Гречишниковы сказали: посылают-де человека в земскую избу, посылают! Тело нигде не подняли, статочно, жив.
И еще одна седмица прошла, и Авдотья наконец сильно забеспокоилась — коли жив, отчего не дает о себе знать? Тогда-то и пришел к ней Мартьян Петрович.
— Я про Ивана Андреича спрашивал бывалых людей, купцов, они тут всякое повидали, — сказал он. — И вот нашлась добрая душа. Артемий Кузьмич Анисимов велел подручному Андрею Корнилычу, своих знакомцев расспросить, а у того их много. Я раньше времени тебе говорить не хотел, все надеялся…
— Да что стряслось-то?!
— Вот что открылось. Гаврюшка сбежал, подался в Холмогоры. Ушел с обозом. Его зареченские бабы, что своих мужиков провожали, вспомнили. Жив ли, нет, того не знаю. Иван Андреич с попом Памфилом поехали следом, чтобы воротить, и попались лесным налетчикам. Они, налетчики, на большой обоз кидаться опасаются, а тут видят — едут лесом два старика, один — в хорошей шубе, грех упустить. Их дня три назад изловили, и они повинились — убили-де до смерти попа и того, что с ним, тела в лес оттащили, а лошадь с санками убежала. Где она — не ведают, где тела искать — тоже толком объяснить не могут. Дорога — долгая, а сейчас она раскисла, и ехать искать тела — коней портить. Так что ступай, раба Божья, в церковь, заказывай отпевание и панихиду… Что молчишь?
Авдотья действительно не знала, что на это ответить. Зарыдать — так слез нет. Избавилась от постылого мужа — так что, в пляску пуститься? Каков бы ли был, а все — опора и защита.
— Может, тело все же сыщется, тогда похороним, — малость растерявшись от молчания вдовы, продолжал Мартьян Петрович. — А мой тебе совет — приходи к нам, посидим, подумаем, как тебе с дочками дальше жить. Я ведь вас в Вологду сманил, мне за вас перед Богом ответ держать. На меня теперь во всем положись. Моя благоверная уже, я чай, со всеми вологодскими бабами перезнакомилась и подружилась. И Кузьмина Тимофеевна тоже догадлива, сумеет дать хороший совет. Так что пойду я…
Авдотья поклонилась в пояс.
Доченьки, Аннушка с Василисушкой, сидели в углу на скамье и слышали этот разговор. До них толком не дошло, что отца лишились, опять же мать спокойна. Когда Мартьян Петрович ушел, они, словно опомнившись, подбежали разом к Авдотье, и она их обняла. Тогда девушки расплакались. А пришла со двора Феклушка с охапкой дров, пришла мамка Степановна, ходившая к соседке за молоком, и тут-то начались рыдания да причитания. Как же иначе — нужно проводить хозяина на тот свет достойно.
Авдотья только вздыхала.
Муж, какой ни есть, хоть убогонький, — глава семьи. Сейчас главной семьи вдруг стала она. Авдотья ждала этого часа, мечтала о нем, но, лишившись наконец мужа, растерялась. Как жить, где брать деньги? Она не очень задумывалась, откуда их берет муж; выдавал сколько нужно на хозяйство, и ладно, с ним ведь не поговоришь толком и не поспоришь.
На отпевание пришел Мартьян Петрович, все оплатил, сорокоуст за упокой души заказал. С ним была Настасья, при Настасье — немолодая женщина, слишком богато одетая для заупокойной службы, и мужчина самого простого облика. Авдотья привела дочерей и мамку Степановну. Феклушку оставили дома.
Авдотья и Настасья встали рядом, Аннушка с Василисой — возле матери. Более близкой родни у покойника в Вологде не было. Говорить во время службы нехорошо, но и после службы они не могли придумать, что бы друг другу сказать утешительного, кроме как «Царствие нашему Ивану Андреичу небесное».
Настасья знала, что Авдотья мужа не любила. Если бы Авдотья хоть слезу проронила — другое дело. Когда вдова позвала на поминки, Настасья оглянулась, словно желая просить позволения у богато одетой женщины. Взглядом позвала на помощь…
— Настасьюшка, свет, коли хочешь — ступай, да только доченьки без тебя уже скучают, Ефимья Савельевна тебя ждет, — очень ласково сказала женщина. — Федор за тобой приедет.
И поняла Авдотья: Настасья-то теперь подневольная, как велят — так и сделает…
Настасья же была очень благодарна Акулине: совершенно нет хотелось, сидя за столом, вспоминать покойного свекра.
Вот и вышло, что на поминки пришли только братья Гречишниковы да кучер Антип.
Авдотья спросила Мартьяна Петровича — не было ли еще вестей об убийстве мужа и его пропавшем теле.
— Я, как нарочно, вчера ходит к Анисимову, Артемию Кузьмичу, по делу, и спрашивал. Он, Анисимов, и узнавал тогда про Ивана Андреича. Его все в Вологде знают, многие даже из его рук едят, только — тс-с-с! О том не болтай. Потому он и узнал о твоем муже да мне рассказал. Душа-человек, богат — денег куры не клюют, а добр, услужлив, со всеми весел, дурного слова никому не скажет. Настасья при его жене — как в раю. И он просил передать тебе рубль…
Как полагается по правилам вежества, рубль был завернут в бумажку.
— И еще велел сказать — можно недорого купить двор в Заречье. Коли присмотришь, приходи к нему, он своего человека с тобой пошлет посмотреть двор и составить купчую, и верных послухов даст — к купчей руку приложить. Будешь жить, заведешь хозяйство. Я узнавал — двор даже тут неподалеку, в Кобылиной улице, и избу со всем нутром, и с амбаром, и с баней, и с огородом небольшим можно даже за десять рублей купить. В Заречье, значит, дешевле.
