Старец застонал и повис на цепях. Они били его чем под руку попадется, пинали сапогами, хлестали нагайкой. Галактион молчал.
– Кончился чернец, – сказал один из казаков, – не шевелится. Давай запалим келью. Если девка там, задохнется в дыму. Если нам не досталась, то и никому.
– Точно, – сказал другой казак, – так наш пан офицер говорит: «нихель Цезар, нихель пробит»[58].
Они зажгли пучок соломы, бросили его на крышу, подождали, пока занялось, и пошли назад к городской стене.
Феклуша сначала не поняла, откуда дым, а когда сообразила, то вытащила малыша на волю к речному обрыву и оттуда смотрела, как догорает Галактионова келья.
Ближе к утру она набралась смелости и подошла к пепелищу. Старец был на дворе, примотанный своей цепью к дереву. Он чуть слышно дышал. Феклуша, откуда и силы взялись, перетащила его к реке, умыла, хотела перевязать битые места.
– Не надо, дочка, умереть хочу, – едва слышно сказал Галактион. – Все сбылось: и град погиб, и люди его побиты. Не послушались Богородицу, и вот кара небесная!
Сказал и умер.
Феклуша смотрела на старца и ничего не видела. Глаза застилали слезы. Несчастная проклинала себя за то, что попалась на глаза казакам, ведь это она привела разбойников к келье и погубила старца. Он принял муку, но не выдал тайное место, спас ее и малыша, сына Аграфены Соколовой.
Получается, как Христос: «смертию смерть поправ».
Феклуша попыталась оттащить старца к березе, но тщетно: мертвое тело вдруг стало очень тяжелым. Так и оставила у воды, только прикрыла холстиной.
Днем того же дня мимо речки Содемы шли назад казаки-разбойники. Феклуша наблюдала за ними из своего укрытия под обрывом у корней виловатой березы. Грамоты она не знала, но очень хотела счесть, сколько их было, грабителей-супостатов, и потому загибала пальцы на руке, рисовала на песке черточку каждый раз, когда пальцы обеих рук оказывались зажаты в кулак. Набралось две руки черточек и еще пара. Отряд, как выяснилось, был небольшой, чуть больше двух полусотен.
Почему же нападавшие малым числом одолели большой город? Ответа Феклуша не знала. Теперь захватчики покидали Вологду. После первой полусотни шли подводы с награбленным, потом тянулся полон: бабы и девки вологодские, потом снова казаки. Грабители медленно двигались по Московской дороге.
С таким обозом за день и до реки Комелы не дойти, а бросать казакам ничего не хочется, ведь добыча, или, как говорят станичники, «зипуны», была их главной наградой в этой войне.
Эх, если бы пришел воевода Одоевский с ратниками, отбил бы обоз и пленников! Но нет князя Ивана, сидит в Шуйском городке и от страха сам не свой!
На берегу реки Вологды в траве спал работник Тимоша. Хмельной сон долгий и тяжелый. Он не слышал, как начался погром, как мимо пронеслась казачья лава, сметая все на своем пути, и только ближе к полудню смог открыть тяжелые с похмелья очи.
– Ярило всемогущий, что это? – он всегда в минуту опасности обращался к небесному владыке.
Тимоша огляделся вокруг. Повсюду следы погрома, вдалеке горит церковная колокольня. Пламя на шатровом завершении видно издалека.
– Неужели прогневался владыка небесный и наслал свою кару на город? Что-то там об этом Феклуша говорила, со слов своего старца. Накаркал старый!
Тимоша поднялся и осторожно пошел к городской стене. Кругом были убитые люди: мужики, бабы, дети.
– Мертвые лежат, много, откуда же беда пришла? Это навьи, духи мертвых, напали на Вологду!
Мимо пронеслась казачья станица. Тимоша едва успел присесть за укрытие.
– Черкасы! Так вот кому надо было открыть ворота! Вот незадача. Я через целовальника едва не оскоромился[59]. Отвело! Но кто-то же нашелся подлый, отворил ворота, неужели сам Щелкунов сподобился?
Тимоша посмотрел на небо, и ему показалось, что клубы дыма и облака напоминают фигуру огромного старца.
– Бог, дающий милость свою людям, ты велик, подскажи, что мне делать, куда идти?
Подул ветер, откуда-то принесло обожженную атласную девичью ленту.
– Феклуша, радость моя, где ты?
Тимоша было направился в сторону Соколовых, но не прошел и пяти сажен, как мимо него просвистела стрела. Кто-то из казаков, увидев живого, пустил на удачу смертоносное жало. Тимоша упал в траву, словно мертвый, отполз в кусты и там пролежал до вечера.
Перед ним проходили картины погрома: горели дома, казаки складывали в торбы награбленное; сначала брали все, потом лучшее, а в конце только деньги и драгоценности – в случае опасности все это казак мог увезти на коне. Менее ценные вещи отправляли в обоз.
Мимо Тимоши провели на веревке связанных вологодских девок. Они были полуодеты, в одних исподках. Парень увидел в глазах невольниц такой ужас, что сердце его заколотилось, как на медвежьей охоте, когда против зверя мужик выходит с рогатиной и ножом, не зная, будет ли ему удача.
