– Если живы будем, я своему слову хозяин остаюсь, беру Феклушу в жены, мне все равно, дадите за ней приданое или нет. Крестик только отдайте, как память будет.
– Ляхи, ляхи! – закричал работник из кузни, показывая рукой в сторону улицы, по которой неслась чужая конница. С коней нападавшим были хорошо видны дворы и те, кто пытался организовать там оборону.
Залп из пистолей – и часть защитников падает замертво! Ворота, а чаще калитки, ломают боевыми топорами и секирами, без труда входят вовнутрь. А там уж – твори свою волю!
Аграфена Соколова в жизни своей не держала в руках оружия, но тут решительно, без тени сомнения взяла топор и приготовилась обороняться.
Наивные люди, против кого пошли! Казаки всю жизнь проводят на войне и прекрасно знают, как надо убивать и захватывать добычу. От выстрела из пистоли упал парень-работник. Подьячий Ларион ткнул было рогатиной одного чубатого разбойника, но тут же другой снес ему напрочь голову саблей и, поддев ее на острие, громко и радостно закричал:
– Любо!
Аграфена осталась одна против злых от крови казаков-разбойников.
Она услышала свист, обернулась. Откуда-то сбоку на нее уже накидывали удавку: захват, рывок – и петля затянулась на теле Аграфены. Всадник крикнул, рванул на себя веревку, она упала на землю. И все, теперь Аграфена пленница. Разбойники хохотали над ней, глупой бабой, взявшей в руки оружие, а она думала только о сыне. Хоть бы Феклуша успела уйти со двора огородами! Только бы ее с сыном не нашли!
– Ядрена Матрена, – глядя на Аграфену, крикнул один из казаков, – такую бы самому поять[56].
– Успеешь, атаман сказал, всех полоненных баб тащить к губной избе, там их в остроге и держать сподручнее, там же и разделим по-братски, а потом делай что хочешь.
Казаки перевернули дом вверх дном, искали деньги и все, что имеет цену. Потом вышли во двор, глумились над телами убитых, поднимая на пики и бросая наземь. Голова Лариона, отделенная от туловища, была брошена за тын в заросли крапивы. Вдоволь натешившись над побежденными, казаки погрузили имущество на телегу, Аграфену посадили туда же и направились к губной избе.
У соседей Мологиных орудовали другие станичники – не черкасы, а свои, русские воры. Всех, включая хозяина, убили и двор подожгли.
Аграфена с ужасом смотрела на город. Повсюду от дома к дому сновали казаки. Везде была одинаково похожая и от этого еще более ужасная картина грабежа. Грабили не только латиняне-поляки. Основная масса разбойников носила кресты и считала себя православными. Соколова увидела, как из церкви казаки вытаскивали служебные сосуды.
«Чья-то домовая», – подумала она. Парчовые церковные ткани, блюда, потиры, иконы в серебряных басмяных[57] и чеканных окладах – все грузилось на подводу.
– Зажигай! – прокричал один из грабителей.
Несколько факелов бросили внутрь церкви, другие приставили к стенам, кинули соломы – и запылало!
Пожарами в Вологде никого не удивишь: город горел часто, и к этому относились как к неизбежному. Но тут жгли не просто дворовые постройки – жгли Божьи церкви, предварительно ограбив и надругавшись. Жгли свои же православные! Правда, все они сейчас на службе у католика Ладислава и выполняют приказ, но жечь храмы – это слишком даже для отъявленного негодяя. Рано или поздно все предстанут перед Богом, и тогда с каждого спросится.
Казаки действительно ни бога, ни черта не боялись, и не было в их очерствевших от постоянного созерцания смерти душах ни капли жалости.
Аграфену втолкнули за изгородь, где прямо на земле, кто в чем, стояли, сидели и даже лежали плененные казаками вологжане, в основном бабы с ребятишками. На лицах у одних был страх, у других – полное равнодушие. Судьба полонянника на Руси одна: стать чьим-то рабом на чужбине. Для охраны пленных был приставлен вызволенный только что из острога грабитель Гришка Мокрый. Он, вооружившись саблей, расхаживал по двору и всем видом давал понять, что теперь над пленными его власть.
Среди женского населения на дворе была и молодая жена воеводы Долгорукого. Соколова приблизилась к ней, чуть слышно спросила:
– Есть надежда какая спастись?
– Есть, – ответила княгиня. – Князь Иван Одоевский за подмогой, сказывают, ускакал. Муж говаривал, что с Белоозера ждет полк, вот-вот подойдут. Молим Господа о помощи. Не знаю, за какие прегрешения нам такая кара, но нести ее надо, как Христос сносил мучения свои.
– Эх, нашим бы в Ярославль передать, – прошептала Аграфена, – они бы скакали день и ночь, а все бы успели. Людишек бы спасти, тех, кто остался.
– Думаю, Одоевский гонцов послал, будет помощь, только когда? Ваши все где? – тихо спросила княгиня.
– Работников посекли, я тут, а девка сенная Феклуша с сынишкой моим убежала к старцу Галактиону. Молюсь, чтобы не нашли их разбойники, прошу Господа о спасении. Мальчишка мал совсем, второй годок пошел, разума нет… Как бы не заревел, не выдал ненароком себе на погибель.
– Наших тоже всех побили, – печально сказала княгиня. – Воеводу Григорья Борисовича атаман застрелил.
