Настасья встала, опустив глаза, чтобы не таращиться на чужих.
— Садись, Настасья, — велел купец. — И не бойся, мы лишь кое о чем тебя спросим. И ты, Акулина, рядом сядь, чтобы ей не так боязно было.
Женщины сели на лавку и чинно сложили руки на коленях.
— Ты, Настасья, когда жила при свекре, поди, дружилась с его женой Авдотьей. Годами вы почти равны, жили вместе, приходилось как-то ладить. Сейчас у нас неладное стряслось — Авдотья пропала, и с дочками вместе, и с их мамкой. Кузьма Гречишников к ней жену посылал — та вернулась и доносит: в горнице пусто, одни лавки да стол. А перед тем Авдотью обокрали, все ценное вынесли, и что для дочек заготовлено в приданое — тоже. Гречишниковы знали, да мне не сказали. И вот она куда-то ушла. Что скажешь?
— Да я не знаю, Артемий Кузьмич…
— Знать это ты не можешь. Кабы заявила, будто знаешь, я бы тебя дурой назвал. А ты умница. Ушла она довольно давно, и Гречишниковы стали ее искать, да не отыскали. Вологда — не Москва, да и тут есть где спрятаться. У меня других хлопот довольно. А вчера приехал с Москвы ее брат, прямиком ко мне и спрашивает: где сестра? Тут-то я и схватился за голову. Вот он, братец, сидит, ждет… Никита Юрьевич, подожди, она стесняется…
Настасье стало любопытно — никогда Авдотья ни о каком брате не поминала. Она исподтишка взглянула на мужчину в богатом лазоревом кафтане и обомлела.
Он был не так хорош собой, как бывают двадцатилетние кудрявые и румяные молодцы. Ему было уже за тридцать, черты лица стали суховаты, темные глаза смотрели строго и как-то свысока — словно бы он собрался повелевать и карать за ослушание. Во взгляде были сила и власть. И Артемий Кузьмич тоже это чувствовал — явно старался угодить московскому гостю.
В Настасьиной жизни кудрявых молодцов не случилось — ее рано отдали за Михайлу, а мужу краса ни к чему, Настасья сейчас и не могла бы сказать, каков он был с лица. Был — и того довольно. А этот…
Она вдруг представила себе, как он едет на статном аргамаке в богатой сбруе, одной рукой держит гремячие цепи, что вместо поводьев, другой молодецки уперся в бок, на нем шапочка с отворотами и золотой запоной — набекрень, русые волосы из-под нее выбиваются, смотрит взором соколиным. Сокол!.. Ясный сокол!..
— Ну, подумаем вместе, Настасьюшка, — продолжал Артемий Кузьмич. — Ты одна знаешь, какова нравом Авдотья. Отчего она могла сбежать и куда могла направиться?
— Погоди, Артемий Кузьмич, дай Настасьюшке с духом собраться, — попросила Акулина. — Тут чужие люди. Ей стыдно при чужих говорить. Мы посидим, умных речей послушаем, она освоится…
— Пожалуй, так. Сидите, — позволил купец. — Вон туда отойдите, там под окном лавка, потом позову. Матюшка! Не ты ли Авдотье лишнего наболтал? Не ты ли ее испугал? Что, коли она догадалась? Встань перед нами и говори!
Акулина отвела Настасью, куда велено.
— Ты молись про себя, чтобы Господи вразумил, — тихонько посоветовала она. — Сумеешь Артемию Кузьмичу услужить — так отблагодарит, как тебе и не снилось.
Высокий мужик в подряснике вышел из угла и поклонился купцу с его гостями.
— Никита Юрьевич, то — Матвей, служит в Успенском храме певчим. Я сам его туда определил, удобно — в храм множество народа приходит, там и тайное письмецо примешь, и другое — передашь. Вот к нему ты посылал сестрицу. Ну? В пояс тебе кланяться?! — прикрикнул на странного певчего Артемий Кузьмич.
— А что говорить-то? Впервые она прибежала, отдала письмо, лишнего слова не сказала. А тот щенок ее тогда заметил, а она и не знала. Вдругорядь прибежала — сказать, что щенок ее видел, а она мужу, что пошла в Успенский храм, не сказывала, и теперь боится — тот Гаврюшка все мужу расскажет, а он у нее был суровый. Выручай Христа ради — говорит… а я-то разумею, что к чему…
— Вот поневоле подумаешь — лучше бы твоя сестра врать выучилась, — сказал Артемий Кузьмич. — Сказала бы мужу: хочу, мол, в Успенском храме помолиться, отпусти к литургии, хочу, да и только! И отпустил бы, а уж там она бы догадалась, как письмецо передать…
— Артемий Кузьмич, ежели бы да кабы! — прервал купца гость. — Ты не забывай, что муж этот — старый опытный подьячий, навычен вести розыск.
— Про то я помнил.
— Точно ли его твои люди в лесу упокоили?
Артемий Кузьмич быстро повернулся к Настасье. А Настасья не столь слушала мужской спор, сколь глядела издали на Никиту Юрьевича и думала: вот кабы этот посватался, сразу бы пошла, без всякого сомнения. И никак не могла эту мысль из головы прогнать, хотя и читала про себя, шевеля губами, все молитвы поочередно, какие знала.
— Матюшка! Точно ли?! — чуть ли не зарычал на пономаря купец.
— Да коли кистенем по башке…
— Коли он остался жив, приполз в Вологду и что-то разведал, коли он моей сестре зло причинил, я тебя погублю, — негромко сказал Никита Юрьевич. — Убедиться следовало. Только мертвые хорошо тайны хранят, сам ведаешь.