«А если Феклушу тоже в полон уведут? – подумал он. – Я умру от горя тогда или руки на себя наложу. Нет, что я такое говорю, надо ее спасать! Чуть стемнает, пойду к соколовскому двору, может быть, жив кто…»
Поздним вечером Тимоша добрался до двора Соколовых. Приди он на полчаса раньше, увидел бы Феклушу, которая, переждав набег, собиралась к Галактиону. Но пути их разошлись.
– Есть кто живой?
Никого.
Во дворе он наткнулся на убитого работника из кузни и обезглавленное тело в богатой одежде. «Кафтан-то не иначе подьячего?» – Тимоша еще раз оглядел двор, но голову Лариона не нашел.
– Вот тебе и чернильная душа, не струсил. Принял смерть в бою, как ратник.
А что он здесь делал, неужели к Феклуше приходил? Может, спасал ее и смерть свою тут нашел – не простую, геройскую. Что уж говорить, славный был молодец Ларион, пухом ему земля.
Тимоша вырыл неглубокую яму и присыпал тела Лариона и работника землей.
«Теперь мой черед показать, что это значит – любить пуще жизни!» – подумал парень.
С рассветом он осторожно направился на Нижний посад, где еще сохранялись целые дома, – искать Феклушу.
Тщетно, никого не нашел. Вечером его осенило: надо идти к старцу, может быть, Феклуша у него. Немного не дойдя до Содемы, парень увидел пожар. Горела келья Галактиона.
Ну все, там наверняка живых нет.
Мимо прошли два казака. Они о чем-то громко говорили. Тимоша залег на землю, затаился.
– Так ему и надо, ишь, святошей прикидывается, чепи носит, гордыню смиряет.
– Ловко ты его за цепь-то подвесил.
– Да и ты не промах, отпотчевал святошу батогом, так что тот дух испустил. Будет ему теперь благодать на том свете!
Казаки расхохотались.
«Это они о старце говорили, – решил Тимоша, – значит, не жив он».
И вдруг на земле прямо перед собой увидел в траве берестяной крин, тот самый, что подарил Феклуше. Цветок лежал на дороге, как будто кто-то обронил его.
– Феклуша! Где ты?
Тимоша искал взглядом следы девушки, пытался понять, куда она могла уйти. Тщетно.
– Паря, ты кого ищешь?
Откуда-то из кустов вылез выпивоха Ермилка. Он счастливо избежал смерти в первый день погрома и теперь, пользуясь темнотой, вышел посмотреть, что делают супостаты.
– Феклушу ищу, девку сенную у Соколовых. Вот ее цветок, обронила, значит, где-то тут, – ответил ему Тимоша.
– Не трать время: всех, кто женска пола, повязали и отвели к губной избе. Я слышал, казаки девок в Крым продавать будут, татарам.
– Не бывать тому! – Тимоша покрутил головой. Он был вне себя от ярости.
– А что ты, паря, сделать можешь? У них войско, сабли и пики, а у тебя только крин берестовый в руке. Смирись, паря, даст бог, другую девку найдешь, а эта, судя по всему, пропала.
– Закрой рот, шпынок турецкий! – Тимоша не ожидал от себя такой грубости. – Я спасу ее. И всех полонянок вместе с ней спасу.
– Нашему теляти да волка поймати? – недоверчиво заметил Ермилка.
Он проводил взглядом парня, который поспешил из города по Московской дороге в сторону Комельского леса.
Всю ночь, не опасаясь дикого зверя и лихого человека, торопился Тимоша в родную деревню. Наутро, когда рассвело, показались родные места, озеро и вытекающая из него речка Комела. По ней и называли всю округу Комельским лесом. Места здесь были глухие, хоть и до города недалече. Народ, населявший деревни по реке и вокруг озера, молился древним богам, требы клал деревянным идолам как воплощению божеств земли, воды, неба и всего сущего.
– Батюшка, помоги горю моему! – бухнулся Тимоша в ноги отцу. – Супостаты полонили зазнобу мою Феклушу и хотят весь полон бусурманам продать.
– Слышал я про набег, это им наказание божье за попранную веру дедов наших.
– Я тоже так думал по первости, – ответил Тимоша, – но разве невинная дева достойна гнева небес и кары лютой? Православные хоть и другой с нами веры, но такие же русские люди.
– Такие, да не не такие, – упрямо ответил отец. – Вера – она превыше всего, вера человека ведет. Если правильная – то обязательно выведет, а если нет, то погубит. Я мыслю, что ты это и сам понимаешь.
– А у казаков какая вера? Никакой, хоть и носят кресты православные. Ляхи – те понятно, у них вера своя, но эти – хуже татей-душегубцев. Разве ж можно единоверцев татарам продавать, аки скот!
– Казаки, говоришь? – Отец Тимоши насупился. – Эти, известное дело, – злочинцы, им все едино, грабят невинных без разбору. Таких надобно самих бить без пощады.
– Так и я о том же! Поднимай мужиков, устроим засаду на дороге, отобьем полон!
– Ишь ты какой, пойдут-то мужики на верную смерть за чужую веру!
– Так что же мне делать? Там в полоне Феклуша, а я, тятя, ее больше жизни люблю.
– Срам-то какой, она же распятому мертвецу молится!
– Нет, тятя, у них, православных, богов несколько: отец, сын и святой дух.
– А кто же тогда Христос?
– Он – сын Божий, которого распяли злодеи за правду.