– Да?
– Он всем убогим защита.
– Да ты, я гляжу, скоро крест наденешь и в церкву молиться пойдешь, как и твоя Феклуша.
– Не пойду и ей глаза открою на нашу веру, она поймет. Наша вера против их куда как сподручнее.
– Верно говоришь, – подобрел отец. – Она, ну Феклуша эта, тебя привечает?
– В том-то и дело, что нет: кто я ей – работник в лавке, три алтына в калите, вот и все богатство.
– Я тебя отпустил в город уму-разуму учиться, а не по девкам страдать, – снова нахмурил брови отец. – Подрастешь – возьмешь первую красавицу из наших, нарожает она тебе сынков и дочек на радость всем, передашь им нашу веру и мудрость, как я тебе передаю.
– Не надобно мне ничего этого, я Феклушу люблю пуще жизни. Не хочешь помочь, не надо, я сам пойду и погибну за нее, а вы оставайтесь со своей верой и живите дальше, как совесть велит.
– Не гневи богов, сын, – сурово сказал Тимоше отец, – нечто я не понимаю? Я с тобой пойду, у супостатов одна дорога – мимо Комельского леса не пройдут. Там мы их и встретим. Будет нам удача – вызволим твою Феклушу, не будет – падем во славу Перуна. Помни, что при рождении имя твое было Световид, воин света.
– А Тимоша откуда взялся?
– Тимошей же нарекли тебя для всех, чтобы в городе сподручнее жить было. Первородное твое имя знаю только я. У человека в жизни несколько имен, каждому времени свое имя.
«И то правда, – подумал Тимоша, – у монахов тоже по два имени, мирское и иноческое. Одно для жизни, другое для веры. Вот и он для веры никакой не Тимоша, а Воин Света. С таким именем надо совершать подвиги!
– А если спасем Феклушу, дозволишь на ней жениться? – вдруг спросил Тимоша-Световид отца.
– Ишь ты, жениться на православной! Возьми ее и так, Боги дозволяют.
– Я по правде хочу, но веру она вряд ли переменит, истовая. Так что не знаю.
Тимоша опустил голову.
– Медведь еще не убит, а ты шкуру делишь! – сердито сказал сыну отец. – Иди в кузню, надо припас боевой готовить.
Глава 14
Польско-казацкий отряд покинул Вологду на третий день погрома. Теперь им нужно было добраться до своих, разделить награбленное имущество и продать пленных. А уж потом – гуляй не хочу!
Обратный путь куда опаснее, чем само нападение на город. Вместе с обозом и пленными отряд потерял быстроту передвижения. Впереди был Ярославль с враждебным Ополчением, и атаман Баловень советовал польскому пану уходить лесами на Галич.
К вечеру отряд смог добраться до реки Комелы, что в двадцати верстах от Вологды. На поляне, неподалеку от проезжей дороги, они расположились на отдых.
Когда сумерки опустились на лагерь, казаки по привычке принялись бражничать, благо вин с собой было захвачено немало. Поляки были недовольны гулящей братией, но их всего два десятка, а значит, за казаками сила и ничего им поперек не скажешь – вольница!
Разожгли костры. Отсветы пламени освещали ближайшие деревья, а дальше – черная ночь. Кто там в ночи? Что за тени мелькают на опушке, непонятно. Страх уходит, если выпить чарку-другую вина, а если еще – то сам черт не брат казаку!
– Эх, пан-атаман, славно мы погуляли на Вологде, добрый ясак везем домой. Татары-то, поди, заждались полонянок. Продадим, и с барышей гулять! – донеслось из толпы захмелевших казаков.
– Рано еще барыши делить, вот пройдем ярославские пределы – будет на душе спокойнее. Здесь места глухие, не ровен час встретим не того, кого надо, – ответил Баловень.
– Нечего страшиться, я и по Волге «за зипунами» хаживал, и в Персии, и в Польше бывал – везде нас, казаков, боятся: самого духа казачьего, крика, свиста, удали нашей.
– С Ополчением князя Пожарского встречаться охоты нет, – возразил казаку кто-то из товарищей. – Мужики там злые, разговаривать долго не будут, порубят в капусту, а кого в плен возьмут: после пытки, когда обо всем дознаются, вздернут – и весь разговор. Не любят там наших станичников.
В разговор снова вступил атаман Баловень:
– Хватит брехать, неровен час накличете беду. Я в себя верю! Воевода Долгоруков уж какой воин был знатный, а и то я его перехитрил, не спасли Вологду ни стены, ни башни. Жаль только, что в монастырь в гости не успели, затворились иноки. Ну да ладно, вдругорядь и к ним придем, не последний день гуляем.
К полуночи большинство станичников перепились и легли спать прямо у костров. Пленников держали тут же, между огнями, среди подвод. Бежать им некуда: в лесу дикие звери. Вон как страшно кричат в темноте невидимые лесные жители.
На опушке хрустнули ветки. Стража подняла головы. Лось! Огромный лесной бык, потревоженный огнями, шел напролом по кромке поляны. В сентябре у них гон, в это время быки храбры и могут двинуть прямо на людей, не испугавшись огня. Но этот пробежал мимо, только березки в руку толщиной под копытами разметались по сторонам. Недаром охотники знают такое слово «лосаться».
Следом за лосями часто ходят волки. Их и так на Руси за годы Смуты неисчислимо размножилось, а тут еще осень, время собираться в стаи. Так что бежать пленникам – значит, искать себе верную погибель.
