Так и сделали. Ночью вывезли белоризцев на простой подводе за город, за Верхний посад и зарыли в неприметном месте. Наутро пустили слух: все как сказал архиерей – что нет тел, вознеслись на небо, ибо не люди были, а ангелы небесные.
Прав был покойный дьяк Истома Карташов, когда говаривал, что в Вологде правду не укрыть. Прознали люди, где могила белоризцев находится, и стали тайно туда ходить. Вскоре и тропка наметилась, и уже не скрыть ничего. О месте захоронения воинов проведали комельские язычники и устроили там свое капище. По ночам они тайно приходили молиться, посадили сосны, которые, на удивление, поднялись так быстро, что через пять лет стали уже большими деревьями. Сосновое рощенье окружило могилу белоризцев и стало настоящим местом поклонения.
Народ православный тоже любил наведываться к белоризцам, хороводы водил, песни, пляски устраивал – ни дать ни взять языческие русалии. Святое, но неправославное место.
Спустя годы, видя, что почитание героев ширится, вологодский епископ приказал освятить это место и поставить там часовню. Много раз деревянное строение горело – то от свечки, то от неведомого огня, пока не построили на этом месте каменное здание часовни.
Вологодские архиереи, видя, что поклонение павшим воинам как святым мученикам не затихает, велели почитать белоризцев, но не как язычников, а как монахов. Для пущей путаницы записали их в помощники святому Дмитрию Прилуцкому – дескать, помогали они стены городские от врагов подпирать. Об этом есть в древних житиях, где упомянуты люди в белых одеждах. Но не бывает монахов в белом, как раз наоборот, все монахи – черноризцы!
Потом, когда о Смуте стали говорить как о глубокой старине, нашлись люди и стали утверждать, что белоризцы были посланы во спасение града от войск князя Дмитрия Шемяки. Дескать, поэтому они и с Дмитрием Прилуцким. Даже на иконах стали изображать белоризцев уже как защитников города. Тех, кто знал правду, уже давно в живых не было, кто же опровергнет!
Вера Христова не прижилась на могиле язычников. Спустя триста с небольшим лет случилась революция, часовню закрыли, а здание ее стало жилым домом.
Прошло еще столетие. Рядом с могилой белоризцев проложили дорогу, и теперь каждый житель Вологды может видеть небольшой белый домик, притаившийся у виадука. Там, под спудом, и до сих пор покоятся тела героев, ставших символом города Вологды вопреки желанию архиепископа Сильвестра.
Отметив Сорокоуст по Галактиону, Иван Соколов позвал к себе Феклушу.
– Настало время, девонька, поговорить с тобой вот о чем. Тесть[63] мой сказывал, что выкупил тебя малой юницей у торговца за рубль денег. Ничего на тебе не было, кроме крестика под исподкой. Зато крестик непростой, старой греческой работы, словно из самого Царьграда привезен. Княжеский крестик. Торговец не решился отобрать святыньку – видать, совесть у человека была.
Родители Аграфены как есть берегли тебя, растили, в обиду не давали, одевали как дочь названную, говаривали промеж собой, что ты сирота непростая и когда-нибудь крестик этот правду свою укажет.
Потом, как я женился, отдали тебя к нам помогать по хозяйству, слова про крестик вдругорядь говорили, велели тебя держать до совершеннолетия, а потом отпустить на все четыре стороны.
Вижу, что пора настала выполнить родительский наказ.
Феклуша растерянно взглянула на Ивана:
– Совсем я запуталась! Галактион говорил мне, что я ему дочь духовная. Ваши родители берегли меня как родную и названной дочерью нарекали. Кто же я такая на самом деле?
– Слышал я от отца историю про князя Ивана Белёвского, – задумчиво начал Иван Соколов, – будто был он в лютой в опале от Грозного царя, жил на Вологде то ли в ссылке, то ли в заточении. Здесь и помер. Сказывали, что был у князя сын именем Гавриил, которого верные слуги еще отроком укрыли в тверской Старице от гнева царского. Князья Белёвские – знатный род, Рюриковичи. Узнай царь Иван о наследнике – не миновать бы ему лютой казни.
– За что же?
