Блок писал в статье «Интеллигенция и революция»: «России суждено пережить муки, унижения, разделения, но она выйдет из этих унижений новой и по-новому великой»[45]. «Муки, унижения, разделения», переживаемые Россией, — об этом говорил и Волошин. Часто его упрекали в сгущении красок при описании ужасов гражданской войны и разрухи. Но эти муки и унижения не испугали поэта, не заслонили Россию, не увели от нее. В стихотворении «Русь гулящая» (1923) «смрадной и нищей, опозоренной и хмельной» предстает деревенская Россия. Но поэт убежден, что пройдет время —
И во всей полноте бытия —
Всенародно, всемирно, всезвездно —
Просияет правда твоя!
Волошину близко пушкинское понимание «особого предназначения России», ее великой миссии. В письме к Чаадаеву 19 октября 1836 г. Пушкин вспоминал, как Россия отразила монгольское нашествие и спасла тем самым Европу. Не менее великая задача, по убеждению Волошина, стоит перед революционной Россией теперь, в 1917 году.
Понятия «буржуазия» и «пролетариат» казались Волошину надуманными, «иноземными»[46], не соответствующими той пестроте сословий, которая существовала в России. Но и при том, что русская революция, как представлялось ему, совершается не в русских одеждах, он все же принимает ее и, более того, чувствует превосходство своей, объятой пламенем, страны перед Европой.
Не нам ли суждено изжить
Последние судьбы Европы,
Чтобы собой предотвратить
Ее погибельные тропы.
Пусть бунт наш — бред, пусть дом наш — пуст,
Пусть боль от наших ран — не наша.
Но да не минет эта чаша
Чужих страданий наших уст!
И если встали между нами
Все гневы будущих времен —
Мы все же грезим русский сон
Под чуждыми нам именами.
(«Русская революция», 1919)
Русской вольности, бескрайной и безбрежной, противопоставляет поэт ограниченную, узкую европейскую «псевдосвободу». Знаменательно, что характеризуя в статье «Поэзия и революция» стихотворение Блока «Скифы», Волошин ведет его родословную от Пушкина («Клеветникам России») и Вяч. Иванова («Скиф пляшет», 1902). Волошин считает неудачным выбранный Блоком эпиграф («Панмонголизм, — хоть имя дико, но мне ласкает слух оно». В. Соловьев), предлагая заменить его строками стихотворения Вяч. Иванова:
Нам — нестройным — своеволье!
Нам — кочевье! Нам — простор!
Нам — безмежье! Нам — раздолье!
Грани — вам! И граней спор! (с. 18).
Волошин увидел в «Скифах» Блока отражение «глубокого чисто русского состояния духа, в котором перемешаны и славянофильство, и восхваление своего варварства в противовес гнилому Западу, и чисто русская антигосударственность» (с. 20).
Эти же особенности присущи и ряду стихотворений Волошина первых послереволюционных лет. Отдал он дань и «скифству», по-своему преломляя идеи В. Соловьева и Вяч. Иванова. «Дикое Поле» (1920) — само название этого стихотворения Волошина воскрешает облик вольной причерноморской степи, бывшей пристанищем беглых холопов, скрывающейся от плетей и кабалы голытьбы.
Волошин вспоминает в этом стихотворении и Разина, и Ермака, воспевает русскую вольницу, не подвластную никому.
Эх! Не выпить до дна нашей воли,
Не связать нас в единую цепь…
Широко наше Дикое Поле,
Глубока наша скифская степь.
Часто Волошин связывает события современности с историей, смотрит на настоящее через призму былых времен, стремясь глубже понять смысл происходящего. Так, в стихотворении 1919 г. «Неопалимая купина», эпиграфом к которому служит указание точной даты самого последнего события («В эпоху бегства французов из Одессы»), Волошин обращается памятью к славным победам России в прошлом:
Каждый, коснувшийся дерзкой рукою,
Молнией поражен:
Карл под Полтавой; ужален Москвою,
Падает Наполеон.
Помню квадратные спины и плечи
Грузных германских солдат.
Год… и в Германии русское вече:
Красные флаги кипят.
Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,
В русскую водоверть!
Не прикасайся до наших пожарищ!
Прикосновение — смерть.
В русской революции видит поэт проявление мятежных, стихийных сил, воплощение извечной прометеевой силы огня. Само по себе сравнение революции с огнем или вихрем было типично для литературы тех лет. Причем раздавались и предостерегающие голоса — а вдруг Россия погибнет в этом огне. Волошин никогда не связывал крушение старого строя, русской государственности с гибелью России. Само понятие государственности во многом казалось ему враждебным свободе человеческого духа и творческой самодеятельности масс.
