— Господь мне свидетель, и ты, Матушка-Богородица, и все святые, в том, что сказал правду и впредь буду правды держаться и за нее биться насмерть. А как иначе сказать — не ведаю.
— Да и я не ведаю… — Тут Кузьма Минич усмехнулся. — Ну, садись уж, что ли… Демид, ты тут пока стой, а ты, Олешка, поди скажи Марфе: хозяин велел на стол накрыть. Что там на поварне остыть не успело — пусть сюда тащит. Успенский пост на носу — надобно все скоромное подъесть, а тут и тебя Бог послал.
На поварне в доме мясника нашлись язык говяжий верченый, половина курицы с подливкой, запеченный бараний бок, край богатой, в шесть ярусов, кулебяки, а также вымя говяжье, несколько часов в печи томленое и оттого ставшее нежнее лебяжьего пуха. Были поданы на стол и каравай блинчатый, и горшок гречневой каши, и на скорую руку пряженые толстые оладьи с медом, а к ним — взвары и квас. Словом, и не видя Татьяны Семеновны, всякий бы сказал: хозяйка она отменная, в любое время суток может гостя принять.
Кузьма Минич, глядя, как гость расправляется с кулебякой, и себе взял кусок.
Поев, Чекмай расслабил пояс и вздохнул с облегчением.
— Проклятая кольчуга, — пожаловался он. — Кажется, так впечаталась — до старости следы останутся.
— Кого тебе в Нижнем бояться?
— Поименно не назову. А знаю, что сюда приезжали купцы из Вологды. Приезжали воду мутить. Так что у меня тут, может статься, и враги есть.
— Приезжали. Они и теперь тут есть, — подтвердил Кузьма Минич. — Ко мне никто не совался, а знаю, что их тут наше купечество привечает.
— То и плохо. Скажи, ходят ли у вас слухи, будто английский король — православной веры?
— Каких тут слухов не ходит! Сказывали, Маринка, вдова Расстриги, затеяла персидского шаха сюда позвать и чуть ли не к нему в гарем сорок пятой женой идти. Может, хочет его в католическую веру обратить?
— Замысел довольно безумен, так что может оказаться — она и впрямь что-то такое затевает. Разумных-то замыслов от нее ждать не приходится. А я про английского короля неспроста брякнул. Знаешь ли, что замыслили московские купцы вместе с английскими и вологодскими?
— Говори.
Кузьма Минич слушал внимательно, время от времени поглаживал бороду, собирая ее в кулак и снова отпуская на волю. Чекмай видел — мясник сильно обеспокоен.
— Так вот, ополчения, которое Ляпунов вел освобождать Москву, считай, больше нет. А наши англичане следят, что будет, вроде как паук, что посередке своей паутины сидит. Им нужны те торговые пути, которых им раньше, при царе Борисе да при царе Василии, не давали. Им нужны наши северные земли. Весь московский Английский двор в Вологду перебрался и оттуда вербует наше купечество, а оно и радо. Ему охота с Англией торговать и на том наживаться. А прочее… Ну да сам понимаешь. У них там уже вместо веры — выгода.
Кузьма Минич слушал очень внимательно, порой кивал, что означало: понял, недоволен, да правду знать нужно.
— Если сейчас на английские деньги будет собрано новое ополчение, да в помощь английский король пришлет ратных людей, деньги и оружие, если эта рать выгонит из Москвы поляков, то будет собран для видимости Земский собор. И приговорит — отдать Московское царство под руку английского короля, как, бишь, его… Это значит — английские купцы получат тут полную власть. Они станут хозяевами на севере, они получат дорогу в Персию и далее, их слово будет законом. А короля мы тут, может, и вовсе не увидим — пришлет кого-нибудь из своих дворян, велит слушаться, а мы что? Будем слушаться.
— Ну, теперь хоть ясно, почему я об этом впервые от тебя слышу. Если бы ко мне с этой затеей сунулись — зубов бы недосчитались. А так-то они скрытно тех, кто побогаче, уговаривали. Неужто все так скверно? — спросил Кузьма Минич.
— Московские князья да бояре послали тайную грамоту к английскому королю. Там они, видать, ему присягают, и в той грамоте — имена изменников. Я думал перехватить — не удалось. Зато я знаю, что английские ратные люди уже понемногу едут в Вологду.
— Бес бы их побрал…
— Если не удастся собрать наше ополчение, то Москву освободит английское. А из Англии, сам знаешь, морем везут и оружие, и свинец… Потому князь меня сюда и послал — он не поверил, что простой люд может сам собраться, что-то решить, раздобыть деньги, нанять кузнецов, купить лошадей. Я должен был понять, можно ли верить отцу Онуфрию, отцу Марку да Ивану Кольцову.
— Верить-то им можно, да только денег у нас маловато, — честно признался Кузьма Минич. — Купцы, сам знаешь, народ скуповатый, вынимать деньги из дела никто не хочет. Довольно уж и того, что дали средства Ляпунову да послали ему ратников. А теперь у них вологжане постараются деньги выманить. Но знаешь ли что? Я вещий сон видел. Уж и поверить боюсь — вдруг сон обманет? Может, оттого мне померещилось, что я о нашей беде думать не перестаю.
— Сказывай.
Чекмай знал — в ином сне больше правды, чем наяву, услышишь и поймешь.
— Мне святой протопоп Сергий Радонежский явился.
— И ты его сразу признал? — удивился Чекмай.
