Вольный стрелок — страница 26 из 55

Женька внимательно слушала, прохаживалась по берегу туда-сюда в такт моим словам, важно заложив руки за спину. Как голый профессор на консилиуме. Или не менее голый – свежий Нобелевский лауреат перед своей программной лекцией.

– Повтори!

– С капитаном не флиртовать. В указанное им место бросить гранату. Обеспечить безопасность акваланга…

– Все правильно, – перебил я. – Молодец, приступай к исполнению.

Женька остановилась, приняла любимую яростную позу: рука на талии, бедро навынос.

– Ну, положим, я все это сделаю. С риском для жизни. И что мне за это будет?

– Благодарность в приказе.

Женька фыркнула.

– Не женишься?

– Нет.

– Или Женька не хороша для тебя? Или не пара?

– Это я тебе не пара.

– Кто сказал? – Она грозно оглянулась. – Покажи! Анчар?

– Женечка, – позвала ее Вита, – иди, принимай свою каюту.

– Пойдешь со мной? Поможешь устроиться? Там койка есть. И щеколда на двери.

– Беги, доченька, – старчески вздохнув, напутствовал ее Серый. – Устраивайся. Я здесь посижу, на солнышке погреюсь.

Женька поднялась на борт и скрылась в кормовой каюте.

Мещерский поднял на мачте вымпел, включил в рулевой рубке магнитофон. В небо взвился веселый старинный марш. Лейб-гвардии гусарского полка. Князь оформил отплытие в лучших тонах. Что ж, надо отдать должное его мужеству. Не всякий сможет играть в праздник на пороге вечной ночи.

Мы собрались в кокпите. Анчар открыл шампанское. Женька поманила меня глазами из дверей своей каюты. Я поманил ее бокалом. Она не устояла.

– Счастливого плавания, – сказал я капитану. – Трех футов под килем.

Мещерский приложил два пальца к козырьку фуражки. Женька зарыдала и бросилась мне на шею. Это она любила. И умела.

– Милый, – сказала она, всхлипывая, – пока мы в море, купи себе штаны, а? Ты без штанов какой-то жалкий. – Повернулась к Анчару, провела ладонью по его щеке, кивнула в мою сторону: – Арчи, ты приглядывай за ним. Небось сразу по телкам сорветесь?

– Нет, – успокоил Анчар. – Вино будем пить.

– Тогда я лучше с вами останусь. На хрена мне этот морской тостер?

Мы с Анчаром вернулись на причал. Мещерский поставил Биту к штурвалу, поднял стаксель. Анчар отдал носовой швартов. Марш в магнитофоне сменился на «как провожают пароходы…».

Слабый пассат шевельнул стаксель – нос яхты потянулся от причала в море. По мачте пополз вверх и наполнился ровным муссоном белоснежный грот. Под легким дуновением полуденного бриза яхта направилась в открытое море.

Женька обняла мачту, сорвала с шеи платочек и отдала его во власть буйных ветров – он вытянулся под их напором и чуть заметно трепетал. Как мое усталое, суровое, злое сердце.

Вскоре яхта сменила галс, и мы видели только узкую полоску корпуса над водой и белые треугольники парусов в небе.

Анчар утер скупые слезы, с облегчением подобрал побольше камень и, вложив его в кепку, которой только что старательно махал Женьке в ответ на ее платочек, зашвырнул кепку в море.

– Скажу: в бою потерял. Так, да? – склонив голову, с просительной надеждой взглянул на меня – не выдам ли?

Я успокоил его:

– Нехорошо поступил. Девочка всю Москву за ней обегала. Порадовать тебя хотела, маме тебя в красивой кепке показать. А ты?

Анчар виновато вздохнул, но вдруг взял меня за плечо, повернул лицом к морю.

– Смотри, слушай, да!

За косой двигалась рубка катера. Он обогнул ее и взял курс на беззащитные белые паруса.

На палубе никого не было. Только за стеклами рубки маячила круглая голова рулевого. Началось…

– За ними пошли! – Анчар поднял с причала карабин, спрыгнул в швертбот, стал отвязывать швартов, взялся за весла.

Освобожденный конец пополз по мокрым доскам причала. Я наступил на него ногой:

– Не надо. Так и должно быть. Пойдем

кофе пить.

– У тебя сердце есть? – взревел Анчар.

– Откуда мне знать? – по-мещерски пожал я плечами. – Пойдем, не надо им мешать.

И мне, стало быть, тоже.

В доме было непривычно тихо и пусто. Я, оказывается, уже сильно привязался к его обитателям. Мне их не хватало.

Ничего, пройдет с течением времени. И событий. Все равно скоро расставаться. Насовсем. Так или иначе.

Мы прошли на кухню. Анчар ворчливо сделал мне кофе, себе налил вина.

– Ближе к вечеру, – сказал я, поставив пустую чашку, – я пойду купаться. И не вернусь. До ночи. Твое дело – вовремя лечь спать. И что бы ни случилось – носа своего длинного из сакли не высовывать. Тревоги не поднимать.

Тревогу я сам подниму.

– Почему не хочешь, чтобы помог тебе?

– Твоя помощь еще впереди. Успеешь повоевать.

– Ты похож на умного человека… По чему не скажешь, что будешь делать?

– Потому что сам еще не знаю…

– 

Ближе к вечеру катер вернулся, снова спрятался за косой.

