Мы еще немного поспорили. Но теперь уже о том, что одни мы все-таки не поедем. Однако мама и на этот раз победила. Она у нас всегда побеждает. Поэтому мы дали маме клятвенное обещание по всем пунктам, о которых она просила, и стали собираться в дорогу.
И вот наконец мы уложили вещи в «москвич» и тронулись. Перед этим мы попрощались с мамой. Мы попрощались с ней дома, на лестнице и во дворе. Мама не проронила ни слезинки и все время улыбалась. Правда, улыбалась она так, что мне хотелось зареветь. Улыбалась мама и тогда, когда мы уже поехали. Я смотрела в заднее стекло. Мама махала вслед машине рукой и улыбалась. Папа, кажется, тоже смотрел больше не вперед, а в зеркальце заднего вида.
Потом мы долго ехали молча. Уже и поля пошли, и деревянные домики, а мы всё молчали и молчали. Мне представлялось, как мама сидит сейчас там на кухне, плачет в передник и шмыгает носом. А в прихожей звонит телефон. Мама берет трубку и говорит заплаканным голосом:
— Да, я вас слушаю.
Но в трубке сразу короткие гудки. Потому что Витя Пудиков боится моих родителей больше, чем завуча Николая Мартыновича. Витя Пудиков, разумеется, ни о чем не догадается, удивится, что моя мама в такое время не на работе, и станет звонить еще. Он достал книжку про биологические ритмы в человеческом организме и обещал принести ее мне почитать. От этих ритмов, говорит Витя, зависит, когда у человека хорошее настроение, а когда плохое.
Наверное, у папы крутились в голове мысли, похожие на мои. Без Вити Пудикова, конечно. Про Витю Пудикова мои родители ничего не знали. Папа вдруг затормозил, съехал на обочину и остановился.
— Может, Ир, вернемся? — сказал он. — А то, понимаешь, карбюратор мне что-то не нравится. Не закуковать бы нам с таким карбюратором.
— Мне-то что, — сделала я равнодушный вид. — Я в твоих карбюраторах не разбираюсь.
— Да-а… — потер папа указательным пальцем кончик носа. — Дела.
Мотор работал на малых оборотах. Мимо нас со свистом проносились машины — легковушки и грузовые, автобусы-экспрессы и серебряные сундуки-рефрижераторы. Пахло резиной, разогретым асфальтом и пылью. Мы остановились как раз между двумя деревнями — одну проехали, до другой не доехали. За серыми от пыли кустами уходило вдаль зеленое поле. И где-то там жили люди. Много людей. Каждый со своим биологическим ритмом. И одним людям сейчас было хорошо, а другим плохо.
— Слабак ты все-таки, папочка, — сказала я.
— Это почему же? — поинтересовался он.
— По тому по самому, — сказала я. — Нужно было дома о карбюраторе думать.
Сзади зашуршал песок, и ко мне в открытое окно заглянул мальчишка. Чуть старше меня. А может, такой же. И с ушами, словно у Вити Пудикова.
— Не подвезете? — спросил он.
— Мы бы с удовольствием, — сказал папа. — Да мы, понимаешь, в обратную сторону едем.
— У нас карбюратор, — добавила я.
— Вы в какую в обратную сторону? — не понял мальчишка.
— В ту, — ткнул папа большим пальцем себе за плечо.
— А почему вы носом туда стоите? — спросил мальчишка.
— Сейчас развернемся, — сказал папа.
— А, — протянул мальчишка, кажется решив, что мы попросту отговариваемся, лишь бы его не сажать.
— Телефон здесь далеко? — спросил папа. — Мы, понимаешь, обещали с дочкой одному человеку, что будем звонить ему каждый день. А сегодня еще не звонили.
— Так как раз в Филимоновке, — показал мальчишка вперед. — И в Утевке, правда, тоже есть, — махнул он назад. — На почте.
— Ты из Утевки? — спросил папа.
— Из Утевки, — сказал мальчишка. — Если бы мне не так срочно было нужно в Филимоновку, я бы вам помог с карбюратором. У моего старшего брата Николая товарищ специалист по карбюраторам. Он у нас в Утевке на автобазе работает. Мигом бы сделал.
— Ты чего в Филимоновку-то торопишься? — спросил папа.
— Так Семена ищу, — сказал мальчишка. — Прямо с ног сбился. Он наверняка туда убежал, к Вадиму. Друзья они лучшие. А Вадим вчера с матерью в город уехал. Там и дома никого нету.
— Сколько Семену-то? — спросил папа.
— Сколько? Малыш еще совсем, глупыш. Вот и бегает.
— А ты чего пехом? — спросил папа. — На автобусе бы.
— На автобусе! — хмыкнул мальчишка. — У нас от Утевки до Филимоновки не очень разъездишься. Тариф тут как раз посередке. Расстояние всего ничего, а гони десять копеек.
— Да… — сказал папа. — Вот ведь сколько всяких сложных проблем на свете. У кого теща умерла, от кого муж ушел, у кого карбюратор барахлит, а кого в другую деревню тянет. Ир!
— Чего? — сказала я.
— Может, довезем человека до Филимоновки?
— А какую ты клятву маме давал? — напомнила я.
— Так он же не первый встречный-поперечный, — сказал папа. — У него беда. Он прямо с ног сбился с этим непутевым Семеном. Правда? — спросил папа у мальчишки.
— Ясно, правда, — сказал мальчишка.
— И небось с самого раннего утра Семен учесал? — спросил папа.
— Ну, — подтвердил мальчишка.
— Вот видишь, — сказал папа. — Нужно выручить человека.
