Похоже, и впрямь они очень быстрые.
Тиффани прибежала на выгон и посмотрела вокруг. Туман уже рассеивался над травой, жаворонки кружили в вышине.
— Или баран вернется сию минуту, — закричала Тиффани в пространство, — или я буду с кем-то разбираться!
Ее крик отдался эхом в холмах. И потом она услыхала, очень тихо, но совсем близко, разговор тонких голосов.
— Чего карга рекла?
— Рекла — будет с кем-то разбиратися.
— Ой вэйли-выйли-вэйли! Нам горе-беда.
Тиффани огляделась. От гнева ее лицо горело.
— У нас есть обязанности, — сказала она воздуху и траве.
Так однажды сказала Бабушка Болит, когда Тиффани плакала из-за ягненка. У Бабушки была привычка говорить по-старинному, и она сказала: «Мы как боги для тварей полевых, мой джиггит. Мы ведаем часом их рождения и часом смерти. В промежутке, у нас перед ними обязанности».
— У нас обязанности, — повторила Тиффани немного тише и обожгла взглядом пространство над выгоном. — Я знаю, что вы меня слышите, кто вы там есть. Не вернется баран, кому-то будет… горе-беда.
Жаворонки пели над овечьими загонами, придавая молчанию глубину.
Прежде чем выкроить время для себя, Тиффани надо было управиться со своими делами по хозяйству. То есть покормить кур, собрать яйца и в душе погордиться тем, что их на два больше, чем могло быть. И еще наносить в шесть бадеек воды из колодца, и еще — наполнить ящик для дров. Но Тиффани эти два занятия не очень-то любила и отложила на потом. Зато любила сбивать масло. За этим делом хорошо думалось.
Сбивалка ходила у нее в руках, а Тиффани думала: буду ведьмой в островерхой шляпе и с помелом, рукой поведу — и масло готово только так. А если какие-то малюсенькие рыжие гады хоть посмотрят в сторону наших овец, я…
Она услыхала хлюпанье воды за спиной — оттуда, где поставила в ряд шесть бадей, которые надо было наполнить из колодца.
Одна из них теперь была полна, и вода в ней колыхалась.
Тиффани вернулась к своему делу, как будто ничего не произошло. Но, чуток погодя, пошла к ларю с мукой, взяла оттуда щепотку и посыпала на порог. А потом продолжала сбивать масло.
Через несколько минут позади снова раздался плеск. Она повернулась, и — да, еще одна бадейка полна. И на муке, которой Тиффани посыпала каменный порог, всего две цепочки маленьких следов: туда и обратно.
У самой Тиффани только-только хватало сил поднять одну из этих тяжелых деревянных бадеек, если та полна.
Вот как, подумала она. Невероятно сильные, кроме того, что потрясающе быстрые. Я спокойна, я совершенно спокойна.
Она взглянула на толстые деревянные балки под крышей маслодельни. Оттуда посыпалась пыль, словно что-то быстро спряталось из виду.
Думаю, я должна сию минуту положить этому конец. А с другой стороны, вреда не будет, если сперва во все бадьи наберется вода.
— И дров принести надо, чтобы ящик был полон, — сказала она вслух. Попробовать стоит, разве нет?
Она снова начала сбивать масло и не оглянулась, когда позади еще четыре раза послышалось хлюпанье воды. И когда раздалось шур-шур-шур, а потом стук падающих в ящик дров. Она повернулась только после того, как все стихло.
Дрова в ящике высились до потолка, все бадьи были полны, мука на полу сплошь испещрена маленькими следами.
Тиффани перестала работать. Она чувствовала, что за ней следят глаза — множество глаз.
— Э… благодарю, — сказала она.
Нет, не то. Это вышло как-то неуверенно. Тиффани отложила сбивалку, выпрямилась и сделала очень свирепый вид.
— Так что насчет барана? — сказал она. — Я не поверю, что вы хотите извиниться, пока не увижу, что баран вернулся!
С выгона долетело блеяние. Тиффнаи пробежала по саду и выглянула через изгородь. Баран как раз возвращался, задом наперед и с большой скоростью. Он рывком затормозил рядышком с изгородью и свалился в траву, когда человечки отпустили его ноги. Один человечек вдруг оказался у него на голове. Подышал на рог и потер его своим кильтом, а потом исчез во мгновение ока.
Тиффани медленно и задумчиво пошла обратно в маслодельню.
О, и обнаружила там, что масло уже сбито. Даже не просто сбито, а сформовано в дюжину толстых золотистых брусков на специальной мраморной доске, где Тиффани всегда это делала. И каждый брусок украшен веточкой петрушки.
Может, они — брауни? — подумала Тиффани. В «Сказках» говорилось, что брауни — это домовые, которые делают всякую работу по хозяйству, и в благодарность им нужно угощение, блюдечко молока. Но на картинке брауни были веселыми маленькими существами в длинных колпачках. А если эти рыжие хоть разок в жизни пили молоко, то по ним что-то не похоже. Но проверить стоит, разве нет?
— Ну, — сказала она, по-прежнему чувствуя, что на нее внимательно смотрят, — это пойдет. Благодарю. Я рада, что вы извинились.
Она взяла кошачье блюдце из пирамиды под мойкой, тщательно вымыла, налила свежего сегодняшнего молока, опустила блюдце на пол, отступила на шаг и спросила:
— Вы брауни?
