– Хорош ясак, братья! – закричал Баловень. – Будет с кем развлекаться. Чур, княгиня моя! Ты ведь мне разрешаешь, князь Григорий?
Долгоруков изо всех сил подался вперед, вырвался, хоть и был ранен. В этот момент он был страшен. Нападавшие на миг растерялись, но атаман спокойно достал из-за пояса пистоль и в упор выстрелил в грудь Долгорукову.
– Принял смерть, государев изменник! Эй, господа, прошу вас в гости в Вологду! – Обращаясь к своим, прокричал он. – Теперь я, новый воевода, дарю вам город на три дня. Берите что хотите! Кто будет перечить или оружие возьмет, не щадить. Тут все до одного изменники и достойны смерти.
– А баб куда? – спросил кто-из нападавших.
– Всех полонянок на двор к съезжей избе. Поделим по-братски, паны! А сейчас за дело. В городе полно добра – и все оно ваше, господа, забирайте, дарю!
В тот сентябрьский день кровавая заря встала над Вологдой раньше позднего осеннего светила. Запылали дворы, по улицам небольшими группами по пять-семь человек от дома к дому двигались ватаги нападавших и все крушили на своем пути.
Никто не смог противостоять им. Воевода Григорий Долгоруков пал от рук атамана Баловня вместе со своей челядью. Второй воевода, князь Иван Одоевский, на свое счастье оказавшийся в тот день в гостях у торговых людей на Козлене, как только в городе поднялись дымы от пожаров, вскочил в седло и велел собирать на окраине ратных людей. На зов трубы пришло всего-то два десятка, и те одеты и вооружены кто во что горазд.
– Сколько супротивников, кто знает? – кричал воевода.
– Да сказывают, рать тысяча с гаком сабель пришла!
– Тогда приказываю отходить, умереть мы всегда успеем! – скомандовал князь Иван.
– Там же добро наше, жонки, детишки! – возмутились стрельцы.
– Никого не держу. Пешие остаются, конные за мной – мы вернемся с подмогой.
Небольшой отряд князя Одоевского ускакал по Московской дороге, бросив жителей на произвол судьбы, свернул за рекой Комелой налево и устремился прямиком в Шуйскую волость за подкреплением. На повороте за Комелой Одоевский отправил двоих гонцов в направлении Ярославля предупредить о нападении на Вологду.
– Скажете, что я собираю рать по уезду и, как будет с кем, пойду воевать супостатов.
Возница Архип, что гулял в кабаке у Пятницких ворот, с утра запряг лошадь и отправился к пристаням, как вдруг привычно тихое утро разорвали истошные крики. Навстречу ему неслась конная лава, издавая крики и улюлюканья. Он и подумать не успел, как окружившие возницу люди в казацких одеждах потребовали распрягать лошадь.
– Как же я без кормилицы? – изумился возчик.
В тот же миг удар саблей положил его на землю. Казаки быстро обрубили постромки и, взяв под уздцы конную добычу, поскакали дальше.
У пристаней вологодских тоже шел бой. Купцы со своими людьми защищали товар. В воздухе кое-где витал дым от выстрелов, пахло гарью и порохом.
– Скорее, скорее, отчаливайте! – кричали обороняющиеся тем, кто был в стругах.
Несколько лодок с товаром отошли от берега, кое-кто из тех, кто отражал натиск нападавших, тоже успели к реке.
– Дружно – пли! – командовали со струга. Раздался залп. Нападавшие казаки остановились, кто-то упал с коней замертво, кто-то залег в укрытие.
– Отходим! – закричали с кораблей. – Поднимай парус!
Какой к чертям парус в тихое осеннее утро, когда нет ни малейшего ветерка! Все, кто был на кораблях, сели на весла и с большим поспешанием двинулись вниз по реке подальше от города. Особенно налегал на весла кабацкий завсегдатай Ермилка. Он с утра ждал на пристанях возницу, чтобы грузить товар, а тут воровские казаки! У купцов все под рукой: и порох, и пищали. Встретили ворога как полагается, отбились и спаслись. Спасся и Ермилка.
Жители Козленской и Фрязиновской слободок, где жили в основном торговые люди, остались в живых почти все – у неприятеля просто не было сил для захвата этих частей города. Река приняла тех, кто сел в лодки, и они смогли переждать погром в Устье Вологодском, страшась вернуться в город, – туда, где на разграбление остались их дома и пожитки.
Амбары, где, по слухам, хранилась государева казна, нападавшие взяли без труда. В этой ватаге захватчиков было больше людей в польских одеждах, слышалась чужая речь.
Когда ворота были разбиты, конники въехали во двор.
– Ломай двери! – послышался приказ.
Тяжелые засовы были открыты, всадники спешились и зашли вовнутрь амбаров. Там повсюду стояли лари, коробья, на полатях были видны меховые связки – «сорока».
Тотчас с ларей были сбиты замки; где не смогли открыть, разбили крышки булавами. Внутри пусто – нет ни денег, ни драгоценностей.
Один из поляков схватил соболиный «сорочек», саблей разрезал бечеву и поднял на острие мех.
– Смотрите, вот они, сибирские соболя! Мягкое золото, царская казна.
– Какая же это казна, вельможный пан, – возразил поляку казак, – сорочков-то всего ничего, да и, гляди-кось, мех-от подпорчен.
Действительно, в соболиной шкурке было много мелких дырок и на свет она выглядела как сито.
