Задача поэта, как ее представлял Волошин, делать все, чтобы не дать погибнуть в человеке прометееву огню — вечному стремлению к свободе.
«Драгоценнейший революционный опыт», как утверждал Волошин, дал ему возможность сосредоточенно вглядеться в происходящее, «выстрадать» свое познанье, выработать свою творческую позицию. Это «познанье» определилось, оформилось в программу, которую принято определять как абстрактный гуманизм, как позицию «над схваткой». В стихотворении «Доблесть поэта» Волошин пишет:
Творческий ритм от весла, гребущего против теченья.
В смутах усобиц и войн постигать целокупность,
Быть не частью, а всем: не с одной стороны, а с обеих.
Зритель захвачен игрой — ты не актер и не зритель.
Ты соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В дни революции быть Человеком, а не Гражданином.
Читатель Волошина вправе спросить: каким же образом может произойти революция без насилия? Как сочетать воспевание очистительной силы огня — и призыв быть только человеком, а не бойцом, не гражданином? Позиция Волошина сложна, противоречива, разговор о ней не может быть однозначным. Революция привлекала поэта, но неизбежные при этом кровопролитие, террор устрашали. Но побеждала вера, которая зижделась на убеждении поэта, что хотя новый мир рождается в муках, и цена обновления тяжкая, путь от Голгофы идет к воскресению, к новым, более высоким формам жизни.
Эта позиция Волошина заслуживает не только критики, но и пристального конкретно-исторического изучения. Между тем, комментируя отдельные строки и строфы вне контекста, критики порою с поспешностью заключали о разрыве Волошина с прогрессивной, гражданской демократической литературой, в частности с поэзией Рылеева и Некрасова (последнего, кстати, Волошин высоко ценил), отъединяли поэта от советской литературы.
Так, Д. Таль в статье под устрашающим названием «Контрреволюция в стихах М. Волошина» («На посту», 1923, № 4) расправлялся с поэтом, произвольно истолковывая его. Например, строки Волошина:
С Россией кончено. На последях
Ее мы прогалдели, проболтали…
неизбежно, с легкой руки Таля, подчас трактуются и сегодня как неприятие революции «типичнейшим представителем буржуазной интеллигенции». Между тем цитируемые строки из стихотворения «Мир» (в автобиографии названного «Брестский мир») написаны 23 ноября 1917 г., так сказать, «на случай» — 20 ноября в Брест-Литовске начались мирные переговоры с Германией, — и отражают горькие чувства поэта, думающего о тягчайших для России условиях мира.
Говоря об отношении Волошина к революции, следует также помнить, что революционный опыт поэта, находящегося вдали от Петербурга и Москвы — двух революционных центров, был основан на конкретном материале крымских событий.
Положение Крыма, переходящего из рук в руки, было очень сложным. С калейдоскопической быстротой менялись «знамена, партии и программы»: Как метко сказал Волошин:
В те дни понятья так смешались,
Что господа буржуй молил,
Чтобы у власти продержались
Остатки большевистских сил.
В противовес этим меняющимся политическим лозунгам и программам Волошин выдвигал свою концепцию человека — рыцаря духа, способного отдаться стихии огня, мятежным порывам и вследствие этого оказаться на гребне великих событий. Волошин утверждал в автобиографии, что из выстраданного им революционного опыта он «вынес свою веру в человека». Это была вера в способность человека сохранить человеческое в самых тяжелых условиях, вера в возможность «пересоздания» людей, охваченных огнем революции, воскресения и в них добрых, заложенных самой природой начал. Эта вера смягчала трагизм многих произведений поэта. Она же подчас толкала его на самые, казалось бы, невероятные и опасные действия. Так, в утлой лодчонке он отправился на «мирные переговоры» со стоящими у берегов Коктебеля белогвардейскими кораблями, уверенный в том, что ему удастся убедить их командование в бессмысленности обстрела безоружных жителей Коктебеля. Когда в июне 1919 г. белыми был арестован генерал Н. А. Маркс — до революции оставивший армию, а затем и перешедший на сторону Советской власти, — Волошин сделал все, чтобы спасти этого замечательного человека: рискуя жизнью, он следовал за конвоируемым «красным генералом» из Феодосии — в Керчь, из Керчи — в Екатеринодар, чтобы не допустить самосуда озверевших офицеров.
Глубокой верой в человека, в жизнь проникнуты строки его стихотворения «Бегство», посвященного трем матросам, с которыми поэт пробирался в 1919 г. из Одессы в Крым, через кордон белых.
Кто верит в жизнь, тот верит чуду
И счастье сам в себе несет.
Товарищи! Я не забуду
Наш черноморский переход!
