[23]. Герой стихотворения «Ангел мщения» — по определению Волошина — «Ангел Справедливости и Отмщения, кровавый Ангел Тамплиеров, Ангел, у которого в руках меч, у которого глаза всегда завязаны, а одна чаша весов всегда опущена…»[24]. Он обращается к русскому народу с призывом пролить кровь за кровь. Тяжело падают пророческие слова, перевешивает та чаша весов, куда сложены преступления тирана:
Меч справедливости, карающий и мстящий,
Отдам во власть толпе…
Однако Волошина пугает льющаяся кровь, в словах Ангела мщения ему слышится не только призыв к отмщению, но и прославление жестокости, как таковой, упоение убийством. Верный библейской заповеди «Не убий!», Волошин предостерегает:
Не сеятель сберет кровавый колос сева,
Поднявший меч погибнет от меча,
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.
Христианский пацифизм, существенно ограничивая видение мира Волошина-художника, мешал правильному постижению исторических событий первой русской революции.
В стихотворении «Предвестия», навеянном Девятым января, Волошин сравнивает убийство Юлия Цезаря с событиями Кровавого Воскресенья. Поэт склонен видеть в них мистическое предвестие грядущих событий, пророческий жест богини возмездия Немезиды: «Умей читать условные черты». 9 января для него лишь начало революции:
Уж занавес дрожит перед началом драмы,
Уж кто-то в темноте, всезрящий, как сова,
Чертит круги и строит пентаграммы,
И шепчет вещие заклятья и слова…
Для Волошина необычайно характерно выражение «кто-то в темноте». Будучи мистиком-идеалистом, он не мог распознать истинные движущие силы русской революции, но почувствовал и выразил ее неизбежность. Рассказывая, как расправился французский народ с приближенной королевы Марии-Антуанетты, принцессой де Ламбаль, он как бы выступает от лица парижской черни. Картина хмельного кровавого пира, «священного безумья народа» дана в стремительном музыкальном ритме, круженье плавного бального танца нарушается торжеством вакханалии. Не случайно возникают строки:
Пел в священном безумье народ.
И, казалось, на бале в Версале я…
Плавный танец кружит и несёт…
Отрубленная голова мадам де Ламбаль, вздетая на пику, становится символом народной мести, революционного гнева:
Точно пламя, гудели напевы.
И тюремною узкою лестницей
В башню Тампля, к окну королевы
Поднялась я народною вестницей…
В автобиографии Волошин писал: «Интерес к оккультному познанию был настолько велик, что совершенно отвлек меня от русских событий 1905 года и удержал меня вдали от России. Первую русскую революцию я увидел в том преображении, которое выразилось в моем стихотворении „Ангел мщения“…»[25]. Поэт воспринял события 1905 года сквозь призму собственного мироощущения. Нельзя сказать, что Волошин понял русскую революцию, но он принял ее. При этом в событиях 1905 года поэт почувствовал дыхание другой, пока еще отдаленной, но неизбежной грозы.
В статьях Волошина, написанных в этот период («Во времена революции», «Тайная доктрина средневекового искусства», «Разговор»), настойчиво звучит мысль о приближении «катастрофы психологической, которая все потрясения перенесет из внешнего мира в душу человека»[26]. Опаленная дыханием революции, душа Волошина обращается к мировой поэзии и шире — к историческому опыту человечества, пытаясь найти объяснение переживаемого момента.
Летом 1905 года он берется за переводы из Верхарна и сообщает М. В. Сабашниковой, что «думал о России и об Революции, переводя их. Это должно было сказаться»[27]. И далее в том же письме: «Мне было жутко переводить это, такой пророческой жестокостью веет от него»[28]. Стихотворение характерно риторической интонацией, многослойной символикой, сближающей его с «Предвестиями» и «Ангелом мщения». В «свитках пламени», «венце багряных терний» Волошин провидит кровавые зори будущего; «вечера, распятые над черными крестами» кажутся ему предвестием дня, пока еще неведомого:
Прошла пора надежд… Источник чистых вод
Уже кровавится червонными струями…
Образ крови, сочащейся каплями «во тьму земного лона», приобретает убедительность грандиозного жуткого символа. Он же развивается в стихотворении «Голова», тема которого — казнь тирана.
Ты сложишь голову на каменном помосте
Под гулкий плеск толпы, средь буйных площадей.
И ярко брызнет кровь, и слабо вскрикнут кости,
И будет оргия и благовест церквей.