— У нас в храме образ висит — так он был точно таков. И святой сказал так: будет казна, будут ратные люди, чтобы освободить Москву, но старшие люди за это дело не возьмутся, а возьмутся младшие. Такие были его слова, я запомнил — как ежели бы наяву услыхал.
— Дай Бог, чтобы сон оказался вещим. — Тут Чекмай перекрестился. — Деньги на ополчение есть в Вологде — те, что сейчас собирают московские и английские купцы. Я даже догадываюсь, где они хранятся. Сколько-то следует ждать от английского короля. Как бы их взять? Что скажешь, Кузьма Минич?
— Много ли у тебя в Вологде своих людей? — спросил тот.
— Мало. Я там тайно промышлял. И у князя войска нет. Никого мне дать не может.
— Я вот что знаю — новгородцы от твоего князя не отступятся, — сказал Кузьма Минич. — Сейчас к нему новое посольство собирается. Возглавит его сам архимандрит нашего Вознесенского Печерского монастыря Феодосий. Будем умолять, пока князь над нами не сжалится. Больше повести рать на Москву некому.
— Сам знаю, что некому…
Мужчины помолчали. Чекмай грыз баранью косточку, выбирая последние волоконца мяса. Кузьма Минич крутил в пальцах крышку от серебряной солонки. Пальцы сами сперва погнули ее, потом выпрямили.
— А что, не заключить ли нам сделку? — вдруг спросил он. — Я человек торговый, я по-простому думаю и говорю.
— Хочешь перед постом последнее мясо мне продать? Ты ж можешь сбыть его татарам, — усмехнулся Чекмай.
— Да пропади оно пропадом, то мясо! Можешь ли дать мне знак, по которому князь поймет, что я — от тебя?
— Знак у нас есть. Князь крещен Кузьмой, но именем этим его никто и никогда не звал, а дали отец с матерью мирское имя — Димитрий, в честь святого Димитрия Солунского. И князь его считает своим небесным покровителем. Я когда по его приказаниям ездил — всегда образок святого Димитрия с собой брал. Поглядишь ему в очи — вроде бы с князем посоветуешься. Ежели поедешь в Мугреево — образок выменяй и с собой захвати. Другого знака нет. И мое прозванье, которое мало кому известно.
— На том благодарю. Глядишь, и пригодится. А сделка такая. Я дам тебе людей, что тайно придут в Вологду. Оружие, кони — все, как следует. А ты раздобудешь для нас, новгородцев, те деньги, что собрали купцы для своего ополчения, и мы тут начнем созывать свое. Что, хороша сделка? По душе?
Чекмай расхохотался.
— И точно, ты — торговый человек и на хитрости горазд!
— Так не схитришь — не наживешься! — И Кузьма Минич тоже расхохотался. — Есть у нас молодцы, которые не прочь колонтари нацепить, шлемы на головы вздеть и сабельками помахать. Мы с отцом Саввой — есть в Новгороде толковый протопоп Савва, — когда сюда пришло послание от патриарха Гермогена, уже пробовали народ поднять — за веру, за Отечество. Так галдеть — все горазды. Но я кое-кого на примете держу.
— Придумал ты это замечательно. Сколько времени потребуется, чтобы собрать отряд?
— А сколько человек тебе надобно?
— Десятка три, — подумав, ответил Чекмай. — И рублей десять — чтобы их по углам рассовать и кормить до того часа, когда потребуются.
— Сколько думаешь взять добычи?
— Английские купцы богаты. И московские, что в Вологду убежали, не нищие. Там не тысячи рублей, а десятки тысяч будут.
— Десятки-то и нужны.
— Как ими распорядишься?
— Слушай…
И Кузьма Минич заговорил о деньгах и о ценах с большим знанием дела. Видно было, что у себя в голове он уже вовсю собирал рать и готовил все, что нужно для военного похода. Чекмай слушал внимательно, почти не перебивая.
— Но я хочу не только деньги взять, — сказал он, когда Кузьма Минич замолчал. — Думаю, в Вологду привезут хорошее оружие.
— Может, и пушки? У нас одиннадцать кузниц, копья и сабли скуем, но не каждый кузнец умеет в литейной яме пушку отлить, да такую, чтобы ее при первом выстреле не разорвало.
— Да, тут мастерство потребно, — согласился Чекмай. — Я знаю, где будет спрятано английское оружие. Подожду малость, пока там еще прибавится, да и заберу. Когда людей будешь посылать, научи их — пусть сперва придет в Заречье от них человек, остальные подождут в лесу. Лесов, слава богу, вокруг Вологды хватает. Сейчас там можно жить, не замерзнут. Он спросит в Заречье, где изба богомаза Глеба, и придет — как будто образ своего святого заказать. Образ же — святого Димитрия Солунского.
— А ты сам где будешь?
— Я отсюда возвращаюсь к князю. Должен ему донести, что видел в Новгороде. Про тебя рассказать должен. И когда я приплетусь в Вологду — одному Богу ведомо. Так что нужна еще одна верная примета, может же так случиться, что кто-то из вологжан именно в это время пожелает себе образ Димитрия Солунского, так не вышло бы недоразумения.
— Понятно. А ты грамотку напиши, — предложил Кузьма Минич.
— Можно и грамотку. Но коли случится, что богомаза дома нет, а есть его жена, от грамотки будет мало толку. Богомаз наш может на несколько дней уйти — подрядиться в обители образа поновлять.