В воздухе мелькнуло что-то размытое, блюдце закрутилось на месте, молоко брызгами разлетелось по полу.
— Стало быть, нет, — проговорила Тиффани. — Тогда что вы такое?
На этот вопрос было великое множество неизвестных ответов, какой хочешь — выбирай.
Она легла на пол и заглянула под мойку, потом в щель между стеной и полками для сыров. Оглядела все темные, паутинные уголки. Пусто.
И она подумала: мне надо купить образования на яйцо, быстро.
Тиффани ходила по крутому спуску из Фермы в деревню сотни раз. Это было меньше полумили. За века повозки превратили дорогу в одну сплошную глубокую рытвину, и в дожди тут бежал молочно-белый меловой поток.
Тиффани была на полпути вниз по дороге, когда начался сусуррус. Придорожные кусты зашелестели без ветра, жаворонки в небе перестали петь. Она не замечала их голосов, но когда они вдруг смолкли — это было как удар. Молчание громче грома, если обрывается песня, что всегда была здесь.
А когда она поглядела вверх, в небо, это было как смотреть сквозь бриллиант. Оно слепяще искрилось, а воздух так быстро становился холодным, словно ты опускаешься в ледяную ванну.
И тогда снег показался у нее под ногами, снег покрыл придорожные кусты. И послышался топот копыт.
В поле, сбоку от дороги. Лошадь скакала галопом по снегу — там, за кустами, которые теперь были как один высокий длинный сугроб.
Топот прекратился, миг тишины — и лошадь прыгнула на дорогу, оскальзываясь в снегу. А потом выровнялась, и всадник повернул ее, и теперь он был к Тиффани лицом.
Но он не мог быть к Тиффани лицом. У него не было лица. Негде быть лицу, когда нет головы.
Тиффани бросилась бежать. Ботинки скользили, ноги разъезжались, но ум вдруг наполнился ледяной ясностью.
У меня разъезжаются две ноги, а у коня — четыре. Я видела на этой дороге лошадей в снег и гололед. У меня есть шанс.
Она услыхала за спиной шумное свистящее дыхание и тонкое ржание. Рискнула оглянуться. Лошадь нагоняла, но медленно — то идя, то скользя. От нее валил пар.
Примерно на середине спуска деревья смыкались ветвями над дорогой, словно арка. Теперь, вся в снегу, арка выглядела как проломленное облако. Тиффани знала — дальше спуск уже не крутой. Безглавый всадник догонит ее. Неизвестно, что случится тогда, она лишь была уверена: это будет очень быстро и очень плохо.
Снежные хлопья посыпались на нее с деревьев, и она решила: бежать. Может, успею домчаться до деревни. Я хорошо бегаю.
Но если смогу — тогда что? Разве я успею добраться до двери? А люди будут кричать и метаться кругом. Разве этого всадника такое остановит? Нет, мне придется решать проблему.
Ох, если бы у меня была сковородка.
— Мальца карга! На месте стань!
Она вскинула глаза.
Из белой снежной шапки на кусте торчала голова синекожего человечка.
— За мной безголовый на коне! — крикнула Тиффани.
— На месте стань, осла-баранка! Зри ему в очи!
— У него нету оч!
— Кривенс! Карга ты есть али что! Зри ему в очи, коих нету!
Человечек исчез в снегу.
Тиффани повернулась. Всадник был под деревьями, лошадь уже шла трусцой. У него в руке был меч. И всадник смотрел на нее. Очами, которых нет. И звук сопящего, свистящего дыхания.
Эти человечки сейчас глядят на меня, подумала Тиффани. Бежать нельзя. Бабушка никогда бы не кинулась бежать от чего-то безголового.
Тиффани сплела руки под грудью и яростно воззрилась.
Всадник замер, словно в легком замешательстве, а потом снова направил коня вперед.
Нечто сине-рыжее спикировало из древесных ветвей. Оно было крупнее других человечков, которых Тиффани успела повстречать. Этот приземлился лошади на голову, как раз между глаз, и обеими руками ухватил ее за уши.
— Помни чудное мгновенье, кикимора! — услыхала Тиффани его крик. — Здоров Ян те челом бьет! — И человечек треснул коня в лоб собственным лбом.
К изумлению Тиффани, конь пошатнулся.
— Скусно? — заорал боец-малец. — Крутой ты? А еще раза, с чувством!
От второго удара лошадь неловко затанцевала, пятясь, тут ее задние ноги оскользнулись, и она рухнула наземь.
Снег на кустах так и взорвался: оттуда хлынули синие человечки. Всадник пытался подняться, но его тут же стало не видать под сине-рыжим орущим вихрем…
И всадник вдруг пропал, словно не бывало. И конь его. И снег вокруг.
Посреди жаркой, пыльной дороги на миг оказалась куча-мала человечков, кто-то из них сказал: «Авв, кривенс, я сам се пнул по главе!» — и они тоже исчезли. Но Тиффани успела заметить размытые сине-рыжие полосы в воздухе, которые пропали среди кустов.
Снова запели жаворонки. Кусты опять были зелены и усыпаны цветами. Не сломано ни единой ветки, не оборвано ни одного лепестка. Небо голубое, без бриллиантовых бликов.
Тиффани посмотрела вниз. На носках ее ботинок таял снег. Она почувствовала, что рада этому, как ни странно: значит, случившееся было волшебством, а не сумасшествием. Потому что, если она закрывала глаза, то по-прежнему слышала свистящее дыхание безглавого.