[11].
Максимилиан Александрович Волошин умер от воспаления легких в Коктебеле 11 августа 1932 года в жаркий солнечный день. Незадолго до смерти он начал переговоры о безвозмездной передаче Оргкомитету Союза советских писателей своего дома. Вдова поэта Мария Степановна осуществила его волю, и на основе Дома поэта возник один из лучших Домов творчества Литфонда СССР.
Максимилиан Александрович похоронен на горе Кучук-Енишары, где в отроческие и юношеские годы так часто отдыхал на пути в свой любимый Коктебель. Теперь эта гора носит его имя.
В годы Великой Отечественной войны М. С. Волошина героически сохранила дом, библиотеку, архив и всю обстановку. В мемориальных комнатах Дома поэта все хранится в таком виде, как при жизни гостеприимного хозяина. В этом доме особенно значительно звучат мудрые и глубоко человечные стихи поэта:
Будь прост как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля,
Люби далекий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни, всех веков и рас
Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.[12]
Л. А. ЕвстигнееваПРОЗРЕВАЯ БУДУЩЕЕ…(М. А. ВОЛОШИН И РЕВОЛЮЦИЯ 1905—1907 гг.)
В статье «Пророки и мстители» М. Волошин писал: «В жизни человека есть незыблемые моменты, неизменные жесты и слова, которые повторяются в каждой жизни с ненарушимым постоянством: смерть, любовь, самопожертвование. Именно в эти моменты никто не видит и не чувствует их повторяемости: для каждого, переживающего их, они кажутся совершенно новыми, единственными, доселе никогда не бывавшими на земле. Подобными моментами в жизни народов бывают Революции»[13]. Предчувствие неизбежно надвигающейся Революции — а это слово Волошин часто писал с большой буквы — появилось у поэта незадолго до трагических событий 9 января.
В самом начале 1905 года Волошин приехал в Москву. 7 января у Саввы Мамонтова он вел разговор о бунтах и «крестном ходе в Кремле». 9 января в 9 часов утра Волошин прибыл в Петербург, видел войска на Невском проспекте. Он оказался свидетелем расстрела тысяч безоружных людей. Свои впечатления Волошин отразил в статье «Кровавая неделя в Санкт-Петербурге». Волошина прежде всего интересует психология толпы, ее реакция, ее поведение. «Странная и почти невероятная вещь: в толпу стреляли, а она оставалась совершенно спокойной. После залпа она отхлынет, потом снова возвращается, подбирает убитых и раненых и снова встает перед солдатами как бы с укором, но спокойная и безоружная»[14].
Это поведение Волошин определяет как «мятеж на коленях». Люди не верили, что солдаты осмелятся стрелять в них, но те стреляли прямо в упор, стреляли после того, как трубы заиграли сигнал: «в атаку!» Постепенно изумление сменялось гневом, спокойствие — возмущением. Вечером в понедельник на темных улицах уже стреляли по солдатам. Размышляя о событиях дня, Волошин делает вывод, что 9 января знаменовало собой крах самой идеи самодержавия. «Девиз русского правительства „Самодержавие, православие и народность“ повергли во прах. Правительство отринуло православие, потому что оно дало приказ стрелять по иконам, по религиозному шествию. Правительство объявило себя враждебным народу, потому что оно отдало приказ стрелять в народ, который искал защиты у царя. Эти дни были лишь мистическим прологом великой народной трагедии, которая еще не началась. Зритель, тише! Занавес поднимается…»[15].
Статья «Кровавая неделя в Санкт-Петербурге» была опубликована на французском языке как рассказ очевидца о событиях в России. Однако существует более ранний отклик Волошина на события 9 января. Это запись в дневнике, озаглавленном «История моей души», которая сделана 10 января. Волошин приводит письмо Гапона, обращенное к народу, фиксирует беглые впечатления дня, рисует уличные сценки: «Сзади команда: „Шашки наголо!“ Бежит толпа. Звон разбитых стекол. Фонари гаснут. Улица пуста. Дальше к Невскому снова конные разъезды»[16]. Он замечает первое зарождение протеста, вспышки народного гнева, ироническое отношение рабочих к «доблестным» защитникам престола, стреляющим в народ: «Конные Порт-Артур обратно берут! Мы-то вас кормили! Артиллерия скачет карьером при свисте и хохоте толпы. „Ах вы, православные“»[17].
Война царизма с собственным народом произвела на Волошина неизгладимое впечатление. Обострилось пророческое предчувствие конца империи Романовых, укрепилась уверенность в том, что «прошли века терпенья». Тема неизбежно грядущего возмездия, народного гнева, сметающего с лица земли всех деспотов и тиранов, властно зазвучала в творчестве Волошина 1905—1906 годов («Предвестия», «Ангел мщения», «Голова madame de Lamballe»).