Проводил, стало быть, проверил. Надеюсь – не более того. Надеюсь, в его трюме не валяются мои клиенты, скованные одной цепью…

– Пойду искупаюсь, – сказал я Анчару, который неподвижно сидел на стуле в гостиной перед амфорой – созерцал, пытаясь понять своего хозяина.

Он проводил меня добрым взглядом, посоветовал:

– Не утони ни разу.

Чудак ты, Арчи, простодушный. Как ропан в казанке.

Я мог бы выйти из дома прямо в плавках и ластах. Но не сделал этого. Пускай моя одежда и полотенце сиротливо лежат на песке, напоминая кому надо о тщете и бренности наших устремлений.


В море было хорошо. Но плыть надо было долго. Я опустил лицо в воду и смотрел, как разбегаются от моей скользящей по песку тени рыбешки, шарахаются, замирают в боевой позе крабы, колышутся травы морские и постепенно тускнеет золото дна, тонет в глубокой зелени вечных подводных сумерек.

Дорогу я знал хорошо. Сперва держал курс строго на зюйд, а в нужный момент – над затонувшим баркасом – взял к весту ровно на семь с половиной градусов, вышел на траверз крабового могильника.

Акваланг утонул удачно – лежал у самого подножия «надгробия». Я нырнул, отвернул воздушный вентиль, сняв с него визитную карточку Мещерского с Женькиными каракулями: «Люблю, целую, жду нетерпением. Эугения».

Не надевая баллоны, взял в рот загубник, подышал, осмотрелся.

Все четко: ко мне красивым стилем «дельфин» двигался пловец в черном гидрокостюме с очень хорошей русалочьей фигурой. В одной, вытянутой вперед, руке русалка держала подводное ружье, а другой рукой послала мне приветствие.

А ружьишко у нее славное, в тот раз я не разглядел, отнять, что ли? Да ладно, свой теперь человек, зачем обижать девушку? Лучше на что-нибудь выменяю потом. Если не подарит.

Я помахал в ответ и резко всплыл, с плеском и брызгами вылетев из воды почти до пояса – все должно быть натурально, по Станиславскому, со сверхзадачей, – взмахнул беспомощно руками и – прощайте, скалистые горы, – утонул, погрузился в морскую пучину. Навеки, стало быть.

Опустившись на дно, приник к загубнику, надел баллоны и застегнул ремни.

Человек с ружьем разрядил его в песчаное дно, и мы поплыли. Сначала в одном направлении, а потом – он к катеру, за вознаграждением, а я к берегу, где томились в пещерке мои джинсы и пистолет.

По дороге, благо баллоны были заправлены под пробочку, не поленился завернуть к причалу и отыскать Анчаров «кепок» – вот обрадуется. Камень из кепки я предусмотрительно вынул – кто знает, что нашему джигиту от радости в голову придет.


До приезда Володи еще было время. Я выбрался на берег, снял акваланг – сегодня он мне не понадобится. Занес его в пещерку, положил в угол, бросил на него, чтобы не забыть, мокрую кепку.

Проверил сумку – так и есть: все цело, но «молния» застегнута до отказа, а я, помнится, не довел ее до упора на несколько зубчиков. Кто-то проверял. Теперь я знал точно – кто именно. Посчитаюсь я с ним, не люблю, когда в моих вещах роются.

Я оделся и пошел понаблюдать за виллой, не помешает.

Там все было в порядке. Шорты мои так и лежали на песке – грустно; дом стоял на месте, и в окнах мелькала тень Анчара – прибирался.

Потом он погасил в комнатах свет, вышел на терраску с кружкой вина, сел на ступеньках и закурил трубку. Смотрел в даль моря и о чем-то, наверное, думал. Может, о кепке жалел. Или Женьки боялся.

Наконец он запер двери, прошелся по территории и остановился у дверей сакли. Тут мне показалось, что раздался беззвучный хлопок, и в стене сакли, рядом с носом Анчара, вспыхнуло легкое облачко – ноги Анчара подломились, и он рухнул на землю, зацепив и развалив бедную поленницу. Уснул, стало быть.

Мне захотелось устроить его поудобнее, подложить что-нибудь под голову и укрыть теплым одеялом. Но я не стал, конечно, менять сценарий.

Совсем стемнело. Все стихло, затаились даже цикады, чтобы не мешать, раздавался только непослушный мерный шипучий шорох волн, растворявшихся в гальке.

В небе появились звезды и становились все чаще и ярче.

Я еще раз оглядел владения Мещерского, в том числе и принадлежащую ему акваторию, и вернулся к пещерке, на место встречи с Володей.

Покурил, подремал, привалясь спиной к теплой еще скале. Помечтал о чашечке горячего кофе, о рюмке холодной водки, о красивой девушке, которая может быть и холодной, и горячей. И это одинаково прекрасно.

Мечты мои совсем некстати прервал шум приближающейся наверху машины. Привстал, посмотрел вверх – показалось, что коротко мелькнул свет фар и исчез вместе с умолкнувшим звуком мотора. Понятно: свет вырубили, идут накатом.

Сейчас Володя появится.

Высоко надо мной и впрямь послышался шорох, приглушенное резкое слово, снова шорох. Сорвался камешек, упал у моих ног. Все, пора подумать и о себе.

Я отскочил подальше от наиболее вероятного места Володиной посадки. Вовремя. За камешком упал другой, третий, целая горсть, мешок, водопад камней, лавина и – под занавес – грохнулся на гальку задом злой работник милиции.

– С приехалом, – сказал я Володе. – А парашют твой где?