няла бы, что выходить замуж за такого обалдуя себе дороже. Бабушка, школьная учительница литературы, тихо шалела, слушая объяснения внучки. Затем нашла выход из положения, обратившись к мифологии. Счастливых концов там не наблюдалось, боги отличались горячим норовом, злопамятностью и ревностью, людям хронически не везло, и, даже когда удача улыбалась, зловредные одноглазые мойры так и норовили перерезать тонкую нить их жизни. И удовлетворенная внучка засыпала гораздо быстрее обычного.
Поэтому и история романтической любви Косты к Нике автоматически вызвала у Насти целый ворох вопросов. Единственный выход – попробовать разобраться со всем самой. Она договорилась о встрече с Костой. Повод – черновики Магнуса.
Оказавшись непосредственно перед предметом ее размышлений, обрадовалась собственной проницательности. Коста оказался вовсе не прост и никоим образом в историю, рассказанную Никой, не укладывался. Во-первых, в его приезде во Францию был и другой, сугубо научный интерес. Во всяком случае, он с такой страстью рассказывал о предмете собственных исследований – истории связей православного и католического монашества, что даже далекий от интеллектуальных усилий человек заслушался бы. Причем широте и глубине познаний его можно было только позавидовать. Потихоньку-полегоньку она вывела его на ту тему, которая ее интересовала. Коста разговорился, и выяснилось, что он был иноком не какого-нибудь третьесортного монастыря, а лавры Святого Афанасия – первенствующего монастыря Святой горы Афон. Даже историю своего прихода к монашеству поведал:
– Родители жили в Афинах, но каждое лето я проводил у деда в Уранополисе рядом с границей Святой горы. Именно в Уранополисе выдают диамонитрион – разрешение на посещение Афонского монашеского государства. Мой дед работал в администрации Уранополиса, был глубоко верующим человеком, и каждый год мы с ним вместе отправлялись в паломничество на Афон. Для моих родителей я купался в море, ел мороженое на пляже, играл со сверстниками. Но посещение афонских монастырей для меня было гораздо более интересным и захватывающим. Видимо, именно тогда, в детстве, пришло ко мне понимание того простого факта, что мое будущее – в служении Господу.
Настя слушала внимательно. Коста не придумывал, не рисовался, он говорил искренне. Все это было по-настоящему пережито, перечувствовано.
– Чаще всего детские обещания остаются только в детстве, – грустно произнесла она.
– Чаще всего, но не всегда, – четко произнес Коста, и его глаза потемнели от переживаемого волнения.
Настя спохватилась, в ее планы вовсе не входило обижать Косту и напоминать о нарушенном обете.
– Служение Господу необязательно связано с жизнью в монастыре! – произнесла она с чувством.
– Абсолютно не связано, – твердо ответил Коста, – гораздо сложнее быть преданным ему за пределами обители!
– Ты прав, – поспешила согласиться Столетова.
– Кстати, тебе известна история создания Уранополиса? – перевел разговор на другую тему Коста.
– Нет, но интересно узнать. Расскажи.
– С удовольствием, мало кто знает эту историю, но любой житель Уранополиса вам ее расскажет. Уже само название города непростое. Тебе оно что-либо говорит?
– Город неба?
– Вот именно, полис Урана – город неба. И основатель его – философ Алексарх, согласись, много ли ты знаешь городов в мире, основанных философами?
Его собеседница задумалась, но ничего подобного вспомнить не могла.
– Алексарх был братом правителя Македонии Кассандра и в 315 году до нашей эры выпросил у брата клочок земли, чтобы создать первое в мире идеальное государство. Платон и другие философы мечтали, придумывали теории, а Алексарх реализовал свой проект. Он пригласил жителей разных государств, говорящих на разных языках, уравнял рабов и свободных, придумал новый язык – уранический, назвал жителей своего полиса Сынами неба.
– И чем история закончилась? – полюбопытствовала молодая женщина.
– Как и все попытки организации рая на земле – ничем, – пожал плечами Коста, – небо не может быть воссоздано в этом нижнем мире. Хотя единая Сущность господствует и в глубине небес, и в бездне земли…
– Это из Библии? – слегка удивилась Настя, конечно, она не могла похвастаться отличным знанием священных текстов, но строчки ей показались немного странными.
