Душа просит выпить, а выпить и не с кем!
– Эй, люди добрые, кто со мной в кабак захочет, тот загадку угадает: где на Вологде нонче царская казна пребывает?
– В амбарах, под стражей, это все знают, – крикнул кто-то из покупателей.
– Ну, тогда не в счет, – развел руками мужик. – Раз все знают, то какая это загадка.
– За Кузнецкой слободой, в каменном подполье, – крикнул кто-то из слушателей.
– Вот и славно, пусть лежит, где ему привольно, – складно завершил фразу торговец.
«Говор у мужика не наш и вопросы какие-то странные. Задает неспроста, – подумала Аграфена, – как будто что-то выпытывает». Ей опять показалось, что она видит какую-то опасность.
Аграфена оглянулась: никто около мужика подозрительный не трется, только покупатели с большой охотой по дешевке разбирают содержимое подводы.
Она приказала работникам возвращаться, а сама встала в сторонке и принялась наблюдать за торговцем.
Не прошло и часа, как товар у него закончился. Он и вправду отдавал очень дешево всем, кто хотел взять. Деньги ссыпал в кожаный мешок, который с каждой сделкой становился все более круглым и тяжелым.
Вот и торговле конец, все продано. Последнее забирали чуть ли не в половину от первоначальной цены, но торговцу было не жалко, хотелось поскорее сбыть товар.
– Эх, православные! – крикнул купец. – Забирай телегу за полтину, мне без нее сподручнее, а вам прибыльнее. – Народ молчал.
– Ну, тогда еще половину уступаю! – торговец бросил оземь шапку. – Дешевле будет только даром!
Тотчас нашлись желающие. Мужик, закончив торговлю, сел на коня и поехал прочь от торгового места.
Аграфена схватила за рукав бежавшего мимо мальчишку.
– Выручай, соколик, беги вон за тем дядькой, посмотри, куда правится, придешь опосля ко мне в лавку, я тебя награжу, не обижу. Знаешь, куда?
– Ты Ивана Соколова жена будешь, – с достоинством сказал мальчишка, – а мы с ним знакомы, так что найду.
Парень побежал за мужиком, Аграфена пошла домой.
Вечером Феклуша позвала хозяйку.
– Там какой-то парнек спрашивает – говорит, по важному делу.
Аграфена накинула плат, вышла на двор. Там действительно стоял парень, которого она днем посылала проследить за мужиком.
– Будь здорова, хозяйка, сказываю все как есть. Этот мужик, похоже, никуда не торопился, ехал медленно, песни напевал, я его догнал без труда, прикинулся, что хочу деньгу зашибить, и к нему – мол, не надо ли чего. А он меня и спрашивает, не знаю ли я, где стрелецкие сотники живут. Как же не знать, говорю, вот только нет сейчас в городе сотников. Один всего, и тот старый – все на службу в Ярославль подались. А он мне: «Неужто все? Перекрестись». Я святым крестом осенился, и он поверил. Потом спрашивает насчет поесть-выпить. Ну, я ему на выбор предложил, куда сходить, а он и отвечает: «Поеду на посад, в кабак, там пообедаю, хмельного приму для веселья – чай, я сегодня с барышом! Покажешь, где кабак государев поблизости?»
Мы с ним и двинули через Пятницкие ворота, он-то верхом, а я вприпрыжку. Смотрю – мужик, видать, не голоден и до вина не охоч, по сторонам смотрит, хвалит работу каменщиков и спрашивает, сколько воротников на ночь ставят. А я ему: сколько ставят, не знаю, но ворота всегда на замке, не пройдешь. Так за разговором и дошли до кабака. Он дал мне копейку и велел ступать прочь. А я кругом обежал и к окошку: гляжу, сидят они с Нечаем Щелкуновым, пьют, а потом мужик Нечаю весь черес с деньгами, что наторговал, и отдал. Вот чудеса. Я было дальше смотреть, но больше ничего не высмотрел. Мужик после трапезы сел на лошадь и поехал из города. Храбрый, на ночь-то глядя. До темноты ему до Грязевицы не добраться, а на реке Комеле, слышал, лихие люди озорничают. Вот я и смекнул, что отдал он деньги Нечаю неспроста, а от лихих людей на сохранение.
– Может, и так, – согласилась Аграфена.
Она дала парню грош[44] мелочью по денге[45], и тот, сунув за щеку все четыре монеты, довольный побежал прочь. Нечасто такое счастье выпадает – заработать за день больше взрослого мастерового.
Глава 9
Сильвестр, архиепископ Вологодский и Великопермский, после того как поговорил с дьяком Карташовым, вызвал к себе келаря, главного хранителя епархиального добра.
– Приказ мой таков, – сказал он без обычных приветственных церемоний, – казну нашу архипастырскую перевезти со двора в монастырь к Спасу на Прилуке, передать архимандриту на хранение по описи да с указанием – запереть в надежном месте, куда никто не ходит и о котором никому постороннему не ведомо. Сделать сегодня же с поспешанием.
– Слушаюсь, Владыко, – поклонился келарь, помолчал и несмело спросил: – Позволь справить, государь мой, к чему такая спешка? Ведомо, что учинилось, али для пущего бережения?
– Подальше положишь, поближе возьмешь, – ответил Сильвестр. – Да смотри языком не болтай – это дело тайное.