— Если он еще там вообще, — сказал мальчишка.
— Кто, Семен? — сказал папа. — А где же он может быть?
— Где. Может, под машину угодил. Или еще чего. Дурак ведь.
— Залезай скорей, — сказал папа, открывая заднюю дверь. — Наговоришь тоже. Тебя звать-то как?
— Толиком, — сказал мальчишка.
— Ну! — воскликнул папа. — И меня Толиком. Выходит, тезки. Будем знакомы. А эта курносая, которая все время молчит, моя дочка Ира.
— Слышал, — сказал мальчишка, — вы ее уже называли.
— Да? — сказал папа. — Ну, тогда помчались.
И мы помчались в Филимоновку.
В Филимоновке Толик провел нас в маленький зеленый двор. Через забор во двор свешивались зеленые яблоки. На вытоптанном пятачке лежала горка наколотых березовых дров. На дровах, как на пьедестале, гордо стоял на одной ноге замызганный белый петух.
Наше появление петуха удивило. Он повернул боком к нам голову и стал сжимать и разжимать когти на поджатой к брюху ноге. Словно проверял, хватит ли у него сил справиться с нами.
На двери дома висел большой темный замок. Но Толик приставил ко лбу ладошку и заглянул в окно. Словно Семен мог проникнуть в дом, минуя запертую дверь.
— Сень! — позвал Толик. — Семен! Сенька! Где ты?
Тут под крыльцом послышался визг, и из дырки радостно выскочил лохматый серо-коричневый пес. Правда, это был не совсем еще пес, но уже и не щенок. Что-то среднее. Красный язык болтался у пса тряпкой. А хвост бился со стороны на сторону с такой силой, что ходуном ходила вся задняя часть тела. Пес с восторженным визгом и подлаиванием стал бросаться на Толика, стараясь лизнуть его в нос.
— Это что… твой Семен? — удивился папа.
— Он, — сказал Толик. — Я знал, что он здесь. Голодный, а домой не возвращается. Словно Вадим ему тут все медом намазывает. Вот дурак же ты, Сенька, — лохматил Толик у пса загривок. — Вот дурак. И по своей же собственной дурости целый день ничего не ел. Видишь, нету твоего Вадика. Нету. А ты примчался.
— А Вадик, — спросил папа, — это тоже… ну… собака?
— Зачем собака? — сказал Толик. — Братан мой двоюродный.
— Пап, — сказала я, — можно, я покормлю Семена?
— А чего ты у меня спрашиваешь? — сказал папа. — Ты у Толика спроси.
— Можно? — посмотрела я на Толика.
— Нет, Ира, — сказал Толик, — здесь Семена кормить нельзя. Он должен отвыкать от этого дома. Я его в Утевке покормлю.
— Папа, — сказала я, — давай отвезем их в Утевку. И там я ему колбасы дам.
— Да? — сказал папа. — А маме ты ничего не обещала?
— Так не топать же им в такую даль пешком, — сказала я. — Кроме того, они никакие не встречные-поперечные, а наши знакомые. Потом Толик тебе обещал в Утевке с карбюратором помочь.
— Это я нам правда помогу, — подтвердил Толик. — Вы не сомневайтесь. И телефон там у нас рядом. Пока ремонтируют карбюратор, вы и позвоните.
В Утевку мы Толика с Сенькой, конечно, отвезли. Сенька со мной сразу подружился. И не только потому, что я угостила его любительской колбасой. Мне с Сенькой заметно полегчало. Будто мои биоритмы немного переключились с отрицательного полюса на положительный.
Дома у Толика нас угостили обедом. И еще Толикина мама убеждала нас, что мы непременно должны остаться у них ночевать. Толик очень походил на свою маму. Так вроде ничего общего. А если бы я ее где-нибудь увидела, то сразу бы догадалась, что она Толикина мама.
— Оставайтесь, — уговаривала она нас.
— Нет, — твердо сказал папа, — мы туристы и поэтому ночуем вне населенных пунктов, на природе. До свидания. Мы поехали.
— А карбюратор? — спросил Толик.
— Да, ведь карбюратор, — вспомнил папа. — Но ничего. Я посмотрел, вроде он сейчас нормально.
— А звонить, — сказала я.
— Звонить сегодня не будем, — сказал папа. — Сегодняшний день не считается. Ведь мы сегодня утром с мамой и без телефона разговаривали.
— Ну… все-таки, — сказала я.
— Слабак ты, доченька, — сказал папа. — Вот ты кто.
Папа попрощался со всеми за руку. И даже потряс Сенькину лапу. За что Сенька благодарно лизнул папу в ухо.
На другой день, переночевав в машине на лесной опушке, мы с первого же попавшегося нам в пути почтового отделения позвонили маме. Бросили в щелку телефона-автомата пятнадцать копеек и сразу попали на маму. Слышно было, словно в городе. Папа держал трубку так, что половина маминого голоса попадала в его ухо, а другая половина — в мое.
— Да, да! — кричала мама, хотя было прекрасно слышно. — Ну, как вы там? Только ни в коем случае не ложитесь на сырую землю. И не открывайте в машине всех окон, просквозит за милую душу.
— Про сырую землю и сквозняки мы тебе клятв не давали, — сказал папа.
— Толя, перестань дурить! — радостно закричала мама. — Я ведь серьезно! Как у вас там? Какая погода? Хорошо, что вы уехали. У нас абсолютно нечем дышать, прямо совершенная Африка.
Голос у мамы звенел так восторженно, что мне сразу вспомнился жизнерадостный Семен. И еще мне подумалось о Вите Пудикове. Но это, наверное, потому, что мама сказала про Африку.