– Нет, – улыбнулся Коста собственным мыслям, – слова эти гораздо древнее…
После похорон Ожье и смерти Одилона прошло три дня. Монастырь готовился к погребению старого музыканта. На этот раз все было гораздо скромнее. Только братья из соседнего монастыря, окрестные крестьяне и паломники пришли отдать последнюю честь умершему монаху. Прозвучали последние строки гимна, тело было опущено в землю в скромном саване, и вскоре только небольшой холмик с деревянным крестом напоминал о земном существовании брата Одилона. Бернару было грустно. Он вернулся в свою каморку и встал за стол, на котором обычно готовил всяческие снадобья. Взял было в руки ступку, надо было размолоть высушенные ягоды бузины, но тут же бросил. Обычно эти простые и повторяющиеся действия успокаивали его, но сегодня они скорее раздражали. Из головы же Бернара никак не выходили события последних дней. И одна деталь не давала покоя: чем так провинился Одилон? Что должен был ему простить Петр Достопочтенный? Ему просто необходимо было поговорить с аббатом. Как ни странно, но тот его принял сразу, не откладывая. Он зашел в покои аббата и поклонился, с разочарованием отметив, что разговора один на один с настоятелем не получится. Помимо Петра Достопочтенного и верного Поля, в помещении санитарного брата встретили отец госпиталий Ансельм и хранитель библиотеки Клемент.
– Как продвигается твое расследование, брат Бернар?
Вопрос Петра Достопочтенного был прямым, только что на него ответить? В покоях аббата было душно. Легкие столбики пыли кружились в лучах закатного солнца, прихотливо отражавшегося в отполированной до блеска поверхности широкого орехового стола, занимавшего половину приемной. На нем разложены были книги, свитки, несколько чертежей огромной базилики, которую уже называли восьмым чудом света. Во всем христианском мире не было собора, равного по размерам и по великолепию центральной церкви Клюнийского ордена.
– Я жду, – терпеливо повторил аббат.
У Бернара возникло противное чувство, что он не имел права на ошибку. Тщательно взвешивая каждое слово, он ответил:
– Пока ничего конкретного я не нашел. Одно только могу утверждать точно: все произошло вовсе не так, как мы себе представляем.
– В чем тогда мы ошиблись?
– Теперь я полностью уверен, что смерть Ожье произошла не по естественным причинам. Мой друг Теодориус полностью со мной согласен: это может быть неизвестный нам яд или заклятие.
– А также старая колдунья Бригитта? – язвительно заметил Ансельм.
Бернар вздрогнул. Откуда им стало известно о его визите? Но отрицать смысла не имело. Поэтому как можно тверже ответил:
– Мне неведомо, имеет ли Бригитта отношение к магии, но то, что она лечит людей и весьма преуспевает в этом деле, знает вся округа!
– Мы тебя ни в чем не упрекаем, Бернар, и о связи целительницы с лукавым не нам судить, – успокоил собравшихся аббат, голос и интонации Петра Достопочтенного были мягкими, почти нежными, но глаза смотрели сурово, и еще где-то в самой глубине Бернар с удивлением прочитал выражение печали и обреченности.
Ансельм хотел было что-то возразить, но Петр Достопочтенный вскинул голову, и отец госпиталий проглотил собственные слова. Аббат твердым голосом продолжил:
– Итак, Ожье убили, с помощью яда или заклятия – не имеет значения. Тогда встает другой вопрос: кто его убийца и что двигало его поступками? Жажда наживы? Месть? Какова логика его поступков?
– Было бы ошибочно предполагать, что люди действуют логически, продуманно и рационально! – неожиданно вступил в разговор Клемент, голос его прозвучал неожиданно громко: – К сожалению, в жизни чаще все происходит иначе. Когда мы пытаемся разгадать загадку, мы всегда начинаем размышлять с точки зрения логики. Но обычный человек, слушает ли он голос ratio или чаще всего подвержен влиянию emotio, его действия продиктованы разумом или чувством? Именно это должно стать отправным элементом нашего расследования.
– Интересно, очень интересно, – произнес аббат, глаза его загорелись, и было видно, с каким вниманием он слушает своего брата по ордену, – ты прав, если преступником двигали чувства, тогда причина убийства и, самое главное, его автор – совершенно иные, нежели в противоположном случае.
Следом в разговор вступил как-то вмиг успокоившийся Ансельм:
– Правда, мой отец и братья мои, позвольте заметить, что есть и другой путь, когда чувства и разум преступника действуют в совершенной гармонии, и убийство может быть вызвано…
Завязался спор, путеводную нить которого Бернар быстро потерял. Правда, начавшая до этого накаляться атмосфера сразу же разрядилась. Было видно, что поставленная теоретическая проблема, явно уводившая от реального поиска, была для эрудитов гораздо занимательнее. Их энтузиазм казался искренним, глаза блестели от удовольствия и интереса. Помолчав немного, инфирмариус решил вернуть разговор в первоначальное русло:
– Мы спорим, братья, но совершенно упускаем из виду, что обстоятельства могли повернуться и совершенно другой стороной. Мы всегда говорим об одном убийце, но если их было двое, трое?
Монахи переглянулись.
– У тебя странная мания, брат Бернар, не ты ли только что говорил о логике? – не без возмущения начал странноприимный брат. – Но нам хорошо известно, что невозможно решить задачу с одним неизвестным, добавляя новое неизвестное. Не лучше ли сосредоточиться на самом простом и очевидном? Иначе мы рискуем заблудиться. Невозможно разгадать секрет, если ты добавляешь одну за другой новые тайны.