– Горе нам! – вздохнула Аграфена. – Остается только молиться.
Глава 13
Феклуша вместе с сыном Аграфены, годовалым, едва научившимся ходить ребенком, таки успела уйти до погрома. Она видела, как погибли Ларион и работник из кузни, как повязали Аграфену Соколову. Не дожидаясь, пока ее найдут, Феклуша подхватила парнишку и нырнула в сено на повити, там и дождалась темноты.
«Хорошо, что двор огнем не тронуло, а то бы конец», – думала она про себя.
Первое, что надо сделать, – пристроить в безопасное место парнишку.
«Жив ли старец Галактион? – подумала она. – Пойду к нему, тут недалече».
Она выглянула на улицу – никого. Стемнело, супостаты за стенами закрылись, пируют, а тут, на посаде, тихо, никто не обидит – рассудила про себя.
Феклуша схватила в охапку ребенка и стала пробираться в сторону кельи старца Галактиона на речку Содемку.
Галактион был жив, погром прошел мимо утлой келейки. Весь день он молился Богородице о ниспослании помощи, но никто не услышал молитвы старца.
Ближе к ночи появилась Феклуша.
Что это, знамение? Сердце старца тревожно сжалось. Опять эта девочка. Почему Богородица ведет ее к нему, откуда сие?
Он снова подумал, что Феклуша по возрасту как раз вровень с его пропавшей дочерью. Ему показалось, что в ней есть черты его покойной жены. А вдруг? Старец чувствовал, как волнуется, пытался отогнать непрошеные мысли.
– Приюти нас ради Христа, старче, – жалобно попросила Феклуша, – насилу спаслись мы от лихоимцев.
– Проходите, Бог милостив, всяк человек и возраст ему близок. Коли спаслись вы – так, значит, Господь решил.
Галактион привел девушку и мальца в келью, накормил чем мог, потом отошел в угол, разворошил солому, открыл дверцу.
– Вот тут тайный ход и земляная коморка, прячьтесь туда. Ход ведет к реке, к обрыву у виловатой березы. Выход снаружи корнями прикрыт, в случае чего – незаметно отсидитесь. Воды из реки возьмете, накормишь мальца толокном, не оголодаете. Сидите тихо, засветло выходить ни-ни, а я за вас молиться буду.
– Поняла, батюшка, – кивнула Феклуша, – схоронимся, как скажешь.
Они просидели в погребе весь следующий день. Время от времени Феклуша выглядывала из убежища и видела, как догорает Вологда. Старец все это время молился, и как будто впрямь беды обходили келейку Галактиона стороной.
К вечеру Феклуша осмелела и, когда малыш уснул, вышла на воздух. Она осторожно продвигалась по берегу Содемки, вглядываясь вперед и стараясь не шуметь. В городе к исходу второго дня разорения было тихо. Храбрости нападавших хватало только на светлое время, но как только зашло солнце, они закрыли городские ворота и поспешили обезопасить себя караулами, выставленными по стенам. Впрочем, жадные до добычи небольшие ватаги захватчиков кое-где еще бродили на пепелищах.
Феклуша, пораженная созерцанием пожарищ, не заметила, как отошла от келейки шагов на двести, очутившись неподалеку от сожженной церкви Екатерины.
– Стой, девка! – услышала она совсем рядом.
Обернулась: казаки, двое, и оба пьяные – видимо, разглядели в сумерках девичью косу.
– Сюда иди, побыстрее, не тронем, – уговаривал Феклушу один, медленно приближаясь к девушке.
Та на какое-то мгновенье опешила, потом очнулась и побежала со всех ног назад к Содемке.
– Стой, курва! – заорал второй станичник. – Не уйдешь, поймаю, так не взыщи!
Феклуша бежала со всех ног. Вот и речка, береза виловатая, вход в укрытие. Успела. Ей показалось, что казаки отстали.
«Надо предупредить старца», – решила девушка и, забежав в келейку, выпалила впопыхах Галактиону:
– Там, у церкви Екатерины, казаки!.. Они меня видели, но я убежала… Темно уже, может, не найдут?
Старец с укоризной покачал головой:
– Ослушание доведет до беды, скорее полезай в подпол и сиди тише воды.
Феклуша открыла дверцу в свое убежище. Спустилась внутрь и затихла. Не прошло и четверти часа, как на пороге келейки появились казаки.
– Эй ты, старый хрен, где девку прячешь, показывай.
– Бог с вами, станичники, нет здесь никого, один я.
– Врешь, старец! – пьяный казак схватил Галактиона за цепь.
– Волоки его на волю, я посмотрю по углам, – крикнул другой.
Первый казак вытащил сопротивлявшегося старца из келейки, обмотал цепь вокруг дерева и закрепил звенья так, чтобы Галактион не мог никуда двинуться.
– Ну, где она?
– Да нет никого!
Казаки зажгли огонь. Но то ли были пьяны, то ли утратили зоркость взгляда, но заветную дверцу под ворохом соломы не разглядели.
– Померещилось, что ли?
– Да нет, сюда девка побежала, больше некуда, дальше лес!
– Сейчас мы узнаем у этого святоши, где она.
Казаки вышли из сруба. Один схватил деревянную «курицу» – изогнутую палку, на которой лежал желоб для стока воды, и со всей силы ударил ею Галактиона.