— Благодарствую, — ответила Авдотья. — Ты нас, Мартьян Петрович, не забывай.
— Уж не забуду. А ты к моей благоверной приходи. У нас радость — Татьянку замуж выдаем. Уж не чаяли дождаться жениха. Бабы наши заголосили: ах, ах, приданого нет! Поможешь сшить приданое — заплатим, как полагается, и дочек приводи. Шить-то ведь они обучены.
Авдотья благодарила, кланялась, звала на поминки. И потом, после поминок, в скромном своем жилище, когда все улеглись спать, села думу думать.
Она — свободна! Она должна дать знать Никите. Но как? Из Москвы в Вологду приезжают люди, из Вологды в Москву, когда там такое творится, вряд ли кто поедет.
Никита все еще женат. Но теперь, когда Авдотья свободна, может, выйдет по слову его старой мамки Анны Петровны: нелюбимая, хворая и не сумевшая родить здоровых детей жена добровольно уйдет в девичью обитель? Авдотья не знала, можно ли просить Господа о такой милости, и высказалась перед образами иначе: Господи, настрадалась я с моим Иваном Андреичем, пошли, Господи, хоть малость бабьего счастья, а я в долгу не останусь, могу сиротку в дом принять на воспитание…
На следующий день она уселась с мамкой Степановной судить да рядить — как жить дальше.
— Аннушке с Васенушкой скоро пятнадцать, к шестнадцати надобно их замуж отдать. Приданое какое-никакое есть, — имея в виду прикопленные подьячим деньги да золотые украшения с серебряной посудой, сказала мамка. — Деревенька наша, Кудаково, опять же… Сейчас до нее не доехать, но ведь кончится вся эта суматоха, доедем, порядок наведем, недоимки соберем. А сейчас в Вологде собрались богатые купцы, где еще их столько сразу увидишь? Потолкуй с Гречишниковыми, может, у них кто на примете окажется?
— Да рано, поди.
— Ан не рано. И принарядить их нужно. В Москве-то, прости господи, как сенные девки ходили, а они на выданье. Первый присватается — скажем, молода, рано ей. И второму то же скажем. Так и дождемся стоящего жениха для каждой! Да вот что — у Гречишниковых свадьба затевается, тебя позовут, дочек твоих на девичник позовут. Там-то их купецкие жены да дочки увидят! Поняла?
Авдотья усмехнулась: мамка права, нужно девиц поскорее с рук сбыть, чтобы не тащить с собой на новый двор такое приданое.
Потом они вместе перебрали еще раз то, что привезли из Москвы. Наряды были — так себе. Сейчас, когда никто не ворчал и не бубнил, что-де грех тратить деньги на атласы, тафту и алтебас, можно было разгуляться!
Авдотья не знала, что муж понемногу таскал деньги из тех, что были отложены на приданое, полезла в его укладки с кошелями, удивилась, расстроилась, но делать нечего — как-то же нужно показывать дочек будущей родне.
Свадьбу Татьяны решено было сыграть в мае, после Николы-угодника. До того пришлось бы тащиться в храм Божий по грязи, а к концу мая, поди, дороги подсохнут, будет тепло, солнечно и радостно. Такого тепла, как на Москве, правда, не предвиделось, да уж какое есть, тянуть с венчанием Анисимов не велел.
И вот, собравшись и принарядившись, Авдотья с дочками и с мамкой Степановной пошли в суконные ряды. Дома оставили девку Феклушку, строго наказав — на крыльце не сидеть, с молодцами не перемигиваться, двери чужим не отворять. Феклушка была хоть и глуповата, да верна.
Сперва посетили Ленивую площадку, изучили все, что предлагали бойкие приказчики, потом взяли извозчика, поехали к другим лавкам, у таможни. Весь день прошатались по лавкам, проголодались смертельно, вернулись поздно. А дома — двери отворены, добро по полу раскидано и Феклушки нет.
Кинулась Авдотья к укладкам — пусто!
Она тут же побежала по соседским дворам — вдруг кто-то видел, кто-то слышал, кто-то знает? Соседи только руками разводили: криков не доносилось, а караулить Авдотьино крыльцо они не нанимались. Сочувствовали, конечно, как же без этого? Но помощи от них не было никакой. Только старуха Игнатьевна сказала:
— Девку твою, сдается, сманили. Видела я ее третьего дня у тына с молодцом, видела… Да кто ж знал, что нужно тебе рассказать?
Время было уже позднее, соседи спать ложились рано. Перепуганная Авдотья кинулась к Гречишниковым. Мартьяна Петровича для нее из постели подняли, он вышел к ней босой, борода всклокочена, глаза шалые.
— И дура же ты, Авдотья! — сказал он. — Знала же, что твоя Феклушка толстым-толста, простым-проста. Вот и расхлебывай!
Потом, малость успокоившись, решил:
— Ты возвращайся домой. Добро твое вряд ли сыщется. Я чай, те налетчики, что весной по лесам промышляли, сейчас в Вологду подались, их рук дело. Мы с братьями посоветуемся. Припасы у тебя есть? Вот и сиди дома, и жди, когда позовут.
Кроме припасов, у Авдотьи были покупки: тафта, золотая тесьма, бахрома, кисея на праздничные рубахи. Все это она решила сдать назад в лавки, на следующее утро отправила мамку Степановну. Та выручила денег чуть ли не вдвое меньше, чем покупки стоили.