Он чуть иронично поглядел на Степу. Тот нахмурился и отвернулся.
— …Итак, мы ждали распоряжении вашего руководства по поводу Челкеля. Они последовали быстро и были достаточно неожиданны. Для меня, во всяком случае. Их суть вам уже ясна…
— Большевики приказали уничтожить Челкель? — переспросил Арцеулов, хотя и так все было ясно.
— Именно уничтожить, господин капитан. Честно говоря, я не хотел заниматься подобным делом и несколько затянул исполнение приказа. Но вчера вечером он был продублирован, причем самым решительным образом. Не знаю уж, как господа большевики сумели надавить на наше правительство. Я и так выполнил приказ лишь частично — помешать запуску «Мономаха» я не смог, да и не хотел. Полигон же уничтожили вы сами. Вероятно, господин Косухин, ваше руководство держало вас в неведении по поводу этих планов…
«Венцлав, — вспомнил Степа. — Но ведь переговоры с китайцами вел не Венцлав, а наверняка кто-то повыше. Вот дела!..»
— Теперь — второе… — Мо несколько секунд помолчал, а затем продолжил. — Вы поступили разумно, сложив оружие. Мои подчиненные обещали вам отправку на Родину и делали это по моему приказу…
Он вновь замолчал, как бы не решаясь продолжать. Впрочем, кое-что Степа и Арцеулов уже начинали понимать.
— Они пошутили? — поинтересовался капитан. — Или это вы шутки шутите?
— Я не шучу. Я не мог предвидеть, что все трое, попавшие в плен, то есть точнее сказать, интернированные, оказались в том списке, который я получил сегодня утром. Вы были крайне неосторожны, господа…
— Что будет с госпожой Берг? — перебил Арцеулов.
— С ней как раз ничего страшного. Завтра утром за ней прибудет аэроплан, а о дальнейшем меня не информировали. Речь не о ней, речь о вас…
— Интересно получается, — вновь прервал его Ростислав. — Я — офицер русской, то есть белой, армии. Господин Косухин — красный командир, а этот ваш приказ — один на всех?
— Да, — кивнул Мо. — Разве что лично у вас мне приказано изъять какой-то серебряный перстень. Впрочем, я не мародер, и заниматься этим в любом случае не собираюсь…
Тут уж Косухин не выдержал и недоуменно покрутил головой. Арцеулов лишь усмехнулся — выходит, он распорядился перстнем более чем разумно. В том, кто стоял за этим приказом, сомневаться не приходилось.
— Я сожалею, господа — проговорил генерал, вставая. — Все, что я мог, это поставить вас в известность о том, что знаю сам. Вам виднее, господин Косухин, отчего ваши руководители так, а не иначе, распорядились вашей судьбой…
— Когда… — начал было Арцеулов, но не договорил. Впрочем, генерал понял:
— Часов через шесть. Перед рассветом… Прощайте.
Он встал, резко кивнул и вышел из комнаты.
— Забавно, — пробормотал Ростислав, хотя ничего забавного в происходящем, пожалуй, и не было.
Их заперли в комнатушке на первом этаже. В разбитое окно дуло, и Степа, оставшийся без полушубка, начал изрядно мерзнуть. Это не особо беспокоило красного командира. Не обращая внимания на холод, Косухин присел на разбитый табурет, сунул руки в карманы и застыл, о чем-то напряженно размышляя.
Арцеулову табурета не досталось, и он медленно ходил из угла в угол, чтобы не замерзнуть.
«Забавно, — вновь повторил капитан столь неподходящее слово, правда, на этот раз не вслух, а про себя. — Похоже, придется помирать вместе с этим краснопузым. Что ж приказ адмирала я выполнил, а вот со всем остальным вышла неувязка…»
До дня рождения оставалась пара недель, но теперь этот небольшой срок воспринимался уже чисто теоретически. С красным капитан тоже не успел расквитаться полной мерой, и уже, пожалуй, не доведется. Вдобавок еще оставалась фляжка с шустовским коньяком, которую он так и не вернет хозяину…
Ростислав хлопнул себя по поясу — фляжка была на месте. Странно, он умудрился не потерять ее, несмотря на невероятные события последних недель.
— Их обманули! — вдруг громко произнес Степа. Арцеулов остановился и не без удивления посмотрел на него.
— Обманули! — решительно повторил Косухин. — Товарищей Ленина и Троцкого! Семен прав — банда, вроде этого Венцлава…
Арцеулов не стал спорить, хотя в его глазах все большевики были одной большой бандой.
— Надо бежать, чердынь-калуга! — продолжал Степа, вынимая замерзшие руки из карманов и ожесточенно массируя покрасневшие пальцы. — Надо добраться до Столицы, и все рассказать!
Он взглянул на зарешеченное оконце, потом на дверь, за которой толпились караульные, и вздохнул.
— Про что рассказать? — без особого интереса поинтересовался капитан. — Про Венцлава и про собачек?
— И про это! — Косухин вскочил, подышал в холодные ладони и вновь сунул руки в карманы. В голове мелькали самые невероятные планы побега, хотя Степа, конечно, понимал, что бежать едва ли удастся. Косухин не боялся рассвета и того, что должно произойти с ним. Его душила злость. Он должен сообщить в ЦК. И о Венцлаве, и о 305-м полку, и о том, кто был так похож на Федю Княжко. Он должен рассказать и о Челкеле, и об эфирных полетах — ведь это важнейшее научное открытие, такое нужное для диктатуры пролетариата! И он должен помочь Наташе Берг…
— Ее… куда-то отправляют, значит… — произнес он неуверенно.
Арцеулов понял.