– Как это называется по-русски?
– Рухлядь, вельможный пан, только потрачена она молью, и цены́ теперь этому рухлядному богатству нет.
– Что значит рухлядь? – переспросил поляк.
– А вот то и значит, – махнул рукой казак. – Зря мы время теряем, нет здесь ничего, обманули нас.
– Рухлядь? – снова повторил поляк. – Какое слово, надо запомнить! Значит, если плохо, то рухлядь.
– Ваша милость, вельможный пан, поймали дьяка, сюда ведут, он-то точно знает, куда казна делась.
Вскоре привели на веревке Истому Карташова. Перед этим его сильно били: пытали, где спрятаны богатства.
– Живот или смерть? – спросил поляк Истому.
– Мне теперь уже едино, как помирать, но лучше сразу, пан разбойник.
– Я есть польского короля офицер. Вор – это ты: ты от государя своего Ладислава отложился, грязный смерд! Где казна, отвечай, – получишь смерть легкую. А нет, так зажарят тебя живьем хлопцы и собакам отдадут, ну?
– Нет ничего! – замотал головой Истома Карташов. – Не было казны в Вологде никогда – подводы пришли с пустыми ларями. Казна в другом, в надежном месте, а тут только пустые коробья и старые порченые меха.
– Рухлядь? – снова спросил поляк.
– Хлам, а не рухлядь, – через силу ответил дьяк. – Так что кончайте скорее, ничего не добьетесь.
– Вельможный пан, люди говорят, что какие-то подводы с добром тайно вывезли и разгрузили в монастыре, что в трех верстах от города на Прилуке.
– За мной! – закричал поляк.
– Пустое, ваша милость: там уже готовы к осаде и пищали в бойницах: не подойти, посекут картечью.
Офицер остановился, обернулся к дьяку, скомандовал:
– Этого на костер, пусть перед смертью подумает, кому надо служить.
Истому Карташова выволокли к воротному столбу, привязали накрепко, обложили соломой и подожгли. Он кричал, но недолго – как только клубы дыма скрыли от глаз фигуру дьяка, замолк, задохнулся смрадным дымом.
Атаман Баловень со своими черкасами, захватив брошенные на берегу лодки, переправились через реку и напали на вотчину архиерейскую, Никольскую владычную слободу.
Архипастыря взяли прямо в летней горнице, потащили к Баловню.
– Ну что, изменник, признаешь вину? – спросил казацкий главарь Сильвестра.
– Как смеешь ты, безродный, со мной говорить,! Я – князь, князь церкви нашей и тебе не ровня!
– Ха! – воскликнул Баловень. – Так и я князь, а вот мое войско, – обвел нагайкой стоявших вокруг казаков. И город Вологда теперь мой, а не твой! Нынче князей развелось – всех не упомнишь, вот только что князя Григория Долгорукова кончили со товарищи, другого князя, Ивана Одоевского, ищут.
– Так воевода убит? – понуро опустил голову архиерей. Надежда на освобождение пропала.
– Я его пристрелил, как пса шелудивого, – хвастливо ответил Баловень. Казаки вокруг захохотали. – Могу и тебя на встречу с ним отправить. Не желаешь, поп?
– Я Владыка Вологодский и Великопермский, – пробормотал Сильвестр. – Ты должен говорить со мной с уважением, ты же не поляк – значит, православный. Господь тебя покарает, если не отпустишь его верного слугу.
– Господь меня покарает, слышали, хлопцы?
Казаки снова засмеялись.
– Да знаешь ли ты, чернец, что для нас в аду всегда казан с кипятком припасен: как попадет казак в ад, так черти его и туда! Так что мы готовы, не боимся, правда, хлопцы?
Казаки загудели.
– Сказывай, где казна государева и где твои припасы денежные хранятся?
– Про государевы запасы не ведаю, а мои вы найдете в келье.
– Врешь, черноризник! Какие подводы в монастырь отправили, с чем?
– Так всякое, оброчный доход.
Сильный удар в скулу прервал архиерея.
– Не выдашь, где казна, запытаем, на плети твою шкуру порежем, на мелкие кусочки порубим и псам скормим. Такой смерти хочешь? Без покаяния и домовины?
– Ты не посмеешь – сам свейский воевода Понтус де ла Гарди мне честь оказал! Когда крепость Олонец их королю сдавали, отпустил с миром со всем клиром и животами.
– Нам Свеи не указ, у нас другой король, он приказал вас, изменников, покарать безо всякой пощады.
В горницу вошел еще один станичник:
– Мы, атаман, все переискали: нет тут денег, ну разве что малая малость, – казак высыпал из мешка на блюдо пригоршню копеек.
– Это что за деньги, как у ярыжки?
– Это келейное, про домовой расход, – дрожащим голосом сказал Сильвестр.
– Вижу, что не то, – поморщился Баловень. – Хлопцы, вяжите чернеца покрепче и ведите его в губную избу, там будем суд вершить.
Глава 12
Матрену Мологину погром застал на пути в церковь к заутрене. Она прижалась к забору, когда мимо пронеслись всадники с пиками, потом спряталась в придорожной канаве. Она видела, как со стороны, где находился ее двор, стали подниматься дымы. Значит, казаки уже там. Что делать? «Спасаться в храме, – решила Матрена, – в церкви они тронуть не посмеют, убоятся гнева божия». Она подобрала подол и поспешила к главному храму Вологды – Успенскому Софийскому собору.