Ночью лес полон звуков, и если не знать, кто кричит, то можно подумать, что вся нечисть собралась здесь, в Комельском лесу, и наводит на путников ужас.
Раздался свист. Нет, это не зверь лесной – так свистят только лихие люди, выходящие по ночам на разбой. Стража поднялась на звук, и сразу же две стрелы пронзили хорошо видных в свете огня казаков.
– Кто стрелял? Кто прячется в этом черном страшном буреломе?
В ответ – нестройный хор голосов ночных обитателей леса.
Стрелы, поразившие станичников, были с тяжелыми коваными наконечниками, способными пробить даже кольчугу, и на двух казаков в отряде стало меньше.
Тут уже не до шуток. Все, кто мог, заняли оборону. Ждали нападения. Над поляной, громко крича, пролетел ворон, потом еще один. Плохой знак – эта птица чует падаль.
Ох, как же хочется спать! Хмель, он почище любого врага одолевает, и от сна нет спасения!
Прошел еще час. До рассвета далеко, а враг – он где-то тут, выжидает.
Атаман Баловень приказал разложить костры по всей поляне, и, когда казаки пошли в кусты за хворостом, раздался крик и лязг сабель.
– Вот они, налегай, хлопцы!
Где-то на краю поляны завязался бой. В свете костров казаки увидели, что с ними сражаются двое в белых одеждах. Что за люди? На ратников не похожи, без кольчуги и шлема, только белая сорочка, меч в руках и лук со стрелами за спиной.
Удар – и падает казак. Другой – и валится в траву польский жолнер. А эти, в белых одеждах, как будто неуязвимы для сабель.
– Заряжай пищали, пли! – скомандовал атаман Баловень. – Это нечисть против нас ополчилась, их саблей не взять.
Раздался залп, но воины в белых одеждах все так же в строю, только на сорочках кое-где проступили темные пятна.
– Ага, хлопцы, кровь показалась! – закричал Баловень. – Заряжай, добьем!
Снова выстрелы, потом еще. Один из нападавших на казаков упал в траву, другой выронил меч, зашатался и тоже грохнулся навзничь.
– Слава! – закричали станичники.
– Любо! – вторили им польские жолнеры.
Атаман Баловень подошел к воинам в белых одеждах, подсветил себе огнем факела, внимательно осмотрел тела.
– Один – видно, что старый ратник: крепок, силен. Но против пули никакая сила не поможет. Второй совсем еще молод, мальчишка. Зачем они пошли на верную гибель вдвоем, против отряда лучших в мире вояк – казаков? Непонятно. Хотя, – Баловень поднес факел прямо к лицу юноши, – кажется, я где – то видел его недавно. Не в Вологде ли в кабаке, когда платил Щелкунову за измену?
Впрочем, думать об этом атаману не пришлось. Его внимание отвлек разговор станичников.
– Диво дивное, смотрите, братья, крестов-то на них нет! – закричал один из казаков. – Вместо них на груди – камешки с дырой посередине.
– Матка боска! – стоявший рядом с Баловнем поляк – офицер был явно удивлен. – Это злые язычники, у нас в Польше в Мазовецких болотах есть такие, молятся камням. Бьют их нещадно, деревни жгут, всех изводят под корень, но кое-где в глуши они все еще есть.
– Не они нас, а мы их убили, это сейчас самое важное, – сказал Баловень. – Как начнет светать – готовимся в путь, а пока есть время отдохнуть пару часов.
Казаки вернулись к обозу, но спать никто не решился.
Пленницы, наблюдавшие за ночным сражением, упали духом. Надежда на освобождение, мелькнув перед ними в белых одеждах неизвестных защитников, исчезла в темноте ночи.
– Я не знаю, кто это был, – шепотом сказала Аграфене Соколовой княгиня Долгорукова, – но даже если нет на них крестов, как о том супостаты горланили, все едино это герои, каких мало. Шутка ли – вдвоем против целого войска! Князь Григорий, будь он жив, хвалил бы сих ратников и жаловал.
– Что теперь говорить, – тихо ответила Соколова, – доля наша печальна. Тебя еще могут выкупить из неволи, княгиня, а о нас, грешных, заботиться некому.
– У тебя муж жив – надо верить, он придет на помощь.
– Да откуда ж ему знать о беде нашей?
– Слухом земля полнится.
Не успели пленницы закончить свою беседу, как лес вокруг лагеря казаков снова ожил и наполнился голосами.
– Сдвигайте подводы в круг, – скомандовал Баловень, – полон гоните перед ними, иначе засыплют стрелами.
Но было уже поздно. Из леса и со стороны дороги появились стрельцы и вооруженные люди в кольчугах. Они шли развернутой цепью. За первой линией ратников показалась еще одна.
Баловень сразу оценил обстановку:
– Тикаем, хлопцы, иначе порубят всех!
У казаков это тоже тактика боя. Ряды рассыпаются в разные стороны – и нет войска. Кто сможет спастись, спасется, кто нет – такая уж у него судьбина. Баловень вскочил на коня, с разбегу кинулся в Комелу, конные казаки последовали за ним. Река была неглубокой, и те, кто был первым, быстро оказались на другом берегу.
Гей, шпоры в бока коню! Нагайкой хлестать – живо, живо! – только в этом спасение!