуты, а наваждение не проходило, и появилось ощущение, что нечего и пытаться развеять его криком или мановением руки. Дмитрий ничуть не удивился, если бы под мостом сейчас медленно промаршировали фигурки римских легионеров, прогарцевал эскадрон бонапартовских гусар, проплыли, сияя медными надраенными поручнями, вагоны «Восточного экспресса» или лесными призраками проскользнули «маки» – партизаны последней войны. Всепоглощающая пустота и безмолвие заполонили мир, и разрушить ее не могла ни одна живая душа. Дмитрий попытался шагнуть, и не смог, ощущение навсегда остановившейся в самой себе жизни цепко держало в своих лапах.
Неизвестно сколько он так простоял удерживаемый невидимыми путами, впитывая благость безвременья, но какой-то небесный звук помог стряхнуть морок. Испытав ранее неведомое наслаждение иллюзией жизни, сбежал с моста, перевел занявшийся дух и торопливо пошел прочь от зачарованного места. Окончательно же пришел в себя на вымощенной грубым камнем улочке, на которой еще на прошлой неделе обнаружил маленький турецкий магазинчик. Неприметный снаружи, внутри он был насквозь пропитан запахами ароматических масел, душистого табака, чая и кофе и еще чем-то неистребимо восточным, стойким как мускус. А главное цены в нем были по карману, и по душе завидная невозмутимость степенных пожилых турок, до поры до времени бесстрастно взирающих на незавидного покупателя в какой уж раз приценивающегося к их незамысловатому товару. Теперь же настала очередь удивляться им, и Дмитрий с наслаждением нарушил их безмятежный дух, не торгуясь, накупив целый пакет турецких сладостей и специй, незатейливых поделок из меди и стекла. И только после спохватился, что подарки-то он везет из совсем другой страны.