Считается, что революция 1905 года прошла мимо внимания Волошина, почти не оставив следа в его творчестве. Этому способствуют некоторые признания самого поэта. 24 октября 1905 года он писал А. М. Петровой: «Русская революция повергает меня в какое-то скучное безразличие. Я не могу ею захватиться, упрекаю себя и в то же время остаюсь совершенно равнодушен»[18]. Действительно, впечатления от пребывания в Петербурге вскоре были заслонены событиями личной жизни поэта.
В 1905 году Волошин переживал бурными роман с М. В. Сабашниковой. 29 июня 1905 года он записал в «Истории моей души»: «Все, что я написал за последние два года, было только обращением к Маргарите В<асильевне> и часто только ее словами». В этот период созданы стихотворения, принадлежащие к лучшим образцам русской любовной лирики: «Таиах», «Отрывки из посланий», «В зеленых сумерках», «Мы заблудились в этом свете», «В мастерской» и др. В марте 1906 года состоялась свадьба Волошина с М. В. Сабашниковой.
Напряженность и драматизм духовной жизни поэта в 1905—1906 гг. обострились благодаря его увлечению буддизмом, масонством, теософией, встрече в Париже с Рудольфом Штейнером, которому Волошин, по его словам, был обязан «познанием самого себя». Духовные искания этих лет впоследствии он сам определил как «блуждания духа». В 1905 году поэт проходит «мистерию готических соборов», отразившуюся в цикле «Руанский собор». Он читает Каббалу, масонскую литературу, «Эзотерический буддизм» Синнета, пытается дать собственное толкование «12 дзянам». Возникает цикл «Когда время останавливается», стихотворения «Зеркало», «Мир закутан плотно» и др.
20 июля 1905 года Волошин пишет М. В. Сабашниковой: «Я вчера в Трокадеро рассматривал гробницу герцога Бретонского Нантского собора. Помните, там женская фигура Магии-Знания? У нее зеркало в руке. Она смотрит в него отраженным взглядом. Ее глаза приподняты. Веки узкие — и детские, и старческие — очерчены тонкими линиями. Губы горькие и знающие. И поцелуй, как ледяной меч. Это дева-Полынь. А сзади у нее другая голова — грустная, старческая. Старец с большой бородой, унылым лицом. Я говорил себе, что это — моя дорога. Люди не должны встречаться со мной, и я должен избегать людей. И душа моя будет равнодушно радостна, если я не буду видеть человеческого пламенеющего сердца»[19].
«Познание самого себя» у Волошина оборачивалось порой желанием встать поодаль от человеческих бед и радостей, возвыситься до олимпийской «космической» точки зрения на жизнь. Его лирический герой — «прохожий, близкий всем, всему чужой». Но опрометчиво делать отсюда вывод, что Волошин был холодным эстетом, которого не трогало ничто, кроме бесконечной радости познания, кроме Магии-Знания. В то же самое время он писал М. В. Сабашниковой: «Мои планы: я буду читать по теософии и по революции. Я хочу написать целый ряд стихотворений о революции»[20].
24 июля 1905 года вечером Волошин уезжает в Руан, чтобы посетить знаменитый готический собор, а утром ходит по старому Парижу, останавливаясь на месте казни тамплиеров и Марии-Антуанетты. Возвращаясь из художественной мастерской Жюльена, где работала жившая в Париже Сабашникова, он идет читать о мадам де Ламбаль, казненной революционным народом в 1792 году. «История французской революции» Жюля Мишле, которую Волошин внимательно изучает, вызывает у него раздумья о русской революции и соответствующие ассоциации. Иными словами, мысль о неизбежности революции не покидает его.
Письма Волошина 1905 года к невесте полны откликов на события в России. Он сообщает ей о восстании на Черноморском флоте, о броненосце «Потемкин», пишет о своем свидании с В. Бурцевым, размышляет о безволии и инфантильности Николая II. Те же мысли в письмах к матери и к А. М. Петровой. 16(29) мая он пишет Е. О. Волошиной: «Безусловно, это начало революции. Именно только первое начало, а не продолжение 70-х годов, так как, вероятно, это движение пойдет совсем иным путем». А ниже: «Страшно даже как-то верить в то, что это „начало“: до такой степени это кажется неожиданным счастьем»[21].
Еще более смело — в письме к М. В. Сабашниковой 4 июля 1905 года: «В слабости, безволии, чувствительности и слепоте Николая II есть что-то, что ясно указывает на его обреченность». «Сознание священной неизбежности казни царя во мне теперь растет не переставая: это чувствовалось еще в январе в Петербурге, но неясно и смутно. И это — не месть, а искупление»[22].
Тема неизбежно грядущего возмездия с необычайной силой прозвучала в стихотворениях Волошина, опубликованных в парижском журнале «Красное знамя»: «Ангел мщения» и «Голова madame de Lamballe»