— Да… Похоже, в ней заинтересованы больше, чем в нас с вами. Надеюсь, ничего плохого Наталье Федоровне не сделают…
— Нужно ее освободить! — решительно заявил Степа. — Ах ты, чердынь!..
Он вновь плюхнулся на табуретку и замер. Арцеулов невесело усмехнулся, выдохнул воздух — перед лицом тут же заклубилась струйка пара — и решительно достал флягу.
— Косухин, выпить хотите?
— Не, — помотал головой занятый своими мыслями Степа. — Для храбрости пусть гимназисты пьют! Обойдемся…
Капитан открутил металлическую пробку, взвесил в руке тяжелую флягу и пожал плечами.
— Как хотите. Только вы, Косухин, уже синий. Еще подумают, что вы и вправду струсили…
— А! — Степа взяв фляжку, плеснул коньяк в кружку из-под чая. — Это чего? Не водка?
— Это шустовский коньяк, господин комиссар! — Арцеулов несколько даже обиделся. — Если вы, конечно, знаете, что такое коньяк…
— Чего уж… пивали… — на этот раз обиделся Степа и, выглотав содержимое кружки залпом, вернул флягу капитану.
Коньяк действительно пришелся к месту. Арцеулов с удовольствием выпил, но не залпом, как неотесанный Степа, а маленькими глоточками, смакуя, после чего вновь протянул емкость Косухину.
— Хороша фляжка! — одобрил Степа, порозовевший и даже слегка воспрявший духом. — Вроде моей. Была у меня такая, посеял где-то…
Арцеулов пропустил эти слова мимо ушей. Мало ли кто и почему теряет такие полезные вещи, как, например, фляга!
— Точно, как моя, — продолжал Степа, наливая в кружку новую порцию. — А посеял я ее, помнится, в начале мая, стало быть, прошлого года, аккурат на реке Белой. Когда мы Каппеля лупили…
— Это еще кто кого лупил! — начал было Арцеулов, но тут же осекся. — На Белой? Вы там воевали?
— А как же! — тут же загордился Степа. — За Белую мне сам товарищ Троцкий орден вручал! А фляжку жаль… Я ведь даже ее пометил, чтоб не сперли…
— Буквы «С. К.»? — Ростислав почувствовал, как холодеет. — Там, у горлышка…
— Да… «С.К.» — Степан Косухин, — Степа расстегнул чехол.
Последовал удивленный свист:
— Вот это да! Во, чердынь-калуга, никак она! Где ты ее нашел, гражданин Арцеулов?
— Я ее не находил, — стараясь быть спокойным, ответил капитан.
— Ну это ты брось! Как же не находил, когда я ее посеял…
— Вы ее не теряли… — Ростиславу хотелось закричать, схватить краснопузого за горло, но он сдержался. — Вы отдали ее раненому… умирающему офицеру. Он хотел пить… Помните?
Степа задумался.
— Не, — заявил он. — Не помню. Какому еще офицеру? Еще чего…
— Это было на самом берегу Белой. Там была еще женщина в форме прапорщика. Вы сорвали с нее погоны и орден… Георгиевский крест… Вы хотели застрелить раненого, но она упросила вас…
— Да, ерунда! — махнул рукой Косухин. — Какая женщина…
И тут он замолчал. Вспомнилось красивое женское лицо, сверкающий снег, умирающие угли костра… Затем то же лицо — а рядом ткнувшийся в желтую скалу аэроплан, и он сам возле свежей могилы, на которой лежит черный летный шлем… «Вы когда-то спасли Ростислава…» Ксения Арцеулова!
Он испуганно вгляделся в напряженное лицо офицера, но вспомнить так и не смог. Тогда, на Белой, они не выходили из боев две недели, и все смешалось в какой-то страшный кровавый клубок…
— Никак, это ты был, беляк? — выговорил он наконец.
— Вспомнил, краснопузый? — у Арцеулова дернулась щека, он заговорил тихо, почти шепотом. — Вспомнил?
— Нет. Не помню, — спокойно ответил Степа. — Жена-то твоя… Ее Ксенией звали, да?
— Откуда знаешь? — Арцеулов взял себя в руки. — От Венцлава, что ли?
— От Венцлава…
Ростислав кивнул. Выходит, те, кто охотился за ним и за его товарищами, узнали даже это. Узнали и не поленились вести переговоры с Бэйлином, чтобы генерал Мо забрал у него дхарский перстень. Впрочем, это было уже не так важно. Арцеулов попытался вспомнить жуткого монстра, что надвигался на него сквозь кровавое марево. И лицо, которое он успел заметить в минуту просветления. Нет, он не узнавал Косухина. Наверно, и этот краснопузый не запомнил его, не придав значения тому, что оставил флягу с водой умирающему офицеру…
Итак, фляга все-таки вернулась к хозяину. Правда, вернулась не так, как надеялся капитан. Косухина нельзя было пугнуть до полусмерти, а затем одарить шустовским коньяком и отпустить, надавав по шее. Краснопузый Косухин, потомственный дворянин и брат отважного летчика-испытателя Николая Ивановича Лебедева, умрет вместе с ним, Арцеуловым, через несколько часов, перед рассветом…
Вспомнился сон, странный сон, привидевшийся в Нижнеудинске. Тогда Ксения сказала, что ему поможет тот, кто уже сделал ему добро, желая зла. Что ж, в этом сон сбылся. Если бы не краснопузый, едва ли «Мономах» сумел подняться в холодное зимнее небо. Арцеулову внезапно захотелось все рассказать этому парню, которого он уже устал ненавидеть — и про Ксению, и про приказ Верховного, и про то невероятное, что пришлось увидеть. Но он сдержался: ни к чему. Ни ему, ни Степе эти тайны уже не понадобятся…