— Коли он погнался за обозом. А могло быть иначе, — заметил Глеб.
— Зачем придумывать два вида вранья, если одно можно использовать дважды? Враньем про обоз успокоили дуру Настасью и им же выманили из Вологды Деревнина. Ульянушка, я пойду лошадь с санями искать, к обеду не жди. Митька, собирайся, поедешь со мной.
— Я?..
— Ты. Вдвоем — лучше. А нападем на след да найдем Деревнина — я с тобой целый вечер в шахматы играть буду, вот те крест!
Чекмай перекрестился.
— И точно придется тесто ставить, — сказала Ульянушка. — Что-то же нужно вам в дорогу дать.
— Не успеешь. Собери, что там у тебя осталось. Митя, пока я буду лошадь добывать, сбегай на торг! Вот тебе четыре… нет, шесть копеек! Набери пирогов!
— А лошадь брать вместе с кучером? — разумно спросил Митька.
— А тебе никто не доверит, тебя тут не знают. Это отцу Памфилу могли лошадь с санями доверить… Одевайся, живо!
Когда Чекмай и Митька ушли, Глеб, почесав в затылке, спросил Гаврюшку:
— Мог ли твой дед вдруг в погоню кинуться? Ты его лучше знаешь…
— Раньше — мог, — ответил Гаврюшка. — Пока служил в приказе. К нему приходили давние приятели, вспоминали, как розыск вели, я слушал. Мог! Однажды даже человека убил — дубинкой по голове треснул. Это когда он Мартьяна Петровича спасал. Про это я знаю. Может, и еще кого-то убивал, но про то не говорил… И еще, знаю, было — они с земским ярыгой Вахромеем Коньковым в голодный год у лихих людей бабу отбили, она своим полмешка зерна раздобыла и несла, дура, открыто! Она потом благодарить приходила.
Вспомнил Гаврюшка и другие похождения Деревнина в пору приказной службы.
— Это и хорошо, и плохо, — сказал Глеб. — Хорошо, что он у тебя бывалый, опытный. Плохо, что он, возгордившись былыми подвигами, решил, будто и теперь может так же вести розыск, как тридцать лет назад.
— Господи, хоть бы дед Чекмай его отыскал!.. — взмолилась Ульянушка. — Пойти кур посмотреть, что ли? Может, хоть яички в дорогу сварить?
— Толокно им отдай, — посоветовал Глеб. — Помнишь, как мы, когда сюда бежали, толокно водой разводили и ели? Казалось, ничего слаще и быть не может…
Ульянушка улыбнулась, вспомнив тот отчаянный побег.
— А я хоть бы и всю жизнь толокно ела, лишь бы с тобой, — ответила она.
— Погоди, обживемся как следует в Вологде, меня все узнают, я на обитель потружусь, хорошие деньги появятся, наймем бабу на черную работу.
— Старую!
— Понятное дело, старую!
Гаврюшка сел на лавку, приготовился скучать — охота ему была слушать глупости, которые говорят друг другу Глеб и Ульянушка. Если бы раздобыть одежонку и хоть лапти с толстыми суконными онучами — можно было бы пойти погулять, найти ровесников, в свайку хотя бы поиграть. А так — дозволялось лишь выскочить босиком на огород, до ветра, и сразу же назад.
Пришли разом Чекмай и Митька. У Ульянушки уже был наготове мешок с припасами, сунули туда и то, что Митька с торга приволок.
— Господи благослови! — Чекмай перекрестился на образа. — Молись за нас, Глебушка, чтобы отыскали этих двух старых сумасбродов живыми. Митька, перекрести лоб да тащи мешок к саням.
Митька успел прихватить с собой узелок, в котором лежали кубики — для игры в кости и для игры в зернь. А вот Чекмай вооружился старым бердышом, дубинкой, кистенем и еще польской саблей-карабелей с хорошим турецким клинком. Так-то он, выходя из дома, ее к поясу не привешивал, да и смешно — сабля поверх тулупа. А вот теперь достал из угла, где лежало его имущество, и по тому, как его ладонь легла на рукоять, всякий бы догадался: сабельный бой для молодца — дело привычное.
Еще были у него две пистоли, немецкой работы, с порохом и всем нужным прикладом. Их Чекмай тоже взял: на исходе зимы в лесу можно напороться на оголодавшую волчью стаю. Ежели пристрелить вожака — стая, скорее всего, уйдет.
Обозы, уходившие к Холмогорам и далее, к Архангельскому острогу, были хорошей добычей для лесных налетчиков, и потому все мужики, собравшись в путь, вооружались. А налетчик — такая скотина, что, не сладив с обозом, может напасть и на одинокого путника, убить ради потертой шубы да дырявых портов.
Еще нужно было быстро изготовить факелы — намотать на палки пропитанные хоть постным маслом тряпицы и куски войлока, коли нет в хозяйстве сосновой смолы.
У ворот ждал извозчик, молодой статный парень по имени Меркурий. Глеб, выйдя проводить друга, а заодно и свежим воздухом подышать, оценил и извозчика, и его саврасую лошадь. Чекмай и в конских статях разбирался — выбрал крепкого мохноногого конька, невысокого — в холке менее двух аршин, с длинной спиной и короткой шеей, непохожего на персидского аргамака, но прекрасно приспособленного для службы в северных краях.
Сани выехали на лед Вологды и понеслись!
Дорога была уже наезженная, извозчик знал, где можно спрямить путь, поднявшись на берег. Чекмай внимательно следил, что делается по правую руку, Митька — что по левую.