Это путешествие Волошин подробно зафиксировал в своих неопубликованных воспоминаниях[48]. Сопоставляя факты воспоминаний с поэтическим материалом таких, в частности, стихотворений, как «Бегство» и «Плаванье», можно убедиться, как исторически конкретно поэтическое видение Волошина, как реальны детали, как обусловлены они творческой концепцией.
Огненное, чудесное начало, прометеев огонь находит Волошин в Аввакуме и Епифании, в создателях истинной поэзии, в своих случайных спутниках — рядовых революции. Носитель огня — Человек — способен на предельную самоотдачу во имя веры, творчества, науки, революции. И это делает его прекрасным, достойным счастья, способным вместить весь мир.
В главе «Космос» поэмы «Путями Каина» есть строки, обращенные к человеку:
Так будь же сам вселенной и творцом!
Сознай себя божественным и вечным
И плавь миры по льялам душ и вер.
Будь дерзким зодчим Вавилонских башен,
Ты — заклинатель сфинксов и химер!…
Страстно выступает поэт против всего, что несовместно с его идеалом человечности, мешает этому идеалу осуществиться. Волошину ненавистна сытость, подлость, жажда наживы и личного благополучия. Он гневно осуждает мораль хищников, способных «мощь России неоглядной размыкать и продать врагам». Ненавистью дышит его стихотворение «Буржуй» (1919) из цикла «Личины», «герой» которого необыкновенно выразителен своей исторической конкретностью[49].
Из человечьих чувств ему доступны три:
Страх, жадность, ненависть.
Он воплощался на бегу
Меж Киевом, Одессой и Ростовом.
Сюда бежал он под защиту добровольцев,
Чья армия возникла лишь затем,
Чтоб защищать его.
Он ускользнул от всех ее набегов —
Зато сам стал героем как они.
Из всех военных качеств он усвоил
Себе одно: спасаться от врагов.
И сделался жесток и беспощаден.
. . . . . . . . . . . . . . .
А те из них, что любят русское искусство,
Прибавляют, что, взяв Москву, они повесят сами
Максима Горького
И расстреляют Блока.
Для творчества Волошина характерно тяготение к «планетарности», стремление отрешиться от частностей, развернуть эпическую панораму веков, взятых в узловых моментах, остаться наедине с мирозданием, с землей, овеянной огнем, вихрем, ветром мятежей. Цепь времен для него неразрывна — прошлое связывается с настоящим, события и люди древней истории, «смутного времени», эпохи Петра входят в его поэзию, становятся необходимыми для осмысления настоящего.
При всем своеобразии позиции «коктебельского затворника», в творчестве Волошина советского периода ощутима связь с другими поэтами — его современниками. Рассудочность поэзии Волошина, ее торжественно-величавый, ораторский пафос, отрешенность от всего личного, частного, бытового ради общечеловеческого, всемирно-исторического рождают аналогию с послеоктябрьским творчеством В. Брюсова. Чрезвычайно близки Волошину и поиски Брюсовым путей и форм развития научной поэзии, и убежденность Брюсова в том, что именно глубокое знание законов науки откроет в поэзии новые горизонты, даст основание говорить не о личном, а о всеобщем, предоставит возможность искусству проникнуть в самую суть вещей. В цикле «Путями Каина» поэт размышляет о прошлом, настоящем и будущем человечества в связи с историей науки; данные философии, астрономии, физики находят поэтическое выражение, проходят через призму мировоззрения поэта. Волошин близок Брюсову и в понимании роли поэта — избранника, пророка, провидца.
Апокалипсический, космический облик эпохи, данный в отблеске разбушевавшихся стихий, ветра, вихря истории, грандиозность, размах происходящего, — эти особенности восприятия революции, присущие творчеству Волошина, характерны и для поэзии А. Блока, С. Есенина, А. Ахматовой. В поисках языковых средств эти поэты обращались к апокрифической литературе.
Само внимание «европейца» Волошина к русской старине и русскому фольклору, к памятникам древней литературы, в частности к образам Неопалимой купины и невидимого града Китежа, свидетельствовало и о пробуждении в нем глубокого и постоянного интереса к прошлому России, и о том, что русскую революцию воспринимал поэт как органическое развитие страны. Замедленный ритм его поэмы «Россия» (1924) хорошо передает самый процесс мысли поэта, связывающего звенья этой цепи, стремящегося постигнуть Россию «во всем ее историческом единстве», целокупности и целесообразности.
С Руси тянуло выстуженным ветром,
Над Карадагом сбились груды туч,
На берег опрокидывались волны
Нечастые и тяжкие. Во сне,
Как тяжело больной, вздыхало море,
Ворочаясь со стоном. Этой ночью
Со дна души вздувалось, нагрубало