Сложная символика этого стихотворения осталась неразгаданной. Критикуя два-три неудачных стилистических оборота и недоумевая, почему Волошин изменил заглавие, данное Верхарном, журнал «Весы» сурово оценил перевод: «Пусто и невразумительно»[29]. Между тем стихотворение является откликом на события первой русской революции. Не случайно оно было сразу же перепечатано в сборнике «Песни борьбы», вышедшем в 1906 году и запрещенном цензурой. Намек на казнь Людовика XVI, содержащийся в стихотворении, был переадресован Волошиным Николаю II в соответствии со злобой дня.
Посылая матери переводы из Верхарна, Волошин писал из Парижа: «„Казнь“ я мысленно посвящаю Николаю II»[30]. Пророчески звучит начало стихотворения: «Ты сложишь голову на каменном помосте», перекликаясь с известными строками Бальмонта из памфлета «Наш царь»:
Кто начал царствовать Ходынкой,
Тот кончит, встав на эшафот![31]
Обреченность русского самодержавия как наиболее омерзительного проявления деспотизма была абсолютно ясна Волошину еще в 1905 году. Кошмар российской действительности в период подавления революции: жертвы 9 января, залитая кровью Москва, военно-полевые суды, карательные экспедиции, ежедневные казни, — все это отразилось в поэзии Волошина в сложной опосредованной форме. Библейские образы, мистические пророчества, космический гиперболизм скрывали мироощущение поэта, задыхающегося в кровавом бреду бытия. О том же свидетельствует неопубликованное стихотворение Волошина, сохранившееся в одной из его творческих тетрадей. Эпиграфом к нему служат слова профессора П. Минакова из статьи, опубликованной в «Русских ведомостях» (1905, № 244): «Казнимый может при известных условиях остаться живым…»
Волошин пишет:
Лежать в тюрьме лицом в пыли
Кровавой тушей теплой, сильной…
Не казнь страшна, не возглас «пли!»,
Не ощущенье петли мыльной,
Нельзя отшедших в злую тень
Ни потревожить, ни обидеть.
Но быть казнимым каждый день!
И снова жить, и снова видеть…
Жестокая физиологичность образов сочетается здесь с предельной искренностью тона. Кажется, будто петля обвилась вокруг шеи самого поэта — так остро он ощущает смертную муку казнимой палачами России. И как противоречат эти строки расхожему утверждению, будто Волошин в 1905—1906 годах был всего лишь изощренным эстетом, странником по запредельным мирам, позером и холодным книжником[32].
В исследовании о творчестве Верхарна Волошин писал, что «поэт должен занять такую перспективную точку зрения, откуда он мог бы увидать всю современность сверху, целиком включенную в общее нарастание истории, как один из связных актов человеческой трагедии». Но, по его словам, «пророчественность подобна дальнозоркости: она различает только далекое и не видит близкого»[33]. Думается, что в этих словах поэт отразил существенные особенности собственного творческого метода.
Реальные события революции 1905—1907 годов запечатлелись в поэзии Волошина далеко не однозначно. Преображаясь в его сознании, обретая двойной и тройной тайный смысл, они безмерно выросли, включив в себя и опыт прошлых веков, и философские раздумья, и тайные прозрения. К тому же зеркало, в котором причудливо отразились эти события, было направлено прежде всего в глубь причудливого и сложного мира собственной души поэта.
Вместе с тем первая русская революция не прошла для Волошина бесследно. Она всколыхнула его сознание, проникла в самые сокровенные тайники творчества. Именно за эти годы сформировалось отношение Волошина к насилию, к террору, бунтарское свободолюбие, пророческая дальнозоркость и характерная для него социальная близорукость.
События 1905—1907 годов обострили национальное самосознание Волошина, пробудив мысли о роли русского народа в освобождении всего человечества. В 1919 г. поэт писал:
Не нам ли суждено изжить
Последние судьбы Европы,
Чтобы собой предотвратить
Ее погибельные тропы.
Марина Цветаева в воспоминаниях «Живое о живом» заметила, что Волошин «стал и останется русским поэтом. Этим мы обязаны русской революции»[34].
Е. М. СахароваПОЭЗИЯ И РЕВОЛЮЦИЯ(ТЕМА РЕВОЛЮЦИИ В ТВОРЧЕСТВЕ М. А. ВОЛОШИНА СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА)
Максимилиан Александрович Волошин, один