Он понял — нужно как-то потянуть время, пока не будет избран истинный царь.
Было у него кое-что наготове — так, на всякий случай. Чекмай с ратниками еще осенью изловил лазутчика-шведа. Что с ним делать — было пока непонятно, решили оставить про запас, авось пригодится. И пригодился! Князь тайно отправил его с посланием к Якобу Делагардию. В послании говорилось: и сам он, и многие бояре хотят отдать русский трон Карлу-Филиппу, надобно только обождать, пока Земский собор примет такое мудрое решение, а до той поры сидеть бы Делагардию в Новгороде и ничего не затевать, чтобы не спугнуть удачу.
Одному Богу ведомо, что бы вышло, кабы шведский полководец двинул рать на Москву. И без него с поляками все еще хлопот хватало, двух таких врагов, пожалуй, было бы не одолеть. Но Земский собор был удивительным и редким примером того, что сборище разномастного люда, все семьсот человек, может сообща принять разумное решение. Оно было таково — иноземец не может править Московским царством, а избирать государя следует из московских родов, кого Бог даст. Смирившись с этим, бояре и князья, дворяне и городские старейшины, лица духовного звания и казаки шли сейчас к Костроме, к Успенской обители, где укрылась сильно напуганная Смутой старица Марфа с сыном Михаилом.
— Скорее бы удалось патриарха Филарета из польского плена воротить, — сказал Глеб. — Казаки с тушинских времен, когда с ним вместе Тушинскому вору послужили, его чтят. Он сумеет с ними управиться. И не вышло бы худа — польский король, узнавши, что сын патриарха венчается на царство, может отцу отомстить.
— Может, — согласился Чекмай. — Да вряд ли станет. Сейчас пора наконец пленных разменять. А за нашего патриарха можно немало польских панов в их отечество воротить.
— Ох, хотелось бы…
Митька же молчал. Он думал о той грамотке, что полгода назад княгиня Прасковья прислала мужу. Там кроме благих пожеланий да известий об учебе сыновей было кое-что для Гаврюшки и для Митьки. Гаврюшке Настасья посылала свое материнское благословение, а Митьке — поклон, всего лишь поклон. Но коли в послании самой княгини оказались такие слова — то неспроста!
Ульянушка, на которой под сарафаном были мужские порты и мужские же сапоги, довольно легко забралась на лошадь. Пришлось и эту науку освоить, сопровождая мужа. Но она не жаловалась.
Ей нелегко пришлось в военном походе, но он имел для Ульянушки особый смысл: раньше она гордилась Глебом из-за его иконописного мастерства, из-за его знаний, но порой, к собственному стыду, сравнивала его с Чекмаем — прирожденным бойцом. А теперь она несколько раз видела мужа в бою — и больше о достоинствах Чекмая не помышляла.
— Так едем, что ли? — спросил нетерпеливый Чекмай. — А как решится это дело, поставим свечки Богородице и святому Егорию, чтобы никакие иноземцы более не осмелились решать судьбу Московского царства. Может, английские люди и смыслят в порядке, кто их разберет. Да только нам решать, как тут жить, а не иноземцам. Нам! Ей-богу, братцы, устал я их гонять…
— Свечки-то поставим, а иноземцы не угомонятся, — ответил Глеб. — Едем! Митька, что зазевался?
— Вот думаю… — туманно отвечал Митька и сел в седло. — А гонять еще придется. Это тебе, Чекмаюшка, не шахматы — сыграл игру, вражьего короля опрокинул и сиди довольный. Это — хуже… Ты со мной не раз играл, ты знаешь — тот одолеет, кто и сам умеет ловушки ставить, и вражьи ловушки видит.
— Дай бог, чтобы и впредь хватало людей, которые видят вражьи ловушки, — ответил Чекмай. — Сдается, без них еще долго будет не обойтись. Едем, братцы, а то самого-то главного и не увидим. Не увидим, как старица Марфа сына нам в государи даст. По коням!
Рига, 2018