Волошин верил, что огонь революции, сокрушая старое, разрушая устоявшееся, не тронет главного — самого духа, самой сути России. Более того, поэт верил, что мятежный огонь поможет возродить человека к новым, более совершенным формам бытия:
В крушеньях царств, в самосожженьях зла
Душа народов ширилась и крепла:
России нет — она себя сожгла,
Но Славия воссветится из пепла!
(«Европа», 1918)
Не случайно не только одно стихотворение, но и всю книгу своих стихотворений, над которой он работал до 1923 г., поэт назвал «Неопалимая купина».
Мы погибаем, не умирая,
Дух обнажаем до дна…
Дивное диво — горит, не сгорая,
Неопалимая купина!
«Не сами ль мы, подобно нашим предкам, пустили пал?» — восклицает поэт в стихотворении «Китеж» (1919), не мысля и себя вне охватившего Русь пожара («Я сам — огонь. Мятеж в моей природе»).
Высокое назначение человека поэт видит в том, чтобы трудный, может быть, мученический путь пройти со своей страной. Призывая к этому, Волошин готов на самопожертвование. С большой силой убеждения он скажет в стихотворении «Готовность» (1921):
Верю в правоту верховных сил,
Расковавших древние стихии,
И из недр обугленной России
Говорю: «Ты прав, что так судил!»
Надо до алмазного закала
Прокалить всю толщу бытия.
Если ж дров в плавильной печи мало,
Господи, — вот плоть моя!
И такая обычная, уже стершаяся метафора — горение человека — приобретает в поэзии Волошина свой первоначальный, прямой смысл. Поэт верит в цельность, стойкость, несгибаемость, нетленность человеческого духа.
В 1918 г. Волошин работает над поэмой «Протопоп Аввакум». Рожденный, по словам Волошина, «по подобию небесного огня», Аввакум и сам стал «огонь, одетый пеплом плоти». «Огненного» проповедника и бунтаря не могут сломить ни царь, ни лютующие бояре, ни его злобные недруги — духовные отцы, ни даже казнь на костре.
Построен сруб — соломою накладен:
Корабль мой огненный — на родину мне ехать.
Как стал ногой — почуял — вот отчалю
И ждать не стал: сам подпалил свечей.
Еще один поэтический вариант, подтверждающий дорогую для поэта мысль: сила огня не властна над человеком твердого духа, не убивает его, а ведет к возрождению, к воскресению — звучит и в «Сказании об иноке Епифании»[47] (1929), идейном сподвижнике Аввакума. Вот кроткий созерцатель Епифаний «поднялся в пламени божественною силой вверх к небесам…».
Во время революции пожаром охвачена вся страна:
Вся Русь — костер. Неугасимый пламень
Из края в край, из века в век
Гудит, ревет… И трескается камень.
И каждый факел — человек.
(«Китеж», 1919)
«Из века в век» животворящая сила огня и нетленность человеческого духа являются для поэта символом всего здорового, просветленного.
В поэме «Россия» (1924), вспоминая о долгом пути русского разночинца, поэт скажет:
Почти сто лет он проносил в себе —
В сухой мякине — искру Прометея,
Собой вскормил и выносил огонь.
«Горит свечой, всходя на эшафот», Достоевский; «сквозь муки и крещенья совести, огня и вод» идет каждый, кто хочет быть со своей Родиной в годы революции.
Стихии огня посвящен ряд строк в цикле «Путями Каина» (часто называемом поэмой), над которым поэт работал в 20-е годы. Это интересный и оригинальный образец философской и научной поэзии Волошина, в котором поэт выразил свои взгляды на развитие всей истории человечества — ремесел, техники, науки, философии, религии, как бы подвел итог своим многолетним идейным и эстетическим исканиям. «Путями Каина» начинается с перифраза известного евангельского текста («В начале было слово. Слово было у Бога. И слово было богом»). Поэт утверждает:
В начале был мятеж,
Мятеж был против бога,
И бог был мятежом,
И, все, что есть, началось чрез мятеж.
Стихия огня, по словам поэта, прямо связана с появлением человека, сопутствует ему во всем.
Высокий пафос поэмы неотделим у Волошина от остро трагического звучания. Основное противоречие жизни поэт видит в невозможности примирить высокое назначение человека — с ходом мировой истории, ведущей человечество «Путями Каина» — дорогами братоубийственных войн и междоусобиц.
Волнует Волошина и стоящая перед человечеством вечная дилемма — выбор между сытостью и свободой, между хлебом и духом. Волошин всей системой образов своей поэмы прославляет величие свободного, творческого человеческого духа, обличает сытость, тупость. Поэт, во имя этой свободы, ошибочно противопоставляет политическим лозунгам — абсолютные ценности духа, осуждает ограничивающее их проявление государство.