Двери были открыты. Народ, спасаясь от разбойников, стекался под своды храма. Громко молились, жгли свечи у каждой иконы. Особенно много было народу у чудотворного образа Успенья Богородицы. Молитвы возносились, в глазах людей были и страх, и надежда на божью помощь.
Послышался окрик, и в храм прямо на коне заехал чубатый казак.
– Матка боска, да тут богато! – крикнул он, глядя на церковное убранство.
– Не сметь! – к казаку бросился бородатый мужик – тот, что накануне пел в кабаке злые припевки про царей и бояр. Он кричал басом, и в каждом уголке храма его вопль отражался от стен и гулко вторил по закомарам[54]: «не сметь!…сметь…еть».
Казак ударил басистого мужика булавой и рассек ему голову. В соборе пролилась кровь. Черкас свистнул, вслед за ним в церковь въехали другие казаки, и началась бойня. Народ кинулся врассыпную; кто не успел, того убили или, поймав петлей, захватили в полон. Матрена, запутавшись в полах одежды, упала, сверху ее придавили мертвые тела.
Вскоре храм остался пустой и беззащитный. Казаки принялись его грабить, сдирали с икон серебряные оклады и привески, складывали в притороченные к седлам сумы блюда и потиры.
Закончив дело, один из них крикнул:
– Зажигай, уходим!
Подпалили сразу в нескольких местах. Огонь стал медленно разгораться, высокие потолки принимали клубы дыма, но внизу, у самого пола, еще можно было дышать.
Как только казаки покинули собор, некоторые тела зашевелились, кто-то встал и пошел, кто-то пополз к выходу, а те, кто не в силах был двигаться сам, звали на помощь.
Матрена, почуяв дым, тоже вылезла из своего страшного убежища.
– Горим, православные! – закричала она, хотя и без того всем оставшимся в живых было ясно, что собор вот-вот падет в огненном пламени.
– Спасайте образ чудотворный! – крикнула Матрена. Она подбежала к иконе Успенья, попробовала достать ее из тябла[55].
Не смогла: велика икона. Тогда она повернулась, увидела рядом еще один образ и с помощью другой прихожанки вытащила его из рамы.
– Выносим, авось на воле сохранится!
– Куда понесем?
– К реке, образа всегда по реке пускают, кто-нибудь подберет, тут не спасти.
Они потащили икону к берегу. На Известковой горке, где тогда было много ям, в которых при строительстве собора гасили известь, они решили передохнуть. Спрятались в углублении, и тут снова казаки! Матрена заслонила собой икону и пала от удара саблей. Вторая прихожанка попала в плен. Образ, накрытый телом Матрены Мологиной, остался лежать в известковой яме и благодаря ей уцелел.
К полудню Вологда горела уже наполовину. Жители в панике покидали дома и бежали куда глаза глядят, спасаясь от верной гибели. Кто побогаче, успели запрячь в подводы коней, спасти себя и кое-какое имущество, выехав из города через Верхний посад, куда еще не добрались казаки, и укрыться в ближних деревнях и лесах.
Дым от горящего города, особенно в тех местах, где пылали церковные колокольни, поднимался высоко в небо и был виден аж за двадцать верст, внушая всем: город наказан по велению законного государя Владислава Жигимонтовича за связь с королевичевым недругом – ярославским Ополчением.
В опустевшие дворы заходили казаки, брали что хотели, хватали всех, кто не успел или не смог убежать. Мужиков и парней рубили на месте, баб и девок вязали и брали в полон. На женскую часть всегда был спрос у татар и турок: идти далеко не надо, главное – добраться до Москвы, а там рабынь расхватают купцы и продадут в гаремы. Поэтому женский пол саблями только стращали, старались изловить живьем.
Эх, кабы не убили воеводу Долгорукова и дьяка, не сбежал бы второй воевода Одоевский из города, было бы кому встать за главного и дать отпор разбойным людям! Но не случилось. Кто погиб, кто трусливо выбрал жизнь без чести, а в общем – каждый оказался сам за себя. Это и погубило Вологду.
Аграфена Соколова с домочадцами, услышав набатный колокол: какой-то храбрец все-таки подал знак об опасности, – закрылась за воротами усадьбы. А что ей было делать! Бежать? Но куда? Соседский двор богатого вологжанина Василия Мологи тоже готовился к обороне. Дальше по улице все ворота закрыты изнутри, жители готовы дать отпор.
– Соседка, ты Матрену не видала? – спросил обеспокоенный сосед Василий.
– Нет, сегодня не видала.
– Она чуть свет пошла в город к заутрене, и все-то нет.
– Ох, беда какая, в городе что творится – не понять. Сказывают, ляхи напали и черкасы с русским ворами, все грабят и жгут.
– Где воевода, почему нет отпора? Как они вообще в город зашли, куда стража смотрела? – с волнением спрашивал сосед.
Аграфена молчала; все случилось именно так, как она и боялась: стены не смогли сохранить город от погрома, сопротивления врагу не было, и он в полной безнаказанности теперь крушил вологжан поодиночке.
Одна часть нападавших вошла за городскую стену и стала уничтожать все, что было внутри крепости. Другой отряд напал на Кузнецкую слободу, тщась захватить государеву казну. Потом захватчики повернули на посады, преследуя тех, кто не успел убежать.