– Кто родом своим близко к трону государеву вышел, тот для царя опаска. А ну как болезнь или смерть примет наследник – тут сразу откуда ни возьмись дядья и племянники возникнут и к трону будут примеряться. Вот царь Иван Васильевич всю родню и извел. Князь Белёвский хоть и не имел видов на корону государеву, но тоже попал в жернова гнева царского.
– Неужели это правда?
– Еще какая! – Иван Соколов перекрестился. – Судачили, что после смерти государя Ивана Васильевича приехал Гавриил Белёвский тайно в Вологду искать следы батюшки своего. Ничего не нашел и остался тут жить. Идти-то ему было некуда. Царь Иван все вотчины и богатства у отца его отобрал.
Жил Гавриил как обычный человек, своим ремеслом, даром что князь. Когда пришло время, женился на простой посадской девушке. Долго детей у них не было. Уж и не чаяли они, что пошлет им Господь отраду, как вдруг понесла жена Гавриила и родила ребенка женска полу. Но недолго радовался отец на дочь-отроковицу. По надобности уехал он из Вологды куда-то – может, в Москву или Новгород, но пока был в отлучке, жена Гавриила заболела скорым недугом и в три дни померла, оставив малое дитя на попечение чужим людям. С тех пор о ней ничего не известно.
Вернулся Гавриил, а семьи-то и нет. Поплакал над могилкой жены и отправился дочь искать. Больше, сказывают, его и не видели.
А года три назад объявился в Вологде старец именем Галактион. Кто и откуда – неизвестно, только молва пошла, будто это тот самый Гавриил, князь Белёвский, и есть. Он ничего людям не говорил о себе, а от этого слухов все больше было. Одни его порицали за гордыню, другие привечали за святость монашеской жизни.
– Старца Галактиона в миру Гавриилом звали, он мне рассказывал сам, – взволнованно произнесла Феклуша, – и о дочери своей пропавшей рассказывал, смотрел на меня с такой добротой, что я не знала, куда глаза девать, и все время мне «дочка» говорил. Неужели он и был мой батюшка? Он ведь не знал, кто я и откуда, – может, чувствовал что?
– Я про это не ведаю, – пожал плечами Иван Соколов, – ты уж сама решай. Крестик твой лежит у меня в тайном месте, теперь уж, наверное, пришло время тебе вернуть его. Он и укажет дорогу, кто ты и откуда.
– Как же?
– В Москву надо ехать, там есть люди, знающие насчет таких вещей, могут правду сказать. И если вдруг подтвердится насчет родства, то кто знает – может, будешь княжной.
– Я хочу поскорее взглянуть на крестик!
– Обожди, схожу выкопаю.
Иван Соколов взял лопату и достал из тайного места кубышку, где среди денег, зарытых на черный день, лежал и Феклушин крестик.
– На, береги, в нем вся твоя жизнь.
Феклуша продела веревочку и надела новый крестик на шею.
– Так и буду ходить!
– Нет, не стоит, затеряешь еще, – сказал Соколов, – лучше убери куда-нибудь, спрячь подальше. Как понадобится, так и наденешь.
– Можно я не стану его снимать? Он мне на груди как родной, так и вижу, как батюшка мне его надевает, а мама стоит рядом и смеется.
Иван Соколов улыбнулся:
– Ну, коли так, то носи не снимая, воля твоя.
– Можно я пока у вас поживу, как и прежде? – вдруг спросила Феклуша.
– Как и прежде не получится, – ответил Соколов. – Кто мы такие! Простые люди, у нас драгоценных крестов нет.
– Прогоняете? – Феклуша надула губы.
– Нет, но сенной девушкой жить тебе теперь не с руки. Исполняя волю родителя моего, я возвращаю тебе крестик и отпускаю на все четыре стороны. Как только князь Пожарский одолеет ляхов в Москве, поедешь туда искать правду. Денег на первое время я тебе дам. Пока суть да дело, поживешь у нас как гостья дорогая.
– Скажете тоже, гостья! – засмущалась девушка. – Да еще дорогая.
Ночью ей приснился Тимоша. Он улыбался и протягивал ей берестяной крин, приговаривая: на, бери, он тебя от беды сбережет.
Феклуша почему-то тоже улыбалась в ответ.