Чекмай объяснил Меркурию его задачу, и первая остановка была версты за три от Насон-города, во Фрязинове. Там, подъехав к берегу, окликнули игравших детишек, спросили, не подобрали ли поблизости двух стариков, одного высокого, другого низенького. Подошла баба, забеспокоившись, что чужие говорят с детьми, побожилась — ни живых, ни мертвых стариков никто тут не видал. Поехали, стало быть, дальше. Верст примерно шесть по обе стороны реки тянулись леса. Никаких признаков жилья не было. Потом обнаружили обнесенную тыном избушку, при которой были сарай и банька.
В избушке жил человек, малость утративший человеческий облик, — косматый, завшивевший, с бородой по пояс. Он промышлял лесными дарами — ягодой, грибами, знал, где растет лещина, также он ставил силки на мелкую дичь. Урожай и добычу относил, а зимой отвозил на санках во Фрязиново знакомому купчишке, тот его снабжал крупами, сухарями, прочим продовольствием.
Сперва он видеть никого не желал, кричал из-за тына, чтобы убирались к бодливой матери, потом снизошел и сказал, что не то что старцев — человечьих следов, кроме своих собственных, в последние дни в лесу не видел. А снегу — выше колена, пройти по нему, не оставив следа, — это нужно Божьим ангелом быть, а не человеком.
Делать нечего, покатили дальше.
Меркурий знал, когда можно выехать на берег, а кабы и не знал — следы на реке подсказали бы. Но предвидеть появление огромного лося, старого самца с великолепными рогами, и при нем лосихи Меркурий не мог.
— Останавливай лошадь, не двигайся, — тихо приказал Чекмай. — Молчите все, Христа ради…
Огромные звери постояли, принюхиваясь и прислушиваясь, потом ушли в чащу.
— Бог уберег. Лось осенью опасен, копытом может волку голову пробить. Наше счастье, что видит он плохо, — объяснил Чекмай.
— А ты почем знаешь? — спросил Меркурий.
— Со своим воеводой на большую охоту выезжал, старые звероловы много чему учили. Едем благословясь.
— Ты, дедушка, собрался искать иголку в стоге сена, — заметил недовольный Митька.
— Я душу человеческую собрался искать. Меркушка, вон, видишь, свежая колея? Недавно ехали, снегом еще не замело.
— Дале не поеду. Не хочу назад впотьмах возвращаться.
— Ну и дурак. Волков есть чем распугать. А деньги хорошие заработаешь.
— Меркуша прав, — вмешался Митька. — И так бог весть куда заехали. А, кажись, смеркается.
— Смеркается! Это тебе лес, тут ели небо застят, выедем на реку — снова будет ясный день, — буркнул Чекмай.
— Я ночью ездить не нанимался! — почуяв поддержку, воскликнул извозчик.
— Алтын сверху! — посулил Чекмай. — Нет? Алтын и копейку? Два алтына?
Это были хорошие деньги для вологодского извозчика, которого подряжали за деньгу с полушкой проехать из Верхнего посада, с самого верха, где Успенская девичья обитель, в Козлену. Но Меркурий оказался пуглив, как девица, и ему уже стали мерещиться волки вперемешку с налетчиками. Чекмай его понимал — не хочется отдавать волкам такого славного конька. Но продолжал настаивать на своем, и они действительно проехали вперед еще около версты.
Митька начал ныть и чуть ли не хныкать. Чекмай накинулся на него: он должен был срядиться с Меркурием так, чтобы ехать и ехать, а не ворочаться назад, когда начнет темнеть. Митька оправдывался: Меркурий-де его неправильно понял, а он сам неправильно понял Меркурия. Извозчик тоже взбунтовался: не желает ехать ночью, да и коня покормить нечем.
— Как это нечем? — возмутился Чекмай. — Может, прикажешь подать ему овес в золотой кадушке, поливши медовой сытой? А может, поднести ему с поклоном ендову романеи? Мы в лесу, тут хвои на сто табунов хватит!
— Хвои? — удивился Меркурий. — Нешто кони ее едят?
— А ты не знал? Митька! Ступай, срежь пару веток в молодом ельнике! Господи Иисусе, что за люди…
Саврасый конек с такой радостью сжевал странное угощение, что Меркурий позволил себя уговорить еще на три версты. Тут Митьку осенило:
— Дедушка, а ведь дальше ехать незачем. Коли за этими двумя, подьячим и попом, увязались злодеи из Вологды, то ведь не стали их провожать до самых Холмогор. Где-то неподалеку и порешили.
Чекмай, который действительно настроился гнаться до Холмогор, удивился, но понял — Митька прав.
— Ну что же… на след мы не напали… сделали все, что могли, а на прочее — Божья воля… Ан нет! Не все! Ох, жаль, нет у меня охотничьего рога, ну да ладно…
Чекмай достал пистоль, проверил, все ли в порядке с пороховым зарядом, и внезапно выстрелил вверх. Конек вскинулся, забил в воздухе передними копытами, Меркурий заорал: он-де так не сговаривался, чтобы оглобли ломать!
— Тихо, сучьи дети! — гаркнул Чекмай.
Лес полон шорохов и звуков, иные весьма двусмысленны, и медведь в кустах может охать и стонать почти по-человечески, но медведь еще спит в своей берлоге. Так что долетевший голос мог быть человечьим…
— Митька, откуда это было? — спросил Чекмай.
— Вон оттуда, поди. Чекмаюшко, это ловушка! Тебя налетчики заманивают!