От города к посаду, прямо к дому Соколовых, бежал подьячий Ларион. Он был в одной белой рубахе, не подпоясан; волосы, обычно приглаженные и расчесанные на пробор, – в беспорядочных кудрях.
– Пустите, люди добрые!
– Проваливай, без тебя тошно! – рыкнул на него работник из кузни. Он знал о том, что Ларион хочет свататься за Феклушу, и очень сочувствовал Тимоше.
– Отворяй, дурак! – закричал Ларион. – Дело государево.
– Открой! – крикнула Аграфена.
Подьячий вбежал во двор:
– Где моя суженая?
– Да ты рехнулся, – пошел на него работник из кузни, – я сейчас тебя на кол!
– Отойди, это не твоего ума дело, – Ларион повернулся к Аграфене: – Где она? В смертный час хочу увидеть свою любаву.
– Не каркай раньше времени! – цыкнула на него Аграфена. – Будем обороняться.
– Тогда я с вами, дайте что-нибудь, – выдохнул Ларион.
Парень-работник, отведя глаза, принес ему рогатину, с которой Иван Соколов ходил на медведя.
– Справишься?
– Много говоришь, смерд, – зло отозвался Ларион.
– Где воевода? – спросила Аграфена.
– Убит Григорий Борисович: подло, воровски убит прямо во дворе. Дьяка куда-то на веревке утащили – должно быть, пытают насчет казны.
– Что насчет казны? – спросила Аграфена.
– Где деньги, каменья и прочее? А нет их в амбарах, убраны в тайное место. Не найдут, если никто не укажет.
«Послушались глупую бабу», – подумала Аграфена.
– На Верхнем посаде проезжие ворота отворены, можно еще успеть убежать, – как бы размышляя, сказал Ларион.
– Некуда нам бежать! – крикнула Аграфена. – Будем обороняться тут. Феклуша, где ты?
Сенная девушка с малолетним сыном Соколовой на руках выскочила на крыльцо. Она была подавлена и время от времени повторяла:
– Он говорил, ему не верили, а вот как вышло!
– О ком ты? – спросила Аграфена.
– О нем, старце Галактионе.
– Бери сыночка и давай беги из города, схоронись где-нибудь! – крикнула служанке Аграфена.
– Я тогда к Галактиону и побегу, никто на бедную келью не позарится. Там схоронимся.
– Помогай тебе Бог, а мы уж как-нибудь тут, – махнула рукой Соколова. – Сына убереги!
– Прощай, любава моя! – с отчаянием в голосе крикнул Ларион. – Даст бог, свидимся!
Феклуша исчезла в доме – видимо, собираться.
На улице было тихо и безлюдно, и только зарево пожаров говорило, что в городе идет бой.
– Может, отсидимся… Боюсь я оставлять все добро: не залетные, так свои тати разгромят, а так, может, отобьемся? – с надеждой в голосе сказала Аграфена.
– Все промыслительно. Говорят, что черкасов не более сотни. Город большой, на всех у них сил может не хватить; пограбят что увидят и уйдут, – ответил Ларион. – Зря, наверное, ты Феклушу отпустила, не ровен час напорется на казаков.
– Не ровен час, они сюда заявятся, кто ж знает наперед? – перебила его Соколова.
– И то правда.
Подьячий сел на скамейку у тына.
– Ты, Аграфена, почто мне солгала третьего дни?
– Насчет чего? Про татей всю правду сказала и про город, как видишь, правду. Вон как все обернулось!
– Да про Феклушу, будто она тебе родня, – уточнил подъячий.
– Не ко времени разговор заводишь!
– Так, может, больше не будет случая. Я же человек государев, у нас кругом свои уши. Доложили мне, что Феклуша – просто сенная девка, рабыня твоя купленная.
– Не купленная, а выкупленная у злых людей. Она мне как сестра младшая, потому так и сказала.
– А знаешь ли ты, жонка посадская, что не может быть у тебя сестры княжеской крови, даже названной.
– Что говоришь такое? – Аграфена нахмурилась.
– Феклуша твоя – урожденная княжна Белёвская, дочь старца Галактиона, – торжествующе сказал Ларион. – У меня самые верные сведения.
Аграфена удивленно посмотрела на подьячего.
– Воевода, князь Григорий, земля ему пухом, велел мне разузнать насчет прозорливца Галактиона и его кликушеств, – продолжил Ларион.
– Так нет же кликушеств, все сбылось – смотри, город горит, вороги победу празднуют.
– Так и есть, сбылось пророчество старца. И еще доложили мне верные наши служки, что Галактион этот – сын опального князя Белёвского, что при царе Иване Васильевиче умер в тюрьме вологодской. Много лет тому приехал он искать отца своего, но не знал, кто он: мало ли сидельцев померло в остроге! Так и не нашел родителя. Стал в Вологде жить, сапожным ремеслом промышлять, жонку себе нашел из простых посадских, девочку с ней прижил. Девочка эта и есть Феклуша!
Аграфена внимательно посмотрела на Лариона.
– Ты знаешь, может, это и правда. Мои родители купили ее малой девочкой для домашнего услужения. Ничего при ней не было, кроме крестика нательного. Но крестик тот не простой, древней работы, как будто Феклуша знатного рода. Мы этот крестик храним. Хотели отдать ей, когда замуж выйдет, а уж теперь и не знаем, сможем ли, увидимся ли еще.