Келарь поклонился и, пятясь задом, пошел прочь. В тот же день в Прилуцкий монастырь было доставлено несколько подвод, груженных опечатанными ларями.
Архимандрит принял ценный груз, распорядился запереть его в башне в тайной комнате без окон, с массивной кованой дверью. Ему ничего объяснять было не нужно. Раз Владыка приказал схоронить добро, значит, так и надо.
Хлопотно в эти дни в обители. В субботу ярмонка, надо торговать припасами монастырскими, что с деревенек в оброк получили. Закрома полны; излишки, пока цена стоит подходящая, надо продавать купцам из замосковных городов – там из-за Смуты пашни не паханы и с хлебом плохо.
Архимандрит уже видел, как пополнится монастырская казна серебром: будет возможность и ограду монастырскую починить, и на всякий обиход останется.
«Ограда, конечно, сказано так, попросту, на самом деле это – каменная стена. И монастырь больше похож на крепость, чем на скромный приют иноков, ушедших от мирской жизни. Но иначе нельзя: не только разбойные люди и воры – крестьяне окрестные вечно недовольны монастырем и того гляди пойдут супротив. Им не понять, что монастырь – это не чье-то, а Божье; они считают, что монахи стяжают себе то, что по праву принадлежит только Господу.
Конечно, некоторые монахи, отец келарь например или служки дворовые, целый день мотаются по хозяйству. Некогда лоб перекрестить. Но что поделаешь, без хозяйства монастырь пропадет, одними вкладами жив не будешь, да и времена пошли не те. Мало в монастырь жертвуют миряне, приходится монахам заниматься хозяйством. Бывает, что и не до молитвы.
Через день на архиерейский двор въехали телеги, груженные мешками. Их сопровождал дьяк Карташов. Мешки сгрузили в подвал Экономского корпуса – каменного строения с толстенными стенами и большими полукруглыми дверями, окованными железом, с огромными замками и ключами длиной в локоть[46].
«Ну, теперь душа у меня на спокое, – подумал дьяк, – эти кладовые топором не открыть, а ключи хранят в тайном месте и келарь за них головой отвечает. Владыко позаботится о сохранности и своей, и государевой казны. О том, что Сильвестр велел спрятать архиерейскую казну за стенами Прилуцкого монастыря, он не знал.
Расспросив мальца о странном купце, Аграфена Соколова присела на лавочку. Ей казались очень подозрительными и щедрость заезжего торговца, и его дела с целовальником. Обо всем этом надлежало являть воеводе, и о Щелкунове тоже сказать, пусть бы проверили – вдруг что не так. Но то, как с ней поговорили в приказной избе в прошлый раз, вводило в большое сомнение: опять не поверят, скажут – вдругорядь дура-баба пришла, и еще, не дай бог, подумают, что ума лишилась.
К тому же подьячий, как выяснилось, положил глаз на Феклушу.
«Пойду, а он опять начнет разговор о сватовстве, – думала Аграфена, – да, видать, девка у меня не промах, раз сам подьячий на нее виды имеет. Надо же додуматься – сказала, что родня. Ну и ну, хитрющая какая! А ведь вся правда: Феклуша почитай родня и есть, как младшая сестра, – сызмальства в семье, все дела ведает, с одного стола ест.
А если и правда подьячий Ларион посватает девушку? Отказать нельзя. Скажу, что без мужа не решу это дело. Как вернется Иван из похода, как скажет, так тому и быть. Если люба ему Феклуша – подождет.
Вдруг прознает, что Феклуша не родня, а девка сенная? Осерчает того гляди! Нет, с этим торопиться не след, надо ждать Ивана, как он скажет, так и поступим. Пока в приказную избу не пойду. Наверное мнится мне все…»
Аграфена вздохнула и решила про себя:
«Может, обойдется. Судачили мужики о торговом деле, а мне и вправду поблазнило».
К Соколовой подошли оба работника.
– Хозяйка, – осторожно спросили ее ребята, – отпустишь погулять на праздник?
– Когда еще? – недоуменно спросила Аграфена. – Только что праздновали Рождество Богородицы.
– Так то ж было девятого сентября, а скоро двадцатое: Вера, Надежда, Любовь и мать их София, большой праздник, никак нельзя пропустить. Там служба, и ярмонка, и гулянье ввечеру.
– Тимоша, ты же не ходок по службам, тебя не отпускаю. Ты же святую Софию не чтишь, зачем тебе праздник?
– Я верю в любовь и надежду, их и буду праздновать, – ответил парень.
– Вам бы только погулять, – взмахнула руками Аграфена, – а кто будет деньгу ковать? Есть-то каждый день хотите!
– Так мы не оплошаем, после праздника поднапрем и все дела справим в лучшем виде.
– Смилуйся, мать родная, я три месяца дома не бывал, дозволь отца повидать, – жалостливо попросил Тимоша.
– Ну, если так, то ладно, отпущу, но с уговором: в понедельник к вечеру быть на дворе и трезвыми, со вторника много будет работы.
– Благодарим, хозяйка! Мы, это… только в воскресный день разговеемся маленько – и все, можешь не сомневаться, – сказал работник из кузницы.
– Я рыбы привезу с озера, откуда река Комела берет исток, там у нас с отцом рыбные ловли.