— Так щенка того, Гаврюшку, Матюшка отправил раков кормить, он не заговорит. И подьячий, даже коли очухался, из лесу не выползет, замерзнет. Он с тем попом далеко заехал, верст, поди, за двадцать. И никто никогда не проведает, вот те крест! — купец перекрестился. — А письмо, сам знаешь, я с надежным человеком отправил. Мои люди сказывали — теперь первым в Архангельский острог прибежало новое судно, быстроходное, должно за три седмицы до Англии добежать. И впредь такие ходить будут.
— Слышишь, Иван Иваныч? — Никита Юрьевич повернулся к мужчине, что сидел с ним рядом. — Не беспокойся, отправим мы тебя в твое отечество так, что быстрее не бывает. Артемий Кузьмич, ты уж нанял струг?
— Отличный струг, мой собственный, птицей полетит. Господин Ульянов перекреститься не успеет, как домчат его в Архангельский острог.
— Стало быть, сегодня же и в дорогу?
— Отчего же нет? Мои имущества все собраны, слуга готов. И то, что я должен передать моему королю, записано. По дороге перетолмачу. А потом с Божьей помощью вернусь. И, ежели его величество сумею убедить, будут присланы деньги. И не только деньги.
— Сумеешь, — сказал Никита Юрьевич. — Не первый день я тебя знаю. Ты там увидишь капитана Чемберлена. Он там, кажись, с осени сидит. С последним судном успел уйти. Первым делом его отыщи и узнай, чем кончился его поход к королю. Да только пусть правду скажет! У меня к нему большой веры нет, может нагромоздить турусы на колесах. А, статочно, именно такая речь надобна, чтобы убедить его величество, уж не знаю…
— Да и я не знаю. Но капитан Чемберлен коли что забрал себе в голову — пойдет до конца. Это я понял, когда он своих людей сюда прислал. А никто его о том не просил.
— Мы их спрячем в надежном месте, — добавил Артемий Кузьмич. — Хорошо удалось их задержать в Архангельском остроге, пока для них укрытие не готово. Коли король не пожелает нас поддержать — что мне с теми людьми делать, куда их девать?
— Я в Белом замке побываю и пойму, что там деется, — пообещал Ульянов. — Пойму… и нужные сведения куплю… Я знаю, как подойти к слугам королевской опочивальни.
— Узнай, что Чемберлен наговорил королю про московские дела. И отдели зерна от плевел. И не вышло ли, что в боярском письме сказано одно, а он наплел другое.
— Меня для того и вызывают в Белый замок. Артемий Кузьмич, прости — обедать не останусь. Я только ради этой встречи пришел. Пусть твои люди доставят меня к стругу. Там у меня припасы и все, что надобно.
— Там у меня за старшего Игнатко Ховрин. Ты ему скажи так — коли вдруг опоздаете и судно в Англию без вас уйдет, пусть несется вдогон. Через Двинскую губу вожи поведут судно бережно, и там его еще можно нагнать.
— Я скажу.
— Ну, коли так…
Мужчина по прозванию Ульянов и Артемий Кузьмич разом встали, обошли стол, за которым сидели и крепко обнялись. Потом Ульянова обнял Никита Юрьевич.
— Справишься — тебя озолотят, и вам, англичанам, тут торговать беспошлинно, и дорога на Персию открыта, и все северные морские пути ваши, до Мангазеи и далее, — сказал он. — Помни это!
— Буду помнить.
Артемий Кузьмич проводил Ульянова до дверей столовой палаты и вернулся к Никите Юрьевичу.
— Сестрицу твою будем искать и сыщем. Может, наша Настасьюшка догадается, кто ее так спугнул, что она вместе с дочками убежала. Акулина! Ступай с Настасьей сюда.
Настасья подошла, но боялась поднять взор на Никиту Юрьевича. Она вспомнила все, что знала: и что Авдотья не своей волей под венец шла, а ее чуть ли не за косу волокли, и что рожать от мужа не хотела, родила двух девок — и на том спасибо. Вспомнила также, что Авдотья порой в стычках с мужем показывала норов.
— Норов-то у нее есть, — согласился Никита Юрьевич. — Матюшка! Говори прямо — она поняла, что Гаврюшку и подьячего ты на тот свет отправил, чтобы подьячий ненароком не сунул нос в наши дела?
— Да кто бабий ум поймет? Во второй раз прибежала — была сильно напугана, как бы муж не проведал…
— А не сказал ли ты ей часом, что-де от мужа мы тебя освободим?
— Да Господь с тобой!..
— И не сказал ли ты, что все, кто как-то замешан в доставку того письма, вслед за Гаврюшкой отправятся?
— Вот те крест, не сказал! — Певчий перекрестился.
— Тогда вовсе непонятно, с чего она удрала.
— Мужа бояться уже было незачем, мужа отпели и поминание на год вперед заказали, — сказал Артемий Кузьмич.
— А ежели он из лесу выполз и к ней заявился?
— Нет, Никита Юрьевич! Коли что — она бы одна сбежала, старую мамку и дочек с собой не увела.
— А я вот чего боюсь — что она мужа, что из могилы вылез, сгоряча и с перепугу ножом пырнула, потому и скрылась. Но куда она могла убежать — почти без денег?
— Значит, она где-то в Вологде… Настасьюшка! Хочу я тебе одно дельце поручить. Не бойся, дельце нетрудное и даже приятное, — сказал купец. — Ты знаешь Авдотью с дочками и ту мамку в лицо. И Матюшка знает ее в лицо. Я велю снарядить колымагу, дам тебе людей, и ты поедешь по всем местам, где может оказаться баба, по всем торгам, по лавкам, по Верхнему и Нижнему посадам, по Заречью, по слободам. В церкви будешь перед службой, или как придется, заходить. И